12 историй о настоящей любви (сборник) - Блэк Холли - Страница 61

– Тут не хватает… – постукиваю пальцем по стойке и гляжу на Бена в поисках подсказки, – мускатного ореха?

Его улыбка становится шире. Добавив немного муската, я выливаю смесь в рис. Бен вплотную ко мне, и мы оба одновременно наклоняемся к плите, вдыхая сладкий пар. Поворачиваюсь лицом к нему и вдыхаю его аромат.

– Продолжаем помешивать? – шепотом спрашиваю я.

Он кивает. И не двигается. Мы стоим, прижавшись друг к другу, и наблюдаем, как обычные ингредиенты смешиваются во что-то волшебное. Я надеюсь.

– Мама?

Закрываю ногой дверь, аккуратно держа все еще горячую посуду. Обычно рисовый пудинг подают холодным, но когда я посыпала его корицей, то возникло чувство, что это… правильно. Идеально.

– Ты дома?

– Мы здесь.

Я быстро поднимаюсь по лестнице. Они только что вернулись с очень ранней утренней смены. Мама явно устала, это видно по кругам под глазами, по согнутым плечам. И все же она смогла мне улыбнуться.

– Садись, – командую я. Ставлю кастрюлю на плиту и достаю две тарелки. Слышу, как Рик вставляет диск в DVD плеер. Знакомые звуки заставки «Бонанца» воскрешают воспоминания о бессонных ночах.

– Он продолжает смотреть этот сериал до четырех утра? – спрашиваю я, перемешивая пудинг в последний раз.

– М-м? А, нет. С чего бы?

– Я думала, ему это нравится.

– Ты же знаешь, что он делал это только ради тебя, правда?

Перестаю помешивать.

– Что?

– Я не могу не спать. У меня никогда это не получалось, что бы я ни делала. А Рик не хотел оставлять тебя одну. Вот и сидел, смотрел телевизор, пока ты не заснешь.

– Он… но… я думала, что ему просто не нужно много спать.

– Рик был совершенно вымотан. Но в детстве у него тоже несколько лет была бессонница. Он говорил, что, когда все остальные спят, а ты один не спишь – так одиноко, что с ума можно сойти. И не хотел, чтобы ты чувствовала то же самое.

– Странно. Все эти ночи, сон, от которого он отказывался… И зачем?

– Что же тут странного?

– Ну, я ведь ему не нравлюсь.

– С чего ты взяла?

– Он никогда со мной не говорит. А когда говорит, то только о том, когда я уеду. Как будто ждет не дождется.

– Золотце, Рик просто говорит мало, и все, точка. И он поддерживает тебя в стремлении уехать. Как по-твоему, кто вешает твои табели на холодильник?

Я поражена. Рик? Вешает что-то с моим именем на свой холодильник?

– Это была его идея подвозить тебя до и после школы. Он не хотел, чтобы ты тратила время, ожидая городского автобуса. Переживал, что это плохо скажется на успеваемости и тогда ты не попадешь в колледж.

– Колледж нам не по карману. Да, и еще. Еда в холодильнике. Подписанная. И экономия на всем, даже на отоплении. Я незваный гость в его доме. Он терпит меня только из-за тебя.

У мамы слезы наворачиваются на глаза.

– О, Мария. Почему ты так думаешь? Ты чувствовала это все эти годы?

У меня тоже глаза на мокром месте. Я достаю еще одну тарелку. Для Рика. Мама берет меня за руку.

– Ты вообще помнишь своего отца?

Я помотала головой.

– Отлично, – в ее голосе звучит ярость. – Если я чем и горжусь в жизни, так это тем, что тот мужчина не оставил на тебе своего отпечатка. Уйти было непросто. Пришлось выкраивать и откладывать деньги годами, прежде чем набралось достаточно и я смогла уехать далеко-далеко, в безопасное место. Я очень боялась, что ты запомнишь, каково нам было.

– Нет, я не помню. Помню только, что мы много ездили, пока не остановились тут.

Мама кивает.

