Протоколы сионских мудрецов. Доказанный подлог. - Бурцев Владимир Львович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/80
• Следующая

(В Праге).

Впоследствии Курлов приезжал из Берлина в Париж и лично беседовал со мной о «Протоколах». Он повторил мне то, что раньше было мне прислано от него из Берлина, как ответ на мою анкету.

С N. я последние годы встречался и встречаюсь до сих пор, в обстановке, когда исключена какая-нибудь неискренность или недоверие между нами. В разговорах со мной он повторял то, что написал в своей приведенной выше записке, но всегда отказывался что-нибудь привести в защиту «Протоколов». Привожу его записку потому, что она характерна для очень многих, кто с упрямством говорит о своей вере в подлинность «Протоколов», но никогда не решаются чем-нибудь подтвердить эту свою веру.

Подводя в настоящее время итоги моим разговорам и моей переписке о «Протоколах» за многие годы с теми, к кому я обращался с моей анкетой о них, могу констатировать, что ни один из тех, кто пытался защищать подлинность «Протоколов», не дал мне о них ничего заслуживающего внимания. Они даже не давали никаких указаний, где искать эти материалы, сами нигде не выступали с ответами на поставленные мною вопросы, хотя бы с полемическими против меня целями.

Но, несмотря на то, что на все эти мои обращения я не получал никаких заслуживающих внимания ответов, я за все время с 1921 г. и до самого бернского процесса о «Протоколах» в 1934…35 гг. и после него не переставал стучаться во все двери, где мне могли бы, как мне казалось, дать какие-нибудь сведения о «Протоколах» или, по крайней мере, указания, где их можно искать.

При всяком обращении за материалами о «Протоколах» я подчеркивал, что для меня безразлично, что сведения о «Протоколах» будут даны мне или будут опубликованы помимо меня. Этим мне хотелось избежать мысли, что я собираю материалы исключительно для моих литературных работ и только для подтверждения моего взгляда на «Протоколы».

Но даже и тогда, когда я был убежден, что те, к кому я обращался, что-то, действительно, знают о подделке «Протоколов», мне редко удавалось убедить их сказать правду о «Протоколах». Они, несомненно, чувствовали, что все, что они могли бы сказать, все послужит опровержению легенды о «Протоколах», и что это только даст мне возможность подробнее разоблачить заговор клеветы вокруг этого позорного дела.

Очевидно, мы имеем дело с сознательным стремлением антисемитов замолчать историю создания и распространения «Протоколов». Это — подлинный заговор молчания для поддержания сознательной клеветы!

Я и теперь, приготовляя настоящую книгу, снова обращался с своими запросами к тем, кто претендует на то, что знает что-то о происхождении «Протоколов», хотя, как это позволял мне думать мой предыдущий опыт, я заранее был уверен, что и на этот раз никто не пришлет мне ничего ценного на мой призыв, — и сами ничего не напечатают в защиту «Протоколов».

Да и понятно, почему это так выходит. Нельзя доказать недоказуемое!

Защитники «Протоколов» никогда не хотели сказать ничего из того, что они, несомненно, знают, что бы порочило «Протоколы», и что разоблачало бы тех, кто их подделывал или распространял.

Такого рода сознательные «укрыватели» подлога «Протоколов» всегда имелись среди русской бюрократии, — особенно высшей и специально политической.

Мне навсегда останется особенно памятной моя попытка в последние годы узнать что-нибудь новое о «Протоколах» от бывшего начальника петербургского охранного отделения ген. Г.

В начале 1915 г. я из Петербурга был сослан в Сибирь, в Туруханский край, куда правительство ссылало революционеров, побега кого оно особенно опасалось.

Там, в этой ссылке, я встретил нынешнего московского диктатора Сталина и ныне уже умершего видного большевика, председателя большевицкого Совета Народных Комиссаров Свердлова. Но через несколько месяцев после прибытия моего на место ссылки, я был амнистирован и получил разрешение поселиться в Петербурге, где начальником охранного отделения и был Г.

По своей обязанности, Г. вел за мной слежку все время до самой революции, — с конца 1915 до февраля 1917 г. За мной днем и ночью ходили по пятам его сыщики и при них были извозчики сыщики. Кроме того, он подсылал ко мне сыщиков-провокаторов. Словом, по требованию Департамента полиции он организовал за мной слежку в широчайших размерах, хотя лично он, не будучи заскорузлым реакционером, понимал всю ее бессмысленность. Это дало ему возможность, действительно, изучить меня. После революции 1917 г. в бумагах охранного отделения я нашел толстую тетрадь с ежедневными донесениями его филеров, о том, куда я ходил, с кем виделся, кто у меня бывал.

После февральской революции 1917 г. очень многие из бывших жандармов и охранников были арестованы. Вчерашние господа положения оказались в руках тех, кого они еще недавно преследовали. Возбуждение против них было таково, что в тюрьме ежедневно можно было ожидать расправы с ними по личной инициативе большевицки настроенной части стражи.

С первых же дней революции я в Петрограде занял совершенно особую позицию среди моих товарищей. Я оставался, как всегда раньше, свободным журналистом и не занимал никакого официального места. От нового республиканского правительства я получил только разрешение свободно посещать арестованных бывших чинов тайной полиции в их камерах, где я мог говорить с ними с глазу на глаз. Я, таким образом, имел полную возможность расспрашивать их наедине о прошлой их деятельности, — и они охотно отвечали на мои вопросы. Я старался облегчить их положение и оградить их от угрожавшей им расправы. Таких выдающихся представителей мира охранки, как генерала Спиридовича, начальника царской охраны, или генерала Герасимова, руководителя Азефа, мне удалось на некоторое время даже освобождать из тюрьмы на свои поруки.

В своих переговорах с представителями новой республиканской власти по поводу арестованных я старался установить на них взгляд, как на людей в данное время неопасных. Особенно это я делал по отношению к тем из них, кто раньше лояльно выполнял свои обязанности и не злоупотреблял своей властью. Не защищал я тогда только арестованного генерала Комиссарова и ему подобных. В комиссиях по расследованию их дел я часто совершенно неожиданно для моих ближайших друзей являлся их защитником против пристрастных и несправедливых обвинений.

Во время таких обходов тюрем я бывал и в камере Г. О моем сочувственном отношении к заключенным и, в частности, к нему самому он сам не так давно в Париже говорил близким ему лицам.

Все это я здесь говорю только для того, чтобы показать, что и Г. хорошо меня знал, и я хорошо его знал.

Этим в значительной мере и объясняется внимательное и сочувственное его отношение ко мне, когда он в 1934 г. сообщал для меня сведения о «Протоколах».

Года через три после захвата большевиками власти в России, я впервые, в 1920 г., неожиданно встретился с Г. в Константинополе. Он, как и я, в то время бежал от большевиков. Оба мы были эмигрантами. Встретившись, мы вспоминали о прошлом, когда он был начальником охранного отделения в Петербурге, а я находился под его неусыпным надзором. Затем много лет я ничего о нем не слышал. Он, как оказывается, из Константинополя уехал в Америку, и в Париже появился только в 1930 г., будучи уже американским гражданином. Из Америки в Париж его выписали руководители русской военной организации для розысков по делу о похищении большевиками генерала Кутепова (26 января 1930 г.) и вообще для расследования большевицкой работы заграницей.

• Предыдущая
• 22/80
• Следующая