Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/93
• Следующая

На другом берегу Исвиркета, в полукилометре от откосов террас, рассеченных оврагами, торчала странная избушка. Подошли посмотреть и убедились, что не странная она, а очень практичная. Век или два века назад люди, промышлявшие песца, построили здесь это зимовье. Размахиваться со строительством они и не могли, и не хотели, а материал был один — листвяжные бревна, причем все кривые и короткие. Вот как раз такие бревна и сложили колодцем, срубом метра три на четыре, а в самом высоком месте — два с четвертью метра. Одну стену сделали выше другой, чтобы крыша была покатая и по ней скатывались дождь и снег. Как видно, система работала, потому что под низкой стеной избушки, в тени, ноздреватый снег лежал до половины ее высоты.

Не было в стенах окон, а только узенькие прорези. Бойницы? Вряд ли, не от кого было отбиваться мирным охотникам за оленями и песцами. Да и не было следов пуль на бревенчатых стенах.

А в самой избушке была печь, на толстом слое песка, чтобы не протаяла мерзлота, не поплыла, разрывая на части дом. И был какой-никакой пол, и скамейки, и стол. И даже запас дров лежал в углу. А в другом углу был виден лаз: заботливые хозяева выдолбили в мерзлоте яму, чтобы хранить всякую всячину, такой вот первобытный холодильник.

— Эх, знали бы! Тут и мамонты, тут и жилье.

— Ребята, а если сюда перенести лагерь?

— Весь?! Замучимся таскать. Но посмотреть мамонтов все захотят, и переночевать есть где, за день можно дойти.

— За один день тяжело…

— Тяжело, да можно. И что, мужики? Давайте сюда мясо принесем?

— Сперва сами поедим.

— Поедим. А потом принесем.

Уже к началу разговора первые щупальца тумана стали проникать в долину, течь вниз по долине Исвиркета. В плотном тумане принесли к избе мясо медведя и поели его от души — благо, хватало всем, и надолго.

Но и выступить домой пришлось в тумане, и хорошо было одно — в тумане не было никаких кровососов. И еще было хорошо, что большую часть барахла решили оставить в избушке и шли налегке, только с оружием, ляжкой странного медведя и всем нужным для еды посреди дня.

Пришли в лагерь смертельно уставшие в самом конце дня двадцать шестого мая, когда туман уже редел, на звук била: подвешенной на шест здоровенной кастрюли, по которой Женя колотил обухом топора. И хотя туман редел, и выстрелы, и огонь оказались не лишними.

Экспедиция опять сидела вместе, все гомонили и шумели, кормили друг друга и поили чаем. После долгого похода и тумана, после мамонтов и следа на глине Коттуяха особенно приятно было, что все целы, что все вместе и что худшее позади.

Настроение было, как в праздник, и это настроение только усиливал ветер, разгонявший поднимавшийся туман.

А портил весь праздник Михалыч. От полноты чувств, выражая прекрасное расположение духа, Михалыч пел, и этого было достаточно.

— Я помню тот ванинский порт, и рев сирены угрюмый! — выводил Михалыч, мрачно помахивая головой, и звук его голоса был несравненно мрачнее корабельной или лагерной сирены, хотя и сравним с ними по силе. А поскольку репертуар Михалыча был поистине необъятен, но в чем-то главном очень схож, над лагерем разносились совершенно устрашающие звуки, словно индейцы всем племенем стали душить очень осипшего бизона, издавая при этом дикие вопли. Во всем плохом есть хоть что-то хорошее; в данном случае хорошее было в том, что далеко не каждый пошел бы в направлении, в котором доносится бодрое, жизнеутверждающее пение Михалыча. Даже этот… со ступней в полметра, и то как следует подумал бы, когда Михалыч выводил:

Дают нам всем срока огромные,

Кого не спросишь, у всех указ!

Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,

Быть может, видимся в последний раз!!

Андрей Лисицын, как ни падал от усталости, запел под гитару что-то более приличное… Но Михалыч не мог не подпеть. А подпев, опять завел свое, с блатными долгими подвываниями:

Я видел, как с фаршмаком ты стояла у скверу,

Он пьяный был, обнял тебя рукою!

