Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович - Страница 21

Я сидел на бревне, трогая струны. Наслаждаясь этим вечером, темнеющими окрестностями и самой своей молодостью, вечной и обещающей…

На память приходили обрывки полузнакомых песен. Отрывочные строки, плывущие на кусочках мелодий — нечто очень личное и совершенно тайное, чего я не открывал никому. Даже Инне — впрочем, в последние годы она стала после равнодушной к моей игре и песням, которые так любила раньше.

Для такой невнятной игры требовалось полное одиночество, и его так сладко было испытывать здесь. На кухне, по моему разумению, никого не было, да и в палатках тоже. И я очень удивился, услышав из столовой какие-то бормотания, потом грохот деревяшек и звон падающей посуды. Наверное, две крысы не поделили горбушку хлеба — но откуда тогда взялись голоса?

Так или иначе, момент интимного уединения был утерян.

Я с сожалением отложил гитару и отправился на кухню. Из-под навеса навстречу вышел Аркашка. Одна половина морды у него была красной, словно он долго спал в одном положении. Так, — подумал я. — Кажется, кое-что проясняется. Столовая хранила следы потасовки. Несколько кружек валялось на полу, из опрокинутой банки с цветами разлилась лужа, и капли воды глухо стучали в пыли, стекая в щели между досками стола. А в углу на скамье сидела Катя.

Волосы ее были растрепаны, футболка перетянута на один бок, очки лежали на столе. Она сидела, прижавшись щекой к столбу и сцепив перед собой руки, и неотрывно смотрела вдаль. Я все понял. Молча подобрал кружки, поставил банку, долил в цветы свежей воды из фляги. Потом прошел за стол и сел напротив Кати. Она молчала, глядя в сторону.

— Скучаешь? — мягко спросил я.

Катя не ответила. Только одернула футболку и посмотрела на меня. Только сейчас, без очков, я заметил, что глаза у нее голубые-голубые, словно незабудки. И в незабудках этих, как роса, стояли слезы.

— Послушай, Катюш, знаешь что? — предложил я, коснувшись ее руки.

— Что?… — встрепенулась она, выдергивая ладонь, словно перед ней по-прежнему сидел Аркадий.

— Пойдем с нами вечером на ферму за молоком, а? Со Славкой и со мной?

— На ферму?…

— Да, на ферму. За молоком. Полчаса туда и полчаса обратно. Дорога успокаивает. Пойдем?

— Со Славой?

— Ну да. Мы с ним вдвоем каждый день туда ходим.

— Пойдем… Только я вам зачем нужна? Вы же без моей помощи молоко дотащите.

— Ни зачем. Просто так. Для единения с природой. Будешь идти рядом и веселить нас.

— Ладно, — улыбнулась наконец Катя. — Согласна, буду веселить. Когда вы идете?

— Часов в десять.

— Хорошо. Я сейчас, наверное, вздремну. Разбудите, когда соберетесь, ладно?

Вечерняя дорога купалась в пыли.

Небо было высоким и чистым-пречистым., без единого облачка. Солнце опускалось за нашими спинами, и длинные тени, извиваясь по ухабам, быстро бежали впереди нас. Еще около кладбища мы услышали гудение дизеля.

— Катюша, подожди нас у изгороди, — сказал я, когда мы подошли к ферме. — Там ужасно грязно.

— Нет, я с вами, мальчики! Не хочу одна оставаться. Вдруг бык какой-нибудь выскочит!

Мы получили две полные фляги, не спеша вышли на дорогу и остановились у обочины.

— А теперь что будем делать? — спросила Катя.

— Теперь будем торжественно распивать вечернее молоко, — ответил Славка. — Право первого глотка отдаем тебе. Мы держали тяжелую флягу, а Катя пила через край, наклонив ее к себе.

— Ух… — Катя перевела дыхание, оторвавшись от фляги. — Давненько не пила я столько парного молока… Красный диск солнца медленно исчезал в расселине между горами и островом. От него исходило розовое свечение, призрачный цветной туман, обволакивавший все вокруг: остров, горы, речку и дорогу, и нас троих, стоящих на ее обочине.

— Как здорово, мальчики… — вздохнула Катя. — Каждый день буду с вами ходить, если не прогоните…

У вечернего костра все было по-прежнему. Я играл, пел, народ слушал и подпевал. Я специально сидел в самом дыму, чтобы не мешали комары. Славка устроился рядом, Катя заботливо обмахивала его зеленой веткой.

