Медиум - Буянов Николай - Страница 89

• Предыдущая
• 89/90
• Следующая

На ступенях гостиницы Алле преградил дорогу широкогрудый мужчина с автоматом-коротышкой у бедра.

– Туда сейчас нельзя.

– Нет, мне… мне можно, – пролепетала она и робко дотронулась до рукава спецназовца. – То есть нужно. У меня там муж. И дочь.

– Потерпите немного.

Она покачала годовой.

– Не могу.

И твердо прошла мимо него. Видимо, в её облике было что-то такое, из-за чего никто даже не попытался её остановить. Там, в вестибюле, находились те, кто был ей дорог – дороже самой жизни. Аленка и Игорь. Ее Игорь. Мужчина, лучше которого не было и не могло быть.

Колесникову показалось, что кто-то осторожно целует его в губы. «Я весь в крови, – захотелось сказать ему. – Испачкаешься…»

А потом его понесли куда-то – он словно плыл в пространстве, окруженный слабыми непонятными звуками, похожими на электронный писк в эфире. Алла бежала рядом с носилками – босая (туфли на высоком нелепом каблуке она скинула, чтобы не мешали), с черными потеками туши на щеках. Она не замечала их и даже не пыталась смахнуть.

– Игоречек… Родной мой, – исступленно шептала она, точно молилась кому-то неведомому. – Только живи… О Боже, какая же я дура! Дура, дура!

Аленка бежала следом вместе с верным рыцарем Валеркой, и твердила:

– Мам, ну не надо! Все будет хорошо, папка выздоровеет. Ну когда я тебе врала?

Дверцы «Скорой помощи» распахнулись. Пожилой врач с решительным лицом выглянул наружу.

– Вы с ним?

– Да! – в один голос закричали все трое, испугавшись, что их сейчас не возьмут.

– Тогда живее!

…Это был длинный тоннель, в конце которого, ещё очень-очень далеко, горел теплый яркий свет. Он тянул к нему руки и видел на кончиках пальцев крошечные искорки, будто капли, падающие со звезд.

Ему было хорошо и спокойно, словно в детстве, когда он забирался под одеяло и устраивал подобие берлоги из больших мягких подушек. Сначала в «берлоге» было очень уютно, но вскоре становилось душно и жарко, однако он терпел, затаив дыхание, и только когда терпение кончалось, спешил высунуть нос наружу.

– Батюшки! – вроде бы удивлялась мама. – Ты здесь? А я-то думала, укатился мой колобок – то ли к зайцу, то ли к лисичке. Хотела уж новый испечь.

– Э! – возмущался Игорь. – Надо было сначала старый поискать, а ты сразу новый…

Это у них была игра, ежевечерний ритуал, необходимый, как еда или сон. Или даже как воздух. «Берлога» казалась вечной и нерушимой, точно старинная крепость (не страшны любые Ромки-Севрюги с их адъютантами!). Эта игра существовала долго, даже потом, когда мамы не стало, – не стало и «берлоги», и сказки про колобка, придуманной на ходу и каждый раз пересказываемой по-новому, а Ромка Севрюнов исчез куда-то (оказалось, сел на пять лет за кражу из магазина, где работал сторожем).

– Она не умрет? – спросил он Чонга. Тот покачал головой.

– Не беспокойтесь. С Аленой больше ничего не случится.

– Но ведь до неё все умирали. Та девица в автомобиле. Марина Свирская. Пал-Сенг…

– Просто рядом с ними не было человека, который бы любил их – так, как вы свою дочь. Кто смог бы пойти за них под пулю. Алене очень повезло.

– Повезло, – хмыкнул Колесников. – Ее на моих глазах затягивала трясина…

– Не нужно себя казнить. Теперь все позади. Конец тоннеля приближался, и Игорь Иванович увидел, что они находятся на вершине огромной горы – среди Гималаев, окрашенных утренним солнцем в два цвета: синий и нежно-розовый. Легкое облако в золотистом сиянии подплыло к ногам и свернулось в уютный клубочек. Барс понюхал его, тронул лапой и, увидев, что лапа прошла насквозь, удивленно заворчал.

Заснеженная тропа вела вниз, где между острых черно-белых скал, торчавших, словно зубцы древних башен, виднелась прозрачная гладь озера Тенгри: Колесников осторожно ступил на снег. Чонг шагал впереди упругой походкой человека, привычного к странствиям. Игорь Иванович не знал, долго ли они шли, – время здесь вело себя как Бог на душу положит, да и не хотелось думать о времени. Хотелось просто идти и слушать тишину. Тут была хорошая тишина – не звенящая напряжением, как часто бывает, а спокойная и умиротворяющая, с едва слышным хрустом снега под ногами, шелестом ветра в скалах, облачком пара, вылетающим изо рта при дыхании.

Они шагали молча, не нарушая этой тишины, – они и так понимали друг друга без слов. Барс, которому до смерти не нравилось ходить по всем этим тропинкам, то взлетал вверх по склону, то скатывался вниз, зарываясь в снег по самые уши, то забегал далеко вперед, укладывался на какой-нибудь подходящий камень, как на пьедестал, и ждал их, явно красуясь: великолепный, гордый и неподвижный.

У берега озера лежала наполовину вытащенная из воды лодка с высокой, загнутой вверх кормой. Единственное весло с широкой лопастью стояло рядом, прислоненное к борту.

– Гляди-ка, – удивился Игорь Иванович. – Кажется, твоя.

– Не моя, – возразил Чонг, – Видишь того монаха?

Шагах в десяти на плоском камне сидел молодой парень с красивым суровым лицом. Кожа его казалась коричневой и твердой от солнца и ветров, дующих в горах. Он завязывал свою котомку и что-то тихо напевал – длинная трудная дорога подходила к концу, на том берегу озера уже были видны монастырь и горный храм, цель его путешествия.

– Кто это? – спросил Колесников.

Чонг только пожал плечами.

Парень их не видел. Но, наверное, что-то почувствовал на миг – он поднял голову и огляделся. Несколько секунд он с тревогой смотрел по сторонам. Но потом лицо его разгладилось, и он улыбнулся: добрые духи охраняли его в дороге. У парня была хорошая улыбка.

– Ты останешься? – спросил Чонг. Колесникову действительно хотелось остаться. Он чувствовал: и его путешествие завершается. Вот сейчас… Сейчас они сядут в лодку вместе с тем молодым монахом, поплывут по гладкой воде, почти не нарушая спокойный лик великого озера Тенгри, и услышат, как бронзовый колокол созывает на утреннюю молитву… Ему очень хотелось остаться. Но он покачал головой:

– Там Аленка. Куда же я без нее….

Чонг кивнул.

Потом они долго-долго стояли рядом, глядя на озеро, – прозрачная гладь отражала бездонное синее небо и легкое облачко на горизонте. Монах завязал свою котомку, подошел к лодке и легко столкнул её в воду. Затем вспрыгнул в неё сам, взял весло и примостился на корме. Чонг и его верный Спарша оказались на носу. Несколько мгновений – и они стали удаляться, делаясь все меньше и меньше. Игорю Ивановичу уже надо было напрягать глаза, чтобы ещё хоть на секунду удержать их в поле зрения.

Когда лодка была уже на середине пути, Чонг вдруг поднял руку.

– Спасибо тебе!

– И тебе спасибо, – тихо отозвался Колесников.

И вслед за этим он услышал мелодичный звон колокола, плывущий над озером. Монах сильнее взмахнул веслом, и у носа лодки возник маленький клочок белой пены.

Снег был робкий и какой-то неуклюжий. Часть снежинок не долетала до земли и таяла в воздухе, другие собирались на тротуарах в серую вязкую жижу. Серыми были тучи на низком небе, серыми были мокрые стены домов и стекла витрин. Заляпанные грязью автобусы рождали ассоциацию с неторопливыми глубоководными рыбами, величаво и чуть растерянно выплывающими у новомодных ажурных остановок со встроенными киосками.

Люди спешили. Конец рабочего дня всегда отмечен суетой, битком набитым транспортом и очередями у продуктовых отделов. Магазины манили теплом, уютом, и если не праздником (денег нет и не обещают до будущего Нового года), то хотя бы иллюзией праздника.

Посреди тротуара медленно шел человек. Его толкали, но он этого не замечал, погруженный в какие-то свои не слишком веселые думы. Воротник черного пальто был поднят, руки глубоко засунуты в карманы. Странно было, что он не спешил, как все. Так не спешит тот, кому некуда идти. Или кого никто не ждет.

• Предыдущая
• 89/90
• Следующая