Тянулся целоваться, блядь, просил тебя отдаться, блядь,

А ты ему кивала головою!!!

— А кто такой фаршмак? — заинтересовался Пашка.

— А это такая п…, которая всегда в з… пу лезет, — объяснил Михалыч с предельной, прямо-таки лагерной доходчивостью. Он пел, наводя страх на всех, кто только мог бродить в окрестностях:

Канает пес, насадку левируя,

Где ширмачи втыкают вилы налегке!

Он их хотел покрамзать, но менжует:

«Ох, как бы шнифт не вырубили мне»!

Остановить его не было ни малейшей возможности; тем более, что вдохновение Михалыча не имело ни малейшей связи с алкоголем, как и хорошее настроение. Надо было ждать или когда кончится настроение, или появится что-то, мешающее петь Михалычу. Как вот, например, сеанс связи.

И через полчаса опять народ весело гомонил, не прижимаемый к земле акустическим ударом, издавая и слушая звуки, не оскверняемые воем блатных песен.

А на другом конце навеса на складном стуле примостился Михалыч и временно не пел, вел беседу с господином Тоекудой, а Андронов им переводил. Мол, да, есть мамонты, но мертвые. Мертвые, но хорошей сохранности. Скорее всего, ископаемые. Нет, вряд ли они погибли сейчас. Гораздо вероятнее, что погибли они как раз тысячелетия назад, иначе как они попали в глину и почему вытаяли из нее? Труп современного животного лежал бы сверху.

Игорь прерывался, вставлял что-то от своего имени. Ямиками уточнял, переспрашивал, в трубке отвратно шипело и щелкало, каждый из собеседников понимал не все слова, разговор затягивался.

— Причина смерти?

— Пока непонятно. И непонятно, погибло ли в долине сразу несколько животных или по какой-то причине в нее сносило и захоранивало трупы. С этим еще надо разобраться.

— Так, значит, гарантировать ничего нельзя? Может быть, мамонты все-таки современные?

— Исключить такую возможность нельзя, но это очень маловероятно…

И все-таки просьба — провести еще разведку по северной части озера и по восточному берегу. Это ведь не очень трудно? Это совсем не трудно, но это — дней пять работы. За два дополнительных дня будет дополнительная плата. А провести разведку есть очень уважительная просьба. Таких почтенных людей надо просить о подобной малости, чтобы потом можно было дать им хоть что-то на память о коллеге, приехавшем так издалека.

— Тогда так, сегодня пусть люди отдыхают, они только что вернулись из похода. А завтра мы начнем разведку. Хорошо?

— Все, что делает Михалыч, хорошо, — переводя, Игорь улыбнулся в высшей степени нахально, — но только пусть он выйдет на связь. Когда ему кажется правильным?

— Послезавтра. К тому времени экспедиция исследует найденных мамонтов. Они интересуют господина Тоекуду?

— О да, очень интересуют, но пусть пока уважаемый коллега не сообщает, где они находятся. С телефонами в России происходят удивительные вещи. Лучше пусть и скажет послезавтра, когда уже будет возле них…

— Договорились. Послезавтра Михалыч выходит на связь, и они обсудят, куда и когда надо присылать вертолеты.

— Да, все хорошо. До послезавтра.

Поднимался туман, веял тихий ветерок с озера, опять пел Андрей под гитару, Сергей подкладывал дрова в костер, и ничто не предвещало осложнений.

Но в условленное время Михалыч не вышел на связь.

27 мая 1998 года

Давно известно, что уходящий берет с собой одну четвертую разлуки. Три четверти берет себе оставшийся. Ясным утром двадцать седьмого мая Миша Будкин сполна познал справедливость этой поговорки. Он сам решил остаться — это правда. Сам решил, ничего не имел против. Да и видел он уже этих мамонтов. Вот если откроют новых, на другом берегу, — он охотно пойдет.

• Предыдущая
• 29/93
• Следующая