Убийство на скорую руку - Честертон Гилберт Кийт - Страница 16

Это был жуткий разговор, очень личный и в то же время почти небрежный. Безликий, бестелесный и безымянный собеседник, который тем не менее называл меня по имени, беседовал со мной в криптах и коридорах, где мы были как бы похоронены заживо, так же обыденно и бесстрастно, как если бы мы сидели в креслах английского клуба. Но он сказал, что, безусловно, убьет меня или любого другого человека, который присвоит себе крест со знаком рыбы. Он откровенно признался, что ему хватает ума не нападать на меня в лабиринте, зная о заряженном револьвере в моем кармане, и что он подвергается не меньшему риску, чем я. Но он не менее спокойно сообщил мне, что будет планировать мое убийство с уверенностью в успехе, учитывая все мелочи и предусматривая всевозможные опасности с таким же художественным совершенством, с каким китайский гравер или индийская вышивальщица трудится над главным шедевром своей жизни. Однако он не был азиатом. Я уверен, что это белый человек, полагаю, даже мой соотечественник.

С тех пор я время от времени получаю знаки, символы и зловещие сообщения, убедившие меня в том, что если этот человек и является маньяком, то его мания сосредоточена исключительно на мне. Он каждый раз деловито и бесстрастно сообщает мне, что подготовка к моей смерти и похоронам идет нормальным ходом и что я смогу уберечься от уготованной мне участи лишь одним способом: если отдам присвоенную реликвию, то есть уникальный крест, найденный в пещере. Кажется, он не имеет никаких религиозных чувств и не проявляет фанатизма в этом отношении. Его интерес к находке скорее похож на энтузиазм собирателя курьезов. В частности, поэтому я и уверен, что он уроженец Запада, а не Востока. Но в данном случае интерес явно довел его до помешательства.

А потом пришло до сих пор не подтвержденное сообщение о том, что дубликат реликвии найден на забальзамированном теле в гробнице из Сассекса. Если раньше он был маньяком, то это известие превратило его в одержимого, одержимого семью бесами. То, что один крест принадлежал другому человеку, само по себе было для него ужасно, но существование двух крестов, не принадлежащих ему, стало непереносимой пыткой. Его безумные сообщения посыпались, как дождь отравленных стрел, и в каждом все более уверенно говорилось, что смерть настигнет меня в тот самый момент, когда я протяну свою недостойную руку к кресту из гробницы.

«Вы никогда не узнаете меня и не произнесете мое имя, – писал он. – Вы никогда не увидите мое лицо, но вы умрете, и никто не узнает, кто убил вас. Я могу появиться в любом облике среди тех, кто вас окружает, но останусь единственным человеком, на которого вы забудете посмотреть».

На основании его угроз я пришел к выводу, что он, скорее всего, сопровождает меня в этой поездке и попытается украсть реликвию или причинить мне вред, чтобы завладеть ею. Но поскольку я никогда не видел этого человека, он может оказаться практически кем угодно. Это может быть любой из официантов, обслуживающих меня за обедом, или любой из пассажиров, которые сидят со мной за столом.

– Он может быть мной, – заметил отец Браун, беззаботно пренебрегая правилами грамматики.

– Он может быть кем угодно, кроме вас, – серьезно сказал профессор Смейл. – Именно это я имел в виду, когда говорил о нем. Вы единственный, в ком я могу быть уверен.

Отец Браун опять сконфузился, но потом улыбнулся.

– Как ни странно, это так, – сказал он. – Значит, нам нужно выяснить, действительно ли он находится где-то здесь, прежде чем… прежде чем он причинит неудобство.

– Полагаю, есть один способ, – довольно суровым тоном ответил профессор. – Когда мы приплывем в Саутгемптон, я сразу же отправлюсь на автомобиле вдоль побережья. Буду рад, если вы поедете со мной, но наша маленькая компания, несомненно, распадется. Если кто-нибудь из них появится возле скромной церкви в Сассексе, мы узнаем, кто он такой на самом деле.

