Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна - Страница 11
- Предыдущая
- 11/82
- Следующая
– Ты воевал? – спросил Перегрин.
– Я, как идиот, потащился на Калку. – Всеслав рассмеялся кратким смешком. – Понимал, что не надо, что ничего не выйдет. И все же пошёл. Надеялся на чудо. Ведь кому-то везёт, так?
– Тебе повезло, что ты не погиб, – сказал Перегрин и добавил после заметной паузы: – И не попал в плен.
– Это точно, – согласился Всеслав. – Рок сильнее богов, ну а людей – подавно. Это рок нас ведёт. Заставит – станешь рабом и будешь ползать на коленях. Прикажет – выйдешь на арену гладиатором. И с этим ничего не сделаешь. Ну разве что как тот германец, о котором писал Сенека. Всадить себе палку в горло и умереть, лишь бы не идти на арену на потеху толпы. Вот и весь выбор нашей жизни.
– Сколько же тебе лет, Всеслав?
– Двадцать три.
– Откуда ж такой мрачный взгляд на жизнь? – Элий улыбнулся. Парень этот ему нравился и одновременно вызывал неприязнь. Он как будто двоился…
– Неудачник я, – сокрушённо проговорил Всеслав.
– И в чем же твоя неудача?
Всеслав огляделся (не слышит ли кто) и сказал шёпотом:
– Больно мне. Сердце разрывается. Я гладиатор, но не буду исполнять желания. Никогда. Как другие исполняли. Им повезло. А мне – нет. Не успел. Та, настоящая арена кончилась, – Всеслав говорил это, все больше злясь неведомо на кого – то ли на друга своего Перегрина, то ли на себя.
– Кто сказал тебе такую чушь? Если гладиатор сражается на арене, он должен исполнять желания. Иначе он становится убийцей. Это закон, и другого я не знаю.
– Исполнять желания? Ха-ха… «Людям не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания», – процитировал Всеслав Гераклита и самодовольно усмехнулся – ему самому очень понравилось, как он ловко ввернул цитату. – Впрочем, нынче желания не исполняются. Странно… прежде гладиаторы исполняли на арене желания и не убивали ради этого. А мы ничего не будем исполнять, но прикончим друг друга.
– Ты собираешься убивать? Ты хочешь убивать? – живо спросил Элий.
Всеслав скривил губы:
– Я могу.
– Ты очень хотел поступить в Академию художеств?
– Теперь не помню… Кажется, очень. Знаешь, у художников есть такое правило… Когда картину пишешь, сначала надо широко раскрытым взглядом смотреть – распахнуть глаза и как бы весь мир обнимать. «Коровий» взгляд называется. А потом прищуриться и всякие мелочи замечать. Так вот и в жизни так: каждодневно зрение своё меняй – то весь мир взглядом охватывай, то мелочи примечай.
Всеслав сразу заметил, что этими словами он римлянина поразил. Тот долго молчал, а потом спросил как-то очень серьёзно:
– А ты бы смог вынести такое испытание, какое другим не под силу? Совершенно немыслимое.
Всеслав растерялся на секунду. Хотел даже пошутить. Но вместо шутки ответил почему-то шёпотом:
– Я не очень сильный. То есть могу… Но не больше других. – Стало вдруг стыдно за то, что он такой средний, ничем не замечательный. – Вообще-то я Рим люблю, – пробормотал он торопливо. – Больше всего на свете. Меня даже Филоромеем прозвали.
Вот если бы они с Перегрином стали друзьями, тогда бы… О, тогда бы Всеслав такое смог!
– Перегрин, я рад, что ты оказался у нас в Северной Пальмире, – сказал Всеслав почти торжественно. – Без тебя я не знаю что бы делал. И помни: моё истинное прозвище – Филоромей.
А в груди, в том месте, где раньше он чувствовал согревающий жар, вдруг сделалось пусто и холодно, будто Всеслав проглотил кусок льда.
Всеслав вышел из школы, не дожидаясь остальных. Проклятый комок в груди не проходил.
