На острие иглы - Стальнов Илья Александрович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/78
- Следующая
– Вы быстро закрепляетесь в этом городе, – сказал Зоннеберг, когда мы шли по направлению к гостиному двору. – Глядишь, и осядете здесь.
– Вряд ли…
– Вас тянет домой?
Я пожал плечами… Нет, меня, старого бродягу, вовсе не тянуло домой. Мне хотелось снова двигаться вперед. Я не раз пытался понять, что, же я хочу найти, путешествуя по земле… Меня с детства гнало вперед Ощущение чего-то важного, нужного не только мне, но и всем людям, что я должен отыскать. Годы шли за годами. И моя неясная мечта не только не оставляла меня, но становилась все сильнее. В моем возрасте непозволительно то, что позволительно молодым романтикам. Но я ничего не мог поделать с собой Я знал, что родился на свет не просто так. И знал, что мой час когда-нибудь настанет…
И мне почему-то стало казаться, что час этот настанет именно здесь!
К середине дня небо затянулось тучами, подул порывистый ветер. Что-то тревожное чувствовалось в парящих огромными стаями птицах, в косых полосках редкого дождя, но мой заряд утреннего хорошего настроения и благостного расположения духа сохранился.
Ближе к полудню людей на улицах резко поубавилось. Улицы будто вымирали. Объяснялось это просто – в это время лавки закрываются, все люди разбредаются по домам, где спокойно обедают, а потом падают в приличествующую нормальному православному послеобеденную спячку.
Пешком возвращаясь домой, я немножко заблудился. И пришлось поплутать по городу. Зарядившись от него какой-то шальной, безалаберной энергией, покрутившись мимо проплешин недавнего пожара, мимо заборов, огораживающих владения, я наконец добрался до места более-менее чистого, опрятного и наконец увидел несколько аккуратненьких каменных домов, которые суеверно обходили местные жители, некоторые осеняли себя крестным знамением. Здесь жили мои соседи – как мне говорил старый хозяин, среди них несколько немцев-мастеровых и купцов, два армянина и грек. А к иноземцам у простолюдинов отношение настороженное.
Мой каменный, с толстенными стенами, отлично задерживающими тепло зимой и холод летом, был невелик, с чересчур большими для московских домов окнами, и состоял всего из трех комнат. Две из них были каморками, где едва повернешься. Третья же, в которой я и жил, была достаточно просторной и была заставлена немногочисленной мебелью западного образца – длинным столом с узкими и очень неудобными деревянными стульями, большим, достаточно грубо сколоченным бюро. В углу стояла широкая кровать с периной. На полках была расставлена немногочисленная утварь – глиняные горшки, тарелки, несколько блюд. В самом доме кухни не было – в Москве, которая боится пожаров, принято готовить во дворах. Но я пока ничего готовить не собирался. Со временем, если задержусь здесь надолго, найму прислугу.
На меня напала какая-то истома. Делать ничего не хотелось. А хотелось, подобно местным жителям, завалиться на кровать и заснуть. Но пересилил себя. И сел писать первый отчет герру Кундорату, где описывал мои впечатления от города и его жителей, а главное, о том, что узнал во время посещения боярских хором князя Одоевского. Стрелки часов подбирались к шести, письмо получилось длинным, но мне всегда доставляло удовольствие оставаться наедине с пером и бумагой.
Приближалось время очередного визита к пациентам, когда в дверь постучали.
Вошел болезненно полный, с пепельно-серыми волосами юноша. На ломаном немецком языке он произнес:
– Господин, меня направил господин Бауэр
– Со мной можно говорить по-русски, – поморщился я.
– Еле нашел ваш дом, господин Эрлих, – склонил голову юноша. – Господин Бауэр не знает вашего адреса, пришлось идти к господину Зонненбергу и узнавать, где вы проживаете.
– Не зря постарался.
– Господин Бауэр просил передать, что ждет вас сегодня немного позже, часов в восемь. Господин Бауэр будет очень благодарен вам, господин Эрлих, если вы соизволите прийти в назначенный час
– Что ты заладил – господин да господин?
– Господин Бауэр требует называть всех его знакомых господами.
– Ладно, спасибо, – я протянул юноше мелкую монету. – Это тебе за труды. И промочить язык, который не устает называть всех господами.
В восемь так в восемь. Значит, у меня будет возможность дописать начатое письмо.
Перо, ведомое умелыми пальцами, порхало по бумаге, и будто по волшебству из бездонной черноты чернил на свет являлись каллиграфически выведенные строки…
– Исполнено, – с удовольствием произнес я, беря подсыхающий лист с последней прощальной строчкой и с удовлетворением разглядывая его. Те мысли, что жгли меня, те ощущения, которые волновали меня будто получили силу закона, попав под власть написанных на листе бумаги слов… – Все, пора…
Я встал из-за стола и закутался в плащ.
И тут меня качнуло, как на палубе… Я взялся за крышку стола, чтобы не упасть.
В меня будто вонзили копье, – и копье это кололо тревогой и ожиданием…
– Пережить вечер, – чужими губами прошептал я.
Мне вдруг показалось очень важным пережить этот вечер. Почему? Пока он не таил в себе никаких угроз… Но какая-то частичка моего существа знала, что рядом затаилось что-то темное, громадное… Я ощущал это всем телом…
Я перевел дыхание и встряхнул головