Дьявольское кольцо - Буровский Андрей Михайлович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/118
- Следующая
Володя знал, что родители бабушки были расстреляны, а бабушка много лет провела в лагерях. Он не помнил, когда это узнал. К тому времени, когда Володя стал подростком, он уже давно знал, что бабушка много лет просидела в лагерях, и что дед мог бы ей помочь — и не помог.
Бабушка умерла, когда Володе было 5 лет, и Володя помнил ее плохо. Тем более, бабушка никогда не занималась с Володей и даже не разговаривала с ним. Володя не был даже уверен, что бабушка его замечает. Совсем седая, слабая, она проходила мимо него в коридорах, свистя остатками легких. Свист был неприятный, а пахло от бабушки еще хуже, и Володя старался вообще не иметь дела с умирающей. Ну конечно, с умирающей! Все время, которое Володя был знаком с ней, все эти последние годы, бабушка медленно умирала. Другое дело, что Володя понял это поздно, когда уже стал совсем взрослым.
Кроме бабушки, была и еще какая-то «история», уже с дедовской родней. Кажется, с его сестрой. Володя помнил, как отец как-то с усмешкой сказал матери:
— Ну, он ведь и сестру пожалел не больше! Да и мать…
Усмешка у отца была нехорошая, совсем нехарактерная для этого спокойного, приятного человека. Володя хорошо запомнил и слова, и улыбку.
Однажды, уже почти взрослым, он спросил у отца про родственников деда, и тот ответил, что брат деда уехал за границу — давно, еще в 1920-е годы, а сестра погибла в лагерях. И больше, мол, ничего он про это не знает.
Володя помнил, как родители спорили — отпускать ли его к деду на лето. Стоял 1974 год, и было Володе 16 лет. Володя ездил в Ленинград на зимние каникулы, и дед пригласил его к себе, на дачу, на все лето. Сам Володя этого хотел и отвез родителям письмо деда.
Родители спорили… нет, они не спорили. Нельзя сказать, что у них были разные позиции и что эти позиции столкнулись. Родители, скорее всего обсуждали и никак не могли определиться. Володя помнил обрывки, подслушанные уже из постели.
Родители говорили про «совсем другие возможности…», и про «многое получит», про «круг» и про то, что «важно, что он просто побудет в этом доме…». Говорили об этом и отец, и мать — значит, в этом они были согласны. Но говорили, понизив голоса, про «судьбу Лидии», про «моральные принципы», про «…свои условия».
Володя провел лето на дедовой даче, и это много ему дало. Как много — он даже и не сразу понял. Но было поставлено условие — что деду за пребывание у него Володи будет заплачено.
Володя уже в те годы прекрасно понимал, что для родителей тысяча рублей — большая сумма. Это было четыре месячных зарплаты отца, пять зарплат матери. Семья далеко не бедствовала, но сумма эта была большой, гораздо большей, чем для деда. Володя понимал и то, что означает вручение денег деду. Родители не хотели принять от него услугу — совершенно пустяковую услугу, о которой в большинстве семей даже говорить было бы смешно. Деньги были способом не зависеть от деда — даже в таких мелочах. И способом заявить о своем нежелании зависеть. И способом выразить презрение.
Дед деньги взял. А когда Володя уезжал, выяснилось — подарков он везет на гораздо большую сумму. И еще Володя привез письмо… Мама прочитала его, и тут же, при Володе, порвала. Рот у нее был тонко сжат, глаза — как две темные сливы. Мама дорвала письмо на множество мелких кусочков, ушла в свою комнату… И Володя знал, что она плакала.
Так всегда и было. Мама и папа позволяли деду делать что-то для Володи. Позволяли, но деда все равно не уважали. И не любили. Не полюбили, даже когда дед прописал Володю у себя. Володя жил в общежитии и бывал у деда раз в неделю. Дед очень просто объяснил, что терять дачу и квартиру — глупо. А если он Володю не пропишет — то квартира и дача ему без прописки не достанутся. Дед мгновенно нашел нужных людей, умело с ними побеседовал… и вечером того же дня аспирант из общежития получил паспорт с постоянной ленинградской пропиской.
А тогда, в лето по Рождеству Христову 1974-е, дача деда обрушилась на него, как удивительное приключение. Во-первых, интересна была сама дача. Интересно было жить в доме, который построил прадед, и где играли в детстве деды. Дед рассказывал, как в Териоках возле дачи играли финские ребятишки, ругались: «Сатано, перкеле!» А русские ребята сочиняли дразнилку — по их мнению, очень обидную: «Сатано-перкело, за веревку дергало!»
Рассказывал и про кухонного мужика, маленького Гришку, с которым любили играть Саша и Софья… Тот славился как сказочник, сказки рассказывал часами… А попробуй его попросить рассказать сказку! Тут же заведет в духе: «Вот жил такой мальчишка, Сашка… Сопливый такой, наглый, непослушный…»
«Гришка! Ну ты опять про меня!» — «Я не про тебя, я на тебя!» Володя спрашивал, сколько лет было Гришке? И дед отвечал, что пятнадцать, а им-то с Софьей — по 13 и 11. И что Гришка, само собой, был чуть ли не главным заводилой и организатором. Володя спрашивал, неужто так все вместе и играли — дети барина и кухонный мужик? Дед прямо не ответил, только весело и добро засмеялся, погладил Володю по голове… И лицо у него стало хитрым и лукавым…
Во-вторых, дача деда — это была еще и библиотека, причем особенная библиотека, не просто шкафы, где много книг… Если бы! Здесь было множество книг, которых Володя больше не видел нигде. Некоторые из них просто были очень редкими. Например, книга Ивана Дмитриевича Павлова «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных». Или книжка Льва Николаевича Гумилева «Открытие Хазарии».
В библиотеке деда Володя находил и книги, которых как бы и вообще не существовало… Хотя бы книжка Георгия Владимировича Вернадского «Опыт истории Евразии с половины VI века до нашего времени». Книга была издана в 1934 году, в Берлине.
Вид, конечно, у книжки был жутковатый — серая бумага, расслоившийся картонный переплет, отвратительная слепая печать… Книги Рыбакова, конечно, выглядели несравненно лучше, что там и говорить! Но эта книжка была совершенно необычная, гораздо необычнее даже «Открытия Хазарии».
И таких книг было довольно много. Дед предупреждал — не болтай! Читай, старайся понять, посторонним не рассказывай. Володя был не настолько взрослым, чтобы обстановка семейной тайны не заставляла бы его еще раз пережить сладкое чувство избранничества. И чтобы общая тайна не заставила бы его еще сильней полюбить деда.
В-третьих, в это лето Владимир услышал первые, пусть отрывочные рассказы о семейной истории. Чего стоил хотя бы рассказ о родственниках, которые прорвались из страны с оружием в руках! Володя слышал такие истории строго в книжках и фильмах про плохих шпионов (из буржуазных стран) или про хороших советских разведчиков. А тут — прорывались брат деда, его отец… Совсем близкие люди!
Дед показывал, что в самом Володе от дедов-прадедов. Вот, скажем, привычка долго обдумывать слова собеседника — это от прадеда. Он так всегда делал и так же склонял голову к плечу. «А вот улыбка у тебя, Володенька, совершенно как у сестры Софьи… А ну откинь-ка чуб со лба, Володенька… Ну да, вылитая мама в твои годы! И посмотри-ка на эту фотографию, внучек, мне здесь 20 лет. Что, похож?» Володя начал чувствовать себя не просто мальчиком, не просто будущим студентом, будущим археологом… а членом клана.
Маму это все совершенно не волновало. То есть отношения людей ее интересовали, но как-то с другой стороны. Чисто по-женски, без всякой клановости. Она охотно выслушивала подруг, ужасалась, всплескивала руками, что-то приговаривала, кого-то распекала по телефону… Но все это — о сегодняшнем. Ей были интересны сослуживцы, подруги, их дочери и сыновья, их отношения с мужьями. Все события, которые происходят сейчас, корни которых не уходят дальше нескольких лет.
Ей было малоинтересно, кто от кого происходит, кто на кого похож. Для нее не было важно, что Володя так же склоняет голову, как прадед… Или что какие-то из ее подруг похожи на деда, на отца…
В это лето Володя счел, что до конца понял отношение деда к жизни. Дед жил для того, чтобы исследовать. Или нет… не совсем так. Дед не мог жить так, чтобы ему было неинтересно. А чтобы ему было интересно, надо было постоянно что-то узнавать, познавать, исследовать, читать, обсуждать, ставить эксперименты. Это было главное. Еда, сон, отдых, развлечения — все это было второстепенное. И становилось главным, только если давало пищу уму. Еду можно было превратить в самостоятельный творческий процесс — и приготовление, и поедание. Володя видел это не раз. Развлекаться было можно, читая книги, тоже занимающие ум. Если это не так — еда, сон… вообще все сразу же становится не главным, а только средством обеспечить себе главное. Поэтому все, чем жило большинство людей, у деда подчинялось совсем другому.
- Предыдущая
- 17/118
- Следующая