Когда я отложил гитару, начались танцы. Катю Аркашка уже не приглашал. Он вообще не танцевал — видать, помнил-таки про свою больную ногу.

Катя танцевала со Славкой. Я старался не смотреть на них, чтоб не увидеть тайные признаки какой-то особой близости, о которой намекала Вика: странное дело, но ее брошенные вскользь и не принятые всерьез слова заползли-таки в мою душу. И время от времени жалили меня изнутри. Я смотрел на Геныча, облапившего свою Тамару, на изящно скользящих Лаврова с Ольгой. И вспоминал сегодняшнюю сцену в столовой. Почему Аркашка — это пресыщенный бабник, который не может продержаться без женщины месяц, — почему он полез именно к Кате? Предпочел ее и гораздо более соблазнительной Вике, и даже Тамаре. Которой, судя по всему, все равно с кем и как, и от которой ему бы обломилось наверняка? Когда-то я слышал разговор двух парней в курилке, что будто бы любая замужняя женщина старается отказаться от поездки в колхоз. А уж если поехала, то для одной цели. Потому что она уже не девица непорченая и не невеста на выданье; ей не грех в колхозе развлечься, тем более, что следа не останется, а от нескольких раз на куски не развалится, лишь получит удовольствие… Наверное, и Аркашка думал так. Гадкая и подлая психология. Хотя, с другой стороны, как я мог судить о психологии вообще? О женской тем более — при моем скромном опыте по женской части? Наверняка такие рассуждения в моих мыслях, прочитай их кто-нибудь, выглядели бы смешно. Но я был так устроен — и это поняла, кажется, даже Вика, когда безуспешно пыталась меня соблазнить. Я подумал об Инне. Меня вдруг посетила мысль, что я не знаю ее коллег. Как я раньше об этом не задумывался — ведь она же там совсем одна, в этой своей экспедиции. И, может, вокруг нее тоже увивается какой-нибудь хлюст вроде Аркашки…

Нет, конечно. Моя жена — не Катя. Она достаточно жесткая и самостоятельная женщина, чтоб отшить любого. Даже не пощечиной, а просто словом. И все-таки, все-таки… Хорошо бы был в экспедиции кто-нибудь нормальный, кто бы смог защитить Инну в самом крайнем случае…

Я посмотрел на Аркадия, уныло разгребавшего угли с края костра, и кулаки мои сжались. Вообще-то я никогда в жизни не дрался. Но этого двинул бы по морде с удовольствием. Прямо сейчас… Давай, — подумал я. — Попробуй, еще раз Катю тронь. Так я тебе бороду-то твою на сторону сверну. Я тебя, как бог черепаху…

Следующим утром Аркадий вообще отказался выходить на смену. Перед завтраком подошел к Саше-К, демонстративно хромая, и заявил:

— У меня нога болит. Сильно. Большой палец. Я его ушиб и теперь, судя по всему, нагноение началось. Не могу работать, — и добавил требовательно. — Ты отпустишь меня в город в больницу?

— Отпустишь, не отпустишь… — Саша пожал плечами. — Я не сторож твоей ноге.

— Нет, так я могу уехать?

— Езжай хоть на Северный полюс, если бензина хватит.

— Это так. Но ты мне справку подпишешь, что я тут отработал?

Саша-К ничего не ответил. Молча пожал плечами и пошел бриться; он так и не стал отпускать колхозную бороду.

— Так значит, ты отказываешься подписывать мне справку? — нажимал Аркашка. — Тогда я из города больничный привезу. Но сюда могут прислать комиссию по проверке техники безопасности.

— Да не отказываюсь я, чтоб тебе было хорошо! — рявкнул Саша-К. — Ни подписывать, ни подкакивать. Катись куда хочешь. Только здесь воздух не обедняй кислородом!

Аркашка довольно ухмыльнулся, скрылся в палатку и тут же вынырнул с уже готовым рюкзаком. Видать, сложил его еще с вечера. Поспешно, будто кто-то собирался его удерживать, надел на плечи, перекрутив и даже не расправив лямки, и быстро зашагал к дороге.

— Эй, Аркадий!! — крикнула вдогонку Тамара. — ты хоть позавтракай вместе со всеми!

— В городе позавтракаю! — ответил он. — А то не успею на утреннюю электричку.