Игуана - Миронов Георгий Ефимович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/104
• Следующая

Клевер нынче был в цене. И за рубежом. И в России. У «новых русских». Этот потянул бы тысяч на 25 баксов. Но возни… А на 25 тысяч в коллекции Кирша тянуло многое.

Например, открыто стоявшая на комодике красного дерева (Испания XVII век) серебряная шкатулка работы Бенвенутто Челлини. Собственно, подлинная работа Челлини тянула бы на все полтора миллиона. Эта же – была великолепной копией ХVII века и стоила дешевле подлинника, но все равно – много. Хорошо можно было бы продать и морской пейзаж с двумя терпящими бедствие шхунами кисти Айвазовского, – подумал юноша, глядя на украшавшую стену картину. Но, опять же, каким-нибудь малообразованным «новым русским». Конечно, у всех банкиров и промышленников есть свои советники и консультанты по искусству. И дело даже не в том, что они на них денег жалеют. Просто – придурки, слабые на передок, – подумал юноша в джинсовом костюмчике. – Им все охота приятное с полезным совместить. А путать Божий дар с яичницей не стоит. Боком выйдет. Набрали «советниками по культуре длинноногих девиц с маленькими сиськами, ходят с ними на всякие презентации, щеки надувают. А те подлинного Айвазовского от хорошей копии не отличат. Вот и накупили целые галереи „фальшаков“. Редко у кого в частных коллекциях сегодня встретишь настоящего Айвазовского. Этот похож на настоящего. Но юноша, хотя и неплохо, в силу своей антикварной специализации, разбирался в искусстве, все же профессию имел другую. Каждый должен заниматься своим делом, – считал он. И потому в заказанных квартирах брал не то, что ему казалось красивым, или дорогим, не то, что просто понравилось. Брал то, что было заказано. Там, у Игуаны, такие искусствоведы советниками работают, – что редактировать их – себе дороже.

Он с неохотой отвел глаза от Айвазовского. Картина была очень хороша. И скорее всего – подлинник.

Но она не была заказана.

А вот тяжелые мраморные головки разных богинь он и рассматривать не стал. Смешно – пилить в такую даль, специально, чтоб было меньше следков, – без машины, и переть на себе этих мраморных теток. Такой глупости себе не позволил бы ни он сам, ни его заказчики.

Тем более, что, скажем, мраморная Психея работы неизвестного французского скульптора ХVIII века стоила столько же, сколько одна монета времен Древнего Рима. А монета тянула тысяч на 50.

И монет таких было спрятано в тяжелой доске подоконника около 100. Ну, не только древнеримские, тут были и золотые наполеонодоры, и луидоры, и испанские дублоны, и золотые гульдены, и просто золотые монеты, бывшие в ходу при разных Романовых. Были и серебряные. Но такие древние, что в цене не уступали золотым.

Юноша выгреб в сумку все монеты, постучал по доске, проверил, не застряла ли какая монетка. Его невнимательность стоила бы и ему самому, и заказчикам слишком дорого.

Ему показалось, что после даже легкого стука по доске, в дальней комнате, где спал старичок – «божий одуванчик», началось какое-то движение. Он выждал минуту, полная тишина успокоила его, и продолжил осмотр квартиры, пользуясь планом, составленным наводчиком.

Сейф, спрятанный за большим портретом Екатерины II работы неизвестного художника ХVIII века, оказался совсем простым. То есть, ну, элементарно, Ватсон. Минут пятнадцать ушло на разгадывание простенького ребуса. Наградой юноше стали пять альбомов марок. 0н не стал их листать. Здесь, в сейфе, были самые дорогие марки, в целом, по общей, очень приблизительной прикидке, коллекция марок, собираемая на протяжении более полутора веков, тянула тысяч на 800 долларов.

Юноша отодрал безжалостно, но аккуратно тяжелые картонные створки альбомов, и сунул коллекцию марок, спрятавшихся за полиэтиленовыми окошечками, в мягкую сумку. Марки не помнутся и так, а тащить лишнюю тяжесть ни к чему. Тем более, что он ещё не закончил свой «сбор урожая».

