Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна - Страница 51

• Предыдущая
• 51/82
• Следующая

Ноша для Логоса-Вера была совсем не тяжкой. Вот только от Триона шёл нестерпимый смрад. Икел ждал их у ворот с лошадьми. Городок Триона спал – многочисленные домики среди садов Хорезм-шаха, потеснившие деревья.

– Бери Триона и отъезжай как можно дальше. Я вас нагоню, – сказал Логос. – А мне придётся вернуться.

Икелу не надо было повторять дважды. Он вскочил в седло, схватил за повод лошадь, к которой тюком был приторочен пленник, и помчался. Он не стал оборачиваться и потому не видел, как Логос исчез среди деревьев, не видел, что делал странный его союзник. Но если бы видел, что – удивился бы. Ибо, дойдя до бассейна, Логос обошёл его по кругу, оглядываясь, будто примерялся – подходящее ли выбрано место, и убедившись, что место подходит, медленно опустился на колени прямо на мощёную дорожку. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, не двигаясь. Светляки роились вокруг него, над распахнутыми дверьми в Трионово логово горел матовый шар фонаря. Логос глубоко вдохнул. Вдохнул… но не выдохнул. Шорох пронёсся по саду. Вдруг разом закричали на разные голоса ночные птицы, завыл шакал. И все смолкло. Невероятная, абсолютная тишина повисла над садом. Матовые шары, висящие вдоль дорожек в чёрном кружеве листвы, замигали и стали меркнуть. Потом вновь вспыхнули, но уже новым ледяным синеватым светом. Логос вновь вдохнул. Светляки, что плавали в саду, замельтешили, будто ветерок закрутил их и понёс куда-то, хотя никакого ветра не было – воздух был неподвижен.

После третьего глубокого вдоха в ближайшем домике проснулся человек и заплакал. Заплакал, как плачут новорождённые, – беспомощно и требовательно. Плачут, когда обмочат кроватку. Человек в самом деле обмочился. Его сосед заворочался, заметался и тоже стал хныкать.

После четвёртого вдоха Логос заметил ползущего по тропинке нукера. Тот потерял свою винтовку, сабля в ножнах волочилась по земле. Нукер поднимал с земли камешки, бросал их и весело хихикал. Тем временем лучи двух прожекторов, что освещали по ночам городок Триона, принялись выделывать в чёрном небе удивительную пляску, пока не замерли – один вертикально, второй – освещая крышу завода по обогащению урана.

Логос поднялся и быстрым шагом направился к воротам завода. Его никто не пытался остановить. Двое охранников, что дежурили у входа, плакали навзрыд и выдирали друг у друга саблю. У обоих руки были в крови, но они не понимали – почему.

Уже далеко от садов Хорезм-шаха Икел, погонявший изо всех сил коня, почувствовал острую боль в висках и на мгновение забыл собственное имя, и кто он такой, и зачем мчится по ночной дороге. Не помнил он также и кто тот человек, что скорчился, привязанный к седлу, на второй лошади. И почему у человека кляпом заткнут рот, и почему пленник мычит от ужаса и боли.

Но беспамятство лишь на миг оглушило его, а потом прошлое пробилось сквозь острую боль в висках.

– Корнелий Икел, – произнёс префект претория вслух своё имя.

И, внезапно разозлившись, пнул висевший на лошади куль с человеческим телом.

Утром, когда старый крестьянин в драной рубашке и со свежим шрамом на лбу, держа на плече мотыгу, отправился прочищать засыпанный землёю арык, отряд монголов показался на дороге. Издалека крестьянин не мог разглядеть, что впереди скачет человек в малиновой безрукавке, шитой золотом и отороченной мехом. Не разглядел он также перья белой цапли – знака Чингисида, – украшавшие шапку монгола. Но старик заметил сотню вооружённых римскими винтовками с оптическим прицелом тургаудов, что сопровождали хана.

А заметив, крестьянин спешно соскользнул на дно засыпанного арыка и вжался в землю, будто пытался зарыться в неё. К счастью, монголы не обратили внимания на человечка, что скорчился в червоточине арыка. Некогда цветущая страна превратилась в пустыню. Развалины домов и остовы сожжённых машин, серые потрескавшиеся ломти незасеянных полей, на которых темнели оспинами норы пластинчатозубых крыс. Нор было множество. Крысы питались мертвечиной и плодились. На зарастающих колючками железнодорожных путях громоздились остовы сгоревших вагонов.

Отряд скрылся вдали, и крестьянин на четвереньках выбрался из убежища и, пригибаясь, побежал к дороге. Любопытство было сильнее страха. Интересно, куда мчался этот отряд? Неужто к таинственному городку, что вырос среди садов Хорезм-шаха? Говорят, какой-то сумасшедший римлянин построил злой город, чтобы вырастить там ужасного дэва и с его помощью завоевать мир, до самого последнего моря. В школе, кажется, крестьянин узнал когда-то, что Земля – большой шар, но теперь он почему-то верил, что последнее море существует. И можно доскакать до края Земли и водрузить там девятихвостое знамя Чингисхана. И хотя сына крестьянина убили монголы, а двух дочерей степняки изнасиловали и увели в рабство, крестьянин почему-то желал, чтобы Чингисхан завоевал мир. От мысли этой холодок бежал по позвонкам, а затем тело охватывало нестерпимым жаром. Крестьянин опустился на колени и стал молиться. Он молился новому богу – Чингисхану. Кому же ещё желать победы? Не Риму же. У Рима нет таких богов. Когда-то были, но теперь их боги бессильны.

Когда хан со своей охраной подскакал к воротам Трионова городка, толстый низкорослый нойон упал перед ним в пыль, ткнулся лбом меж расставленных рук и принялся выкрикивать бессвязные фразы. Сам нойон только три часа назад прибыл в бывшие сады Хорезм-шаха, обеспокоенный тем, что с секретным городом потеряна всякая связь. Несколько нукеров из охраны Трионова города ползали за стеной. Один беспомощно хныкал, два других плакали в голос.

Ничего не разобрав в бестолковых воплях нойона, хан махнул булавой с золотой насечкой и велел двоим нукерам въехать в город Триона. Охраны внутри не было, никто не вышел приветствовать гостей. Однако на дорожках здесь и там нукеры видели ползающих и плачущих взрослых людей. То же самое творилось в домах – люди плакали, кричали, никто не мог произнести хоть слово членораздельно, никто не мог даже встать на ноги. Нукеры ещё не успели добраться до бассейна, как увидели, что над крышей завода поднимается столб чёрного дыма.

Напрямик по клумбам, сминая цветущие нарциссы и тюльпаны, полз молодой сер с перепачканным сажей лицом.

– Толстяк… Толстяк… Толстяк… – бормотал ползущий.

Нукеры бросились назад. А столб над крышей завода все чернел и густел, и уже начинало вырываться пламя.

Тем временем крестьянина, что так счастливо избежал встречи с ханом и его свитой, два нукера отыскали на дне арыка, куда он вновь забился, и, ничего не приказывая и не требуя, потащили, как барана, к дороге и запихнули в кузов старого грузовика с брезентовым верхом. Внутри уже набилось человек двадцать таких же перепуганных грязных полуголых людей. Их отловили – кого дома, кого в поле – и швырнули в фургон. Никто не знал, куда и зачем их везут. Все боялись и все молились. Большинство – Ахуре Маздре, один – Юпитеру, а старик – Чингисхану. Вскоре выяснилось, что привезли их к новому городку в садах. Здесь борт машины откинули, и пленники выпрыгнули на дорогу. Приказ был прост: зайти в сады и вывести оттуда всех людей, которых удастся найти. Зачем и почему, никто не объяснял. Нукеры подгоняли крестьян прикладами винтовок и остриями сабель. Крестьяне бегом кинулись за ограду. Они бегали по дорожкам, собирали орущих и плачущих людей и выносили их на руках за ворота. Обитатели городка разучились ходить.

У молодого парня, которого вёл старик, сильно обожгло руки – кожа почернела и лопнула, обнажая мышцы и кости.

– Котёл… я разобрал котёл… – бормотал парень серыми распухшими губами. По лицу его катились слезы. – Я успел…

– Ты молодец, ты большой молодец… – похвалил его старик, как ребёнка. Парень, верно, совсем спятил. Разве можно медный котёл, что висит над очагом, разобрать на куски?

Впрочем, медного котла у старика больше не было – отобрали у него котёл.

– Где «толстяк»? – спрашивал нойон у каждого, кого выводили или выносили из сада.

• Предыдущая
• 51/82
• Следующая