Гладиатор остановился посреди улицы, поправил на спине сумку с амуницией, огляделся. Рядом никого не было. Всеслав закатал рукав, извлёк из ножен кинжал и полоснул по руке. Кровь брызнула. Он приник к ране и стал пить. Ему казалось, что пьёт он не кровь, а огненную жидкость из Флегетона – пламя разбегалось по жилам, в ушах стучало. Он наконец оторвался от раны, вытащил платок и прижал к порезу. Будто пьяный, зашагал дальше. Ноги двигались легко, какая-то внешняя неведомая сила вела его. Он вдруг подпрыгнул, как Элий час назад, и нанёс невидимому противнику два удара – молниеносных и сокрушительных. Разумеется, обронил платок. Неважно! Кровь уже почти не шла из пореза. Зато теперь Слав бы мог уложить любого. Или почти любого. А что если вернуться в школу к Диогену и…
Нет, он не станет возвращаться. Он подождёт до завтра.
Глава III
Игры в Северной Пальмире (продолжение)
«Сегодня в амфитеатре Северной Пальмиры начинается сезон смертельных поединков».
«Пожар в Библиотеке Академии наук. К счастью, погасили быстро. Но книги изрядно попортились, а были в собрании Академии бесценные манускрипты. В том числе прижизненный список истории Диона Кассия и рукопись книги Гельвидия Приска, та, которую сожгли сначала, а потом по приказанию Гая Калигулы (и добрые дела творил сей император, пока не сошёл с ума) восстановили. Драгоценные свитки хранились в герметичном тезариусе за стеклом, так ведь во время тушения какой-то недотёпа разбил тезариус, и рукописи залило пеной. Теперь архивариусы заказали хранилище из небьющегося стекла. И так всегда: делают тезариус, когда все сгорело…»
Амфитеатр в Северной Пальмире не шёл ни в какое сравнение с Колизеем. Был он куда меньше, современной постройки, с конструкциями из бетона, открытыми каркасами, пластиковыми сиденьями. На полах – дешёвая фабричная мозаика, колонны, правда, с облицовкой, но простенькие, в этрусском стиле. Ложи здесь занимали не сенаторы, а просто богатеи: те, кто мог позволить себе купить места в первом ряду. Да это и понятно: в Северной Пальмире никогда не проходили игры Большого круга, а только отборочные или показательные бои. На этой арене не исполнялись желания. Здесь демонстрировались ловкость и жажда успеха, жестокость и трусость, наглость и страх. Но крах прежней системы уравнял все амфитеатры – малые с большими, римский Колизей с провинциальными смотрильнями. Сейчас и в дальней колонии можно поставить на какого-нибудь громилу, вооружённого боевым топором, и выиграть сотню-другую сестерциев.
Громила, вооружённый топором, в очередной раз зарычал по-звериному, замахнулся, ударил и… рухнул на песок. Его противник, рыжий здоровяк, отскочил в сторону и теперь стоял, перекидывая меч из одной руки в другую, дожидаясь, пока обладатель топора соизволит подняться. Но громила не торопился – то ли ждал подходящего момента, то ли просто отдыхал. Немногочисленные зрители на трибунах свистели на разные лады. Но бойцы не обращали на свист и вопли никакого внимания – ведь их жизнь не зависела от милости зрителей.
Всеслав остановился в проходе между трибунами, наблюдая за ареной.
– Платон дурачится, – сказал Перегрин, подходя сзади. – Но он недостаточно ловок, чтобы быть беспечным. Я утром на «детских» представлениях немного разогрелся. Так что сейчас, надеюсь, буду в форме.
Утренние представления в самом деле были для детей – гладиаторы сражались либо деревянным, либо пластиковым оружием и не били в полную силу. Тут у Элия, гладиатора старой школы, привыкшего щадить противника, было несомненное преимущество. Всеслав подумал, что, несмотря на свою хромоту, Элий наверняка понравился детям.
– Ну и как? – спросил небрежно Всеслав. Он пожалел, что не пришёл на «детский» поединок хотя бы для того, чтобы посмотреть, кто на что способен.
– Эмпедокл имел глупость выйти на арену без шлема. Теперь сидит в куникуле, держит пакет со льдом на лбу и после обеда выступать не будет.
Всеслав засмеялся. И вдруг его взгляд остановился на человеке в римской тоге, сколотой золотыми фибулами.
– А что делает здесь куратор Академии художеств? – с наигранным изумлением воскликнул Всеслав и весь подобрался, будто хищник перед прыжком. От знакомой ненависти захолонуло в груди.
9
6 сентября.
- Предыдущая
- 11/82
- Следующая