Замысел профессора успешно осуществился – по крайней мере, в отношении автомобиля и полезного груза в виде отца Брауна. Они ехали по прибрежной дороге, где с одной стороны было море, а с другой – холмы Хэмпшира и Сассекса. Никаких признаков преследования не наблюдалось. Когда они приехали в Далхэм, то встретили лишь одного человека, имевшего косвенное отношение к делу. Это был журналист, только что посетивший церковь, который теперь осматривал подземную часовню в сопровождении любезного настоятеля, но его вопросы и замечания вроде бы не отличались от обычного репортажа. Впрочем, профессор Смейл был настроен подозрительно и не мог отделаться от странного впечатления, которое на него производила внешность и манеры журналиста – высокого человека в поношенной одежде, с крючковатым носом, запавшими глазами и уныло обвисшими усами. Казалось, увиденное не произвело на него ни малейшего впечатления, и он стремился как можно скорее покинуть место осмотра, когда они подошли к нему с вопросом.

– Все дело в проклятии, – сказал он. – Это место проклято, если верить путеводителю, приходскому священнику, старейшему местному жителю и всем, чье слово имеет здесь какой-то вес. Очень похоже, что они не ошибаются; во всяком случае, я рад, что могу убраться отсюда.

– Вы верите в проклятия? – серьезно спросил Смейл.

– Я журналист, а значит, ни во что не верю, – ответил унылый субъект. – Бун из «Дейли Уайр», – запоздало представился он. – Но врать не буду, в этой гробнице есть что-то жуткое, так что дрожь до костей пробирает.

С этими словами он откланялся и поспешно зашагал к железнодорожной станции.

– Этот тип похож на ворона… или на ворону, – заметил Смейл, когда они повернулись к церкви. – Как там говорят про тех, кто может накаркать беду?

Они неторопливо вошли во двор церкви. Американский знаток древностей с видимым удовольствием разглядывал проход на кладбище, скрытый непроницаемо-черной кроной старого тиса, похожей на саму ночь, затмевающую дневной свет. Тропинка полого шла вверх между выступами зеленого дерна с покосившимися в разные стороны надгробными плитами, напоминавшими плоты, разбросанные по зеленому морю. Она вывела их на гребень, откуда можно было видеть настоящее море, казавшееся металлическим брусом с холодными отблесками стали. Почти у самых ног густая трава сменялась зарослями остролиста, переходившего в серо-желтый песок, а в нескольких футах от остролиста стояла неподвижная фигура. Если бы не темно-серая одежда, ее можно было бы принять за одинокий надгробный памятник, но отец Браун мгновенно увидел нечто знакомое в элегантной линии сутулых плеч и угрюмо торчащей бородке.

– Кого я вижу! – воскликнул профессор археологии. – Это же наш знакомец Таррент, если только его так зовут на самом деле. Могли ли вы подумать во время нашей беседы на борту корабля, что я так быстро получу ответ на свой вопрос?

– Думаю, вы можете получить слишком много ответов, – сказал отец Браун.

– Что вы имеете в виду? – осведомился профессор, бросив быстрый взгляд на него через плечо.

– Я имею в виду, что слышал голоса за тисовым деревом, – мягко ответил священник. – Не думаю, что мистер Таррент так одинок, как кажется на первый взгляд; осмелюсь даже сказать – так одинок, как ему хочется выглядеть.

Его слова подтвердились сразу же после того, как Таррент медленно повернулся к ним в своей обычной вялой манере. Другой голос, высокий и довольно резкий, но от этого не менее женственный, осведомился с наигранной шутливостью:

– Откуда мне было знать, что он окажется здесь?

До профессора Смейла постепенно дошло, что это добродушное замечание относилось не к нему, поэтому он с некоторым изумлением был вынужден прийти к выводу, что рядом находятся уже три человека. Когда леди Диана Уэльс, сияющая и решительная, как всегда, вышла из тени старого тиса, он заметил, что ее сопровождает другая живая тень. За ее пышной фигурой маячил худощавый силуэт Леонарда Смита – вкрадчивого и щеголеватого литератора. Он улыбался, немного склонив голову набок, словно игривая собака.

– Проклятье, они все здесь! – пробормотал Смейл. – Кроме того ярмарочного коротышки с моржовыми усами.