Игуана - Миронов Георгий Ефимович - Страница 65
- Предыдущая
- 65/104
- Следующая
– Аукается, ты как всегда зришь в корень.
– А «ей кричат, – давай подробности». Что за дело?
– Задержали мои коллеги из ФСБ в ''Шереметьево-2» некоего посланца наркосиндиката…
– Ты ж вроде о драгоценности говорил. При чем тут наркота?
– А при том, что в последние годы наши наркобароны все чаще пытаются перебросить «за бугор» наши русские драгоценности в виде, залога, получают под залог «дурь», продают здесь, а на вырученные деньги снова покупают колумбийский кокаин, афганский героин и прочую наркотическую гадость.
– А драгоценности…
– А драгоценности в качестве залога так и остаются за рубежом, для России, считай, они погибли. Вот почему к этим делам и подключается мой Отдел особых операций и соответствующее подразделение ФСБ, которым руководит очаровательная Кира Лукасей, чьи глубокие зеленые глаза тебя так потрясли пару лет назад, когда мы встретили её в Мюнхене.
– А… да-да, помню… Прелестное дитя… Так что ты говоришь про драгоценности…
– А драгоценности, я говорю, надо ещё вернут! А для этого мне важна любая деталь в их «биографии»…
– Какой биографии?
– Ты же знаешь, что у каждой крупной, исторической драгоценности, драгоценного крупного камня есть своя биография, – история владельцев, история перехода из рук в руки, нередко связанного с криминальными аспектами, некие тайны, мистика всякая… Мне тут любое лыко будет в строку, потому как…
– Потому как история, связанная с панагией Софьи Палеолог,…
– Ах ты старый мерзавец…
– Можно подумать, что ты – молодой мерзавец…
– Так ты значит с самого начала знал историю панагии?
– Ну, не то, чтобы с самого начала, но когда ты стал меня расспрашивать, я сразу понял, что речь идет именно о ней.
– Почему?
– Да потому что Иван Путилин расследовал не одно уголовное дело, связанное с убийствами, кражами, похищениями уникальных драгоценностей, взять хотя бы историю с табакерками императрицы Екатерины, или историю с брильянтовыми монограммами императрицы Анны Иоанновны. Но с их современными продолжениями этих давних историй уже, вроде как, разобрались… А вот о том, что на таможне «Шереметьево-2» на днях была задержана драгоценная панагия, писала «Московская правда».
– Вот, черт бы побрал этих журналистов, мы с Кирой Вениаминовной твердо договорились – до окончания расследования никаких интервью, никаких утечек информации. И все-таки, – просочилась… Ладно, с этим мы сами разберемся. А что ты о панагии можешь сказать?
– Была панагия…
– Сам знаю, что была. В руках её держал… Атрибутировал, можно сказать.
– И была панагия похищена из мужского Псковского монастыря действительно в 1866 году.
– Ну же, ну… Не томи.
– А вот больше я ничего, дружище, навскидку и не помню… Надо в старых блокнотах покопаться, я тогда много чего из архивных дел повыписывал, в книгу, как ты знаешь, вошла лишь верхушка айсберга… Так что, возможо, и найду старые записи. Позвони мне…
– Сегодня вечером…
– Экой ты торопыга… Мы, писатели, работаем не торопясь, стремясь ухватить неуловимую патину времени…
– Ну, не торгуйся. Что надо?
– Надо устроить на практику в прокуратуру племянницу подруги Светы.
– А что она умеет делать?
– А ни х… она пока не умеет, – довольно громко сказал Хруцкий.
Главный библиограф вздрогнула спиной и сбилась со слова. Когда она нашла нужное слово, Хруцкий уж давно рассказывал приятелю короткую жизненную повесть юной юристки, заканчивающей специалиированный колледж права, почему то при Математической академии.
– Ладно, устрою её в «ЮРКИНП».
– А её с чем гребут?
– «Юридическая консультациями помощь»: лучшее частное юридическое бюро в Москве. Два наши бывшие полковника, старшие советники юстиции, Галя и Толя Киселевы вышли в 40 лет в отставку по выслуге и решают с точностью до 100%-победности все юридические проблемы: пусть у них постажируется. К слову сказать, обучат её премудростям юридической зашиты авторского права, самому тебе твоя племянница пригодится.
– Она не моя племянница…
– Да какая разница, чья бы ни была, поможет тебе спасать от пиратских изданий твои многочисленные романы, в том числе – и об Иване Путилине…
– К слову о Путилине… Помнится тогда, в Пскове…
Но что вспомнил в тот вечер классик русского триллера Егору Патрикееву так и не довелось узнать. Потому что взволнованная главный библиограф, любовно глядя к шляхетское лицо Хрупкого, сказала:
– Но прежде, чем перед вами выступит мастер остросюжетного романа Эдуард Анатольевич Хрупкий, я предоставлю слово (тут она с отвращением взглянула на Патрикеева, давая понять, как она возмущена тем, что все время, пока она зачитывала по конспекту свое вступительное слово этот бурбон-полковник отвлекал классика от внимания посвященных ему слов) полковнику генеральном прокуратуры, доктору исторических наук Егору Федоровичу Патрикееву с тем, чтобы он вкратце (слово «вкратце» она тщательно подчеркнула интонационно) обрисовал нам круг уголовных дел, так или иначе связанных с литературой.
…Через два дня Хруцкий сам позвонил Патрикееву. – Здравствуй, старичок. Я вспомнил.
Патрикеев в это время занимался суровым разбором итогов операции «Укиэ-е». Все картины, гравюры японских художников удалось вернуть музею, одного из грабителей задержали, а трое остальных…
Вот об этом, избегая крепких выражений, и говорил в эту минуту своим подчиненным полковник.
– Слушаю Вас! Патрикеев! – рявкнул он в трубку.
– Я знаю, что ты Патрикеев, а не Лоуренс Оливье.
– Это ты, Эдуард?
– А кто ж еще? – удивился Эдя. Вот за что его всегда, любил Патрикеев, так за самодостаточность. – Кто ещё может тебе звонить всего через два дня после поступления твоей просьбы с пространным отчетом?
– Есть у тебя ещё такие верные друзья? Назови, и я сниму перед ними свою генеральскую папаху.
– Ты ж полковник.
– Отстаешь от жизни. Получил звание генерал-майора казачьих войск. С награждением меня крестом «За любовь и верность Отечеству».
– Поздравляю. Люблю симметрию. Он не парный по внешнему виду к тому ордену, что мы с тобой получили пару месяцев назад, – «За мужество и любовь к Отечеству»?
– «За мужество в любви к Отечеству» – шутливо «поправил» Хруцкий. Нет, этот орден не парный, но тоже на основе георгиевского белого креста. Но вернемся к истории Отечества. Я нашел свои старые тетради. И там…
– Старичок, ты не можешь мне перезвонить через часок? У меня «сексуальная минутка».
– Даешь вздрючку своим подчиненным? – сразу понял Хрупкий.
– Ну почему все мои друзья так плохо обо мне думают! А если это словосочетание означает действительно нечто эротическое..?
– В генеральной прокуратуре? – с сомнением в голосе спросил Хрупкий.
– Сдаюсь перед твоей логикой.
– Ладно. Я перезвоню. Привет тебе Света передает. Вот спрашивает, когда генеральная прокуратура займется телевидением…
– Как только, – так сразу, – привычно отшутился Егор, и повесил трубку.
Хруцкий, отличавшийся редкой невозмутимостью, позвонил ровно через час и, словно его не перебивали, начал точно с того места, на котором час назад его прервал Егор:
– Здравствуй, старичок. Я вспомнил. И нашел свои старые тетради. И там…
– И там – дальнейшая судьба панагии?
– Не угадал. Там только история расследования убийства иеромонаха в Псковском мужском монастыре, поиски панагии… Но вот её находкой пока порадовать не могу. Большой провал, между её похищением в Пскове и появлением спустя почти полтораста лет в Москве. У тебя есть минутка? Не «сексуальная», а обычная?
– Есть; усмехнулся Патрикеев, прижимая плечом телефонную трубку к уху и пытаясь освободившимися руками, но в довольно неудобной позе заварить себе чашку чая. И хотя чай был в пакетике, а заменитель сахара в таблетках выскакивал из пластмассовой коробочки сам собой, простым нажатием кнопки, все равно заварка требовала недюжинных способностей циркового жонглера, а временами и фокусника. Чай он заварил, накрыл кусок булки куском колбасного сыра, – с тех пор, как в прокуратуре перестали давать «пайковые» в связи с финансовым кризисом на Дальнем Востоке, он перешел с обычного сыра на колбасный, который был почти вдвое дешевле. Пока он занимался этими сложными манипуляциями, Хруцкий все рассказывал и рассказывал, его приятный низкий барственный баритон рокотал и рокотал в трубке, при этом, благодаря богатому жизненному опыту и блестящему знанию ненормативной лексики и уголовной фени в сочетании с прекрасным русским литературным языком от предков-дворян, рассказ, если бы его записать дословно, можно было бы читать со сцены в театре «. Эстрады». Любители изящной словесности просто писали бы кипятком. Но в силу того, что этот пассаж будут читать женщины и дети, автор просто пересказывает искрометный «уголовный романс» Эдуарда Хрупкого своими словами в традиционной манере современного триллера.
- Предыдущая
- 65/104
- Следующая
