Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 83

• Предыдущая
• 83/93
• Следующая

— А вы уверены, что их увидите? — Андронов не мог не влезть в разговор, шедший в крохотной комнатушке, поневоле на глазах у всех. — Откуда вы знаете, куда они попали?

— Кто?! Люди, пострадавшие от безбожников?! Игорь, думай ты, что говоришь!

— Да нет, Михалыч, а кто вам сказал, что вы попадете туда же?

Михалыч задумался и сразу явственно напрягся.

— Ну, допустим, мне и правда там не место… А Евгений? У него грехов не так уж много…

Андронов посмотрел на него с интересом и, пожалуй, с откровенной завистью. Сам он, убежденный естествоиспытатель, искренне считал веру таким средневековым предрассудком. И теперь для него все кончалось, а вот для Михалыча и сама смерть, похоже, была еще одним приключением, после которого ничто не кончится, а будет продолжаться вечно, и вопрос еще, где интереснее…

Люди вели бой и понимали, что постепенно его проигрывают. Все и в самом деле было очень ясно. Труднее всего было вынести даже не беспрерывную стрельбу, не ощущение опасности и не понимание, что влипли. Труднее всего было вынести то, что Михалыч начал громко петь. Искренняя вера и ожидание конца активизировали в нем желание чего-то торжественного и высшего. Не петь стало выше его сил, и мучения окружающих уже не принимались во внимание.

— Славлю Тебя, необорный Господь!!! — надсадно ревел Михалыч, компенсируя отсутствие голоса и слуха мощью профессорского рыка, способного без микрофона покрыть зал на пять сотен слушателей.

Женя вел карабином. Он пытался применять уроки, полученные в памятный день на Коттуяхе, когда они с папой ждали возвращения обеих групп, а тумана еще не было.

В прорези прицела ясно показался человек, с отвращением глядящий в сторону зимовья. Кажется, он что-то говорил, этот начавший седеть человек с крупными чертами неприятного, неумного лица, указывал рукой кому-то отсюда невидному. Женя посмотрел на него через прорезь, поставил планку прицела чуть повыше — учел расстояние, у этого карабина была особенность — пуля из него отклонялась влево. Женя взял чуть правее, чем полагалось по инструкциям, а потом он задержал дыхание и мягко потянул на спуск. Он не знал, почему исчез человек, в которого он целился, может быть, просто присел. Женя снова вел стволом вдоль склона. Вот как будто отсюда стреляют — торчит ствол, вот он плюнул огнем… Женя стал выцеливать врагов и стрелял еще несколько раз.

— Приближусь ли к Тебе, Господь!!! — жутко, надсадно выл Михалыч, сотрясая стены избушки, выдержавшие сотни зим и весен, груз снега, пурги, метели и множество ударов пуль. — Укажешь ли к Тебе дорогу?!

Господь не торопился отвечать на вопросы старого греховодника, бродяги и многоженца. Что было, может быть, еще и к лучшему.

1 июня 1998 года

Нет никакого сомнения — все и было бы так, как обсуждали Михалыч с Игорем и с умным не по летам Андреем Лисицыным. Несомненно, гэбульники приспособились бы стрелять так, что из зимовья и носа нельзя было бы высунуть. А потом можно было зайти с тыла, пробираясь между лиственницами, или даже просто подойти вплотную, подавив своим огнем сопротивление. А подойдя, можно было без труда бросить гранату в окно или просто поджечь зимовье. Нет никаких сомнений, что к вечеру этого дня Михалыч и Женя встретились бы со своими предками, а у остальных если и был бы выбор, то не особенно завидный.

Так думали не только они, но и Саня Ермолов, и Андрей Крагов. Они даже пришли к выводу, что огибать зимовье нет никакой необходимости. Нужна была лишь группа добровольцев, и Саня Ермолов, Витька Ленькин, Санька Тарасюк, Фома Косорылов и Костя Коровин должны были спуститься по склону и продвинуться к зимовью на расстояние рывка. После чего, естественно, осуществить этот рывок, подойти вплотную к зимовью и поджечь его (для чего — щепа, бумага, спички) или бросить дымовую шашку в щель-бойницу.

