Путин. Его идеология - Чадаев Алексей - Страница 5

Рассмотрим подробнее три базовые ценности, на которых основывается курс Владимира Путина: суверенитет, демократия, качество жизни.

Всякий идеологический манифест необходимо описывать через заложенные в него ценности. Соответственно мы не можем проанализировать доктрину Путина, не выявив то, что он считает ее ценностным содержанием. Проблема в том, что сделать это очень сложно.

В истории существуют два типа отношения к ценностям. Сильный собственник готов всем предъявить то, чем он обладает. Сильные народы всегда строили для своих святынь огромные храмы на самой главной площади на холме, предъявляя всем свои ценности. Они могли их защитить: приди и возьми! Ведь любой ценностью, признаваемой в этом качестве, хочется обладать. Если возможности защитить ценность нет, делают по-другому. Ценность, которой обладает слабый собственник, скрываема. О том, что же именно является ценностью, где она спрятана и как туда добраться, знают только несколько посвященных. В этом случае главной защитой ценности является тайна.

Путин вынужден использовать стратегию слабого. Оказывается, что любой сильный тезис, высказанный публично, гораздо труднее защитить, чем тот, который замаскирован общими словами и ничего не значащими выражениями. Есть целый пласт официальной риторики, единственное назначение которой – скрыть ценности власти, защитить их посредством тайны. Поэтому всем остальным приходится работать с содержанием, которое не может быть объявлено иначе как на языке кодов.

Ценность суверенитета, понимаемого как целостность, единство и самоуправление России – первое исключение из этого правила: она объявляется публично и тем самым становится объектом атаки. Она же стала поводом для возвращения в официальную риторику ценностного (т. е. «антипрагматического») языка. Все без исключения предыдущие президентские послания (как Ельцина, так и самого Путина) были целиком написаны на инструментальном языке. Собственно с тех пор, как на закате «застоя» умерло ценностное содержание советской власти, все используемые формулы власти в России были инструментальными. Это не значит, что там не было публичных клятв и звучных слов – их хватало; но они были как бы сами по себе, существовали в качестве оторванных от реальной политики мантр, дежурных ритуальных фраз, примерно как позднесоветские клятвы идеалам ленинизма: слова, которые ничего не означали на практике. Было достаточно клятв идеалам демократии, прав человека и гражданского общества – но никому и в голову не приходило поставить как практическую повседневную задачу построение работоспособной демократии, системы механизмов правозащиты или сети влиятельных гражданских организаций.

Живой ценностный язык появляется в тот момент, когда абстрактный идеал разворачивается в программу конкретных политических действий (например, стремление к коммунизму – в программу всеобщего среднего образования); тем самым связь между идеальной и конкретной политикой не обрывается ни в одной точке. Суверенитет у Путина декларируется как принцип и, одновременно, является основанием для вполне конкретных действий.[8] Ничего подобного воинствующий антиидеологизм 90-х не мог допустить; в самых крайних случаях он симулировал присоединение к внешним по отношению к России ценностным структурам – таким, например, как так называемые общечеловеческие ценности; но и они в этот период выполняли примерно ту же роль, что чуть раньше – «идеалы марксизма-ленинизма».

Суверенитет, о котором Путин говорит в последнем послании, – это заявка на собственную ценность. Идея суверенитета не является общечеловеческой ценностью, она совершенно из другого ряда. Более того, в некотором роде ее провозглашение означает войну. В современной миросистеме считается общим местом, что общечеловеческие ценности превыше любых суверенитетов. Нарушение прав человека – повод для войны, безотносительно к тому, в границах чьего суверенитета произошло нарушение: если НАТО объявляет преследование косовских албанцев нарушением прав человека, то это повод для ответного преследования американцами сербских военных сил.

Говоря о суверенитете России, Путин выступает не в ипостаси лидера, а в ипостаси функции: того, кто олицетворяет страну. В данном случае Путин – это мы. Поэтому его слабость – наша общая слабость. Мы, предъявив миру какую-то ценность, не в состоянии ее защитить не то что от нападок извне, но даже изнутри. Ценностное содержание, которое только-только начинает появляться открыто, уже содержит в себе приметы слабости, оборонительные идеи. Суверенитет – это значит, что какой-либо экспансии нет, мы только хотим, чтобы с нами ничего не случилось. Защищаться – удел слабых. Идея независимой, свободной нации, которая самостоятельно решает свои вопросы о власти, это идея сама по себе слабая.

Со временем это приводит к парадоксальной, противоречивой задачности. Идея суверенитета предполагает политический запрет на смену власти извне. Утверждение, что только мы сами можем решать вопрос о смене власти, по сути означает, что мы запрещаем всем остальным принимать участие в решении этого вопроса, то есть – мы боимся, что кто-то другой может решить его не в нашу пользу. Идея построения эффективного государства в существующих границах косвенно означает признание слабости.

В этой логике объяснимо то, что Путин сказал после окончания выборов на Украине: «Мы работаем только с действующей властью». Если властью обладает В. Ющенко, мы работаем только с ним, и больше никого для нас не существует. Это оборотная сторона суверенитета: запрет самому себе на работу с кем-либо помимо действующей власти означает признание их суверенитета и тем самым предполагает, что они в ответ признают наш суверенитет. Мы работаем только с властью, они тоже работают только с властью. Но кто гарантировал, что это условие кем-либо, кроме нас, будет выполняться?

Суверенитет зависим от отношений с другими. Однако в первую очередь он зависим от собственных граждан. Признание граждан – необходимое и достаточное условие существования суверенитета. При наличии этого признания появляется возможность ставить вопрос о международном признании суверенитета. Но именно признание граждан является первичным и более важным элементом суверенитета, чем его признание другими странами. Вывод, который можно отсюда сделать: единственный способ обеспечения суверенитета – построение такой системы, в которой люди могли бы сами решать вопрос о власти. То есть – построение демократии. В этом и состоит главное противоречие идеи демократического суверенитета: борясь с «демократизацией извне» как механизмом десуверенизации, одновременно строить демократию как главное политическое основание суверенитета.[9]

Темой самого первого президентского послания Владимира Путина в 2000 году было «Государство Россия». В тот момент такая постановка вопроса казалась странной: российское государство в его нынешних границах никем не принималось и до сих пор с трудом принимается на ментальном уровне как нечто целостное. Скорее оно представилось обрубком СССР или временным явлением перед заключением нового союза. Так же как в 1917 году возникло Временное правительство, после 1991-го появилось «временное государство», которое сделали, чтобы «день простоять да ночь продержаться». Это была резервная станция, запущенная на случай выхода из строя основной системы (а как раз такой случай и имел место после провала новоогаревского процесса). То, что эта система в 1990-е была лишь муляжом, обозначающим контуры несуществующего, резко ограничивало возможный срок ее использования. К 1999-му наступил предел ее существования.