– В отличие от большинства людей, Рик не умеет показывать свои чувства, но жестокости в нем нет. И после той жизни он – именно то, что мне было нужно. Что нам с тобой было нужно. Да, я знаю, что Рик странный. Он подписывает еду, чтобы убедиться, что не тратит на продукты больше, чем нужно. Мы отключили отопление, чтобы накопить побольше. По той же причине мы работали сверхурочно и по праздникам. По той же причине мы переводим весь твой заработок в сбережения. Он откладывал деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Вообще-то, мы собирались сделать тебе сюрприз, но… Рик? Думаю, стоит отдать Марии ее подарок прямо сейчас.

Телевизор замолкает. Рик возвращается на кухню, засунув руки глубоко в карманы джинсов.

– Как насчет Рождественского утра?

Мама смеется, вытирая слезы.

– Тут уже пахнет Рождеством. Мария приготовила рисовый пудинг.

Она наклоняется над своей тарелкой и глубоко вдыхает. Я скрещиваю пальцы, надеясь, что все сделала правильно.

– Mi abuela[42] раньше так его готовила. Потом мы пели, а чуть позже съедали апельсин. Рисовый пудинг и апельсины, – мама улыбается, и слезы радости текут у нее по щекам. – Этот пудинг просто идеален. Честно говоря, я уже и забыла, как он должен пахнуть.

Она пробует кусочек, счастливо вздыхает и кладет голову мне на плечо. Я понятия не имею, каким должен быть этот пудинг, но мне нравится то, что я приготовила. Если бы я описывала его, я бы сказала только одно: теплый, идеально теплый. И чувствуя его во рту, я начинаю понимать, каким маме запомнилось ощущение Рождества.

Рик уже съел свою порцию. Откашлявшись, он произносит, тщательно выговаривая каждое слово:

– Muchas gracias. Esta comida es muy buena. Me gusta.[43]

Мама открывает рот от удивления. Я тоже смотрю на него изумленно. А Рик с испуганным видом продолжает:

– Yo estoy aprendiendo español. Para hablar contigo. Por que… te amo.[44]

Мама плачет, и Рику становится еще страшнее.

– Я что-то не так сказал? – спрашивает он.

– Нет! – вскрикиваю я, понимая, что он не пытался ничего у меня забрать. Он просто пытался войти в нашу жизнь.

– Это было замечательно, – смогла наконец выговорить мама. – Muy, muy bien.[45]

Рик облегченно вздыхает, весь мокрый. Перенервничал, наверное. Как мило! Поверить не могу, что думаю так о Рике.

Смотрю на маму. Впервые за несколько лет я по-настоящему смотрю на нее. Она прекрасна. Милая, мягкая и теплая. Интересно, как мы могли так долго не разговаривать о том, что действительно важно. И почему мне понадобилась кастрюля с пудингом, чтобы понять, что мама здесь, рядом со мной. И пусть она никогда не любила нежничать, но всегда была рядом. И делала для меня все, что могла.

– Это тебе, – Рик придвигает ко мне листок бумаги, а мама встает у него за спиной, сжимая его плечо. Тут какой-то набор цифр… Нет, это банковский счет. Сберегательный счет на сорок тысяч долларов.

На мое имя.

– Как? Что? Откуда это?

– Я же сказала, – поясняет мама, – Рик начал откладывать деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Каждый излишек, все, что нам не нужно было для жизни.

– Но… я не могу… А как же вы? Шахта не будет работать вечно. У вас не останется никаких сбережений!

Я каждый заработанный цент откладывала, чтобы сбежать далеко-далеко, в пустое будущее. А они каждый заработанный цент откладывали на то, чтобы мое будущее было лучше, чем то, что досталось им от родителей.

Я самый ужасный человек в мире.

Я рыдаю – и от благодарности, и от чувства вины.

– У нас все будет в порядке, – говорит мама. – Шахта протянет еще несколько лет.

– Мы сможем найти работу где угодно, – голос Рика звучит мягко и ровно. Мне он всегда казался монотонным, а на самом деле он нежный, как рисовый пудинг. – Где бы ты ни оказалась, мы сможем переехать туда и найти работу.

– Но ведь твой дом – здесь, – говорю я.

Рик удивленно вскидывает брови.

– Мой дом там, где вы. Tu… eres mi casa[46]. Наверно, я что-то напутал, – он хмурится.

Я сжимаю их обоих в объятиях. Рик откашливается – очевидно, ему неловко. Но мне все равно.