С каким удовольствием пошел бы сам Крагов бросать в бойницу дымовую шашку, с каким наслаждением он бы лично всаживал бы пули, бил бы ножом и прикладом! Но не судьба, не судьба. Потому что приходилось принимать командование над обоими отрядами. Потому что полковник Красножопов лежал, прикрытый собственной шинелью. В горле у полковника зияла сквозная дыра, а на лице смешались выражения гнева, испуга, презрения… Впрочем, я не берусь описать выражение, застывающее на морде загнанной крысы, тем более крысы, которая к тому же считает, что загнали ее в высшей степени нечестно. Тут и ненависть к тем, кто убил, и ко всем, незаслуженно остающимся в мире. И презрение, по сути дела, ко всему. Потому что ведь и убили Красножопова неправильно — убили люди, которых он особенно сильно презирал всю свою жизнь.

И счастье еще, не знал он, что пуля послана шестнадцатилетним мальчиком, еле научившимся стрелять. В смысле — счастье для Красножопова.

Но и без него все было решено и согласовано, и все было бы, как решено, с продвижением отряда, с броском шашки, с пальбой в упор по выскакивающим из зимовья, захлебывающимся от удушья людям.

Все это непременно было бы, не умей Ямиками Тоекуда выяснять все, что его интересовало, в том числе и у эбису, и не узнай он места, где снимался памятный ему фильм, где делались фотографии, развешанные по стенам в лаборатории Чижикова.

И в тот самый момент, когда уже шли бросать шашку и поджигать, когда никто не рисковал появиться у простреливаемых бойниц, отряд Ямиками Тоекуды вышел на звуки стрельбы, и перед ними открылась Долина мамонтов, непонятная бревенчатая штука и откосы, рассеченные оврагами.

Диспозиция была в общем понятна: одни сидели в этой бревенчатой штуке и отстреливались сквозь бойницы. Другие обстреливали бревенчатое сооружение с террасы, а несколько человек уже спускались по склону, и было ясно — направляются к избушке. Диспозиция была ясна, неясен был другой важнейший вопрос: кто здесь кто?!

Вроде бы на террасе реки сгрудилось больше людей, чем было в группе Михалыча. И таких вот, в камуфляже, в группе не было ни одного. И все-таки не сразу же нападать. Тоекуда навел бинокль на переходящих реку и явственно увидел — первым шел один из «чижиков», кажется, его зовут Витька-Ленька. Как-то в этом духе, одним словом. И второй тоже из «чижиков».

Ну вот, хоть с этим разобрались…

— Ну, Миса, начинара говорира…

— Эй! Братва! Вы зачем наших друзей обижаете?!

Недоуменная тишина. Высунулись притаившиеся в ягеле, за стволами чахлых лиственниц. Остановилась группа на склоне, постояла, повернула наверх.

— А вы кто такие? Чего тут командуете?

— Мужики, вам не кажется, что нам делить тут нечего? Сколько нас, вы видите, но это ничего… Мы вас отпустим, только вы наших друзей не обижайте!..

— Они наше имущество украли!

— Ну?

— Баранки гну! Вы кто такие?

— Нам Фрол поручил, господа!

Такое «толковище» могло длиться хренову кучу времени. И продолжалось бы, наверное, если бы не Андрей Крагов. Мира допустить он не мог, разговоры вести смысла не видел.

Люди расслабились, стали видны за кочками, за стволами деревьев. Крагов поймал на мушку первого, кого смог разглядеть, — поторопился. Кто-то из уголовничков поймал его пулю и, дико крича, скорчился на земле.

Грянули ответные выстрелы. Ленька Бренис снова обмочился. Витя Ленькин дисциплинированно лежал в углублении, положив голову на руки.

— Ранен?!

— Нет, отдыхаю.

Санька Харев дико уставился на Витьку, пробежал куда-то, встал за лиственницу.

Здесь же, рядом с Ленькиным, лежали и Миша, и Борька. Мише не дали оружия, но и охранять пленного было решительно некому.

— Бей! — пронзительно орал Санька Ермолов.

— Бе-ей! Присягу помни! — вторил ему Андрей Крагов: он совершенно упивался ситуацией.

На первый взгляд, перевес у Тоекуды был полнейший, что бы ни орали Крагов с Санькой, и победа становилась делом времени. Но здесь была одна проблема, и Ямиками-сан давно предчувствовал ее, эту проблему. Под рукой у него было до двадцати стволов, это факт.

• Предыдущая
• 83/93
• Следующая