Огромные альбомы с графическими листами он и смотреть не стал. Их выносить неудобно. Хотя, по наводке судя, там были замечательные вещи.

Юноша направился, словно бывал в квартире не раз, сразу в противоположный от сейфа с марками угол большой гостиной и, покопавшись секунду отмычкой в замочной скважине, легко открыл дверцу черного дерева старинного венгерского (не позднее XVIII-го, а то и XVII века) шкафчика, украшенного причудливой резьбой. Там, на полках в специальных коробочках лежали стопками живописные и графические миниатюры пушкинской поры – портреты прелестных дам, молодых мужчин в военных мундирах, пожилых при орденах и орденских лентах. Юноша аккуратно снял ненужное ему картонное обрамление с прелестных миниатюр. Так же аккуратно сложил коробочки обратно на полки. А сами миниатюры завернул в заранее приготовленные носовые платки и упаковал в одно из отделений своей вместительной сумки. Подумав, что все равно куда-то надо прятать картонные обложки кляссеров с марками, укорил себя за то, что опрометчиво оторвал их, и подстелил на дно сумки так, чтобы все вещицы, что будут ложиться сверху, не меняли бы её конфигурацию.

Оставалось главное. Взять в тайном схороне в соседней комнате коллекцию драгоценностей ХVIII века.

В квартире было тихо. И в тишине особенно громким показался звук спускаемой в туалете воды.

Юноша вздрогнул и повернул голову к двери…

Казалось бы, молодой, энергичной женщине, связавшей судьбу с криминальным бизнесом, на роду написано зваться «Сонька-золотая ручка», если имя Софья ей действительно дано от рождения, если оно не кликуха, полученная в мордовских лагерях.

А её звали Сонька-подлиза. Она действительно была подлизой – с детсадовских лет, со школьных… Ее обожали воспитательницы и учителя. Ее побаивались сверстницы. В неё влюблялись мужчины. Потому что она умела быть со всеми разной. С учителями и вообще – со старшими, в юные годы, когда разница в возрасте что-то значила в социальной иерархии, – она была вежлива, почтительна, и обладала редким даром задавать интересные вопросы, не требующие, тем не менее, большой эрудиции или находчивости при ответе. И умела слушать, распахнув большие карие глаза так, что рассказчику казалось – более благодарной аудитории у него не было никогда в жизни. Так что любили её учителя и мужчины. Мужчины ещё любили за умение в сексе найти позу, ритм, жест, наиболее отвечающие его, так сказать, чаяниям.

А сверстницы боялись потому, что могла однокашнице по детсаду, однокласснице или однокурснице (пединститут она не закончила) всадить булавку с ягодицу, вывихнуть палец, вырвать клок волос, – за пустяшное прегрешение. При этом в лице её ничего не менялось, – глаза были так же безмятежно и приветливо распахнуты.

Многое с годами изменилось в Соньке-подлизе, прозванной так ещё в начальной школе за то, что задавала подлизучие вопросы и провожала классную руководительницу до учительское, помогая нести глобус («классная» вела географию, это уже речь идет о пятом классе, с первого по четвертый она носила, тоже какие-то пустяки, сколько потом следователь межрайпрокуратуры Верочка Пелевина ни расспрашивала одноклассниц своей подследственной, никто так и не смог вразумительно рассказать, что носила за «училками» Сонька в начальной школе).

Вначале она перестала заглядывать в лицо искательно-подлизывающе тем, от кого мало зависело. Научилась выбирать сильных. Потом перестала угождать мужикам. Как-то незаметно сместила и акцент в сексе, – теперь она могла угодить только тому, от кого зависела её судьба.

А вот девочек по прежнему не любила. Потом стала ненавидеть женщин вообще, не делая различий, ребенок или старуха.

А вот мужчин стала любить. Но уже как бы потребительски. Она могла угодить одному. Ей угождали уже десятки.

С чего бы это? – задастся вопросом читатель. – Стала Сонька богатой предпринимательницей, крупным ученым-педагогом, известной государственной или общественной деятельницей? Нет.

Сонька-подлиза была бригадиром, паханом. Смотрящей по Юго-западу.

• Предыдущая
• 29/104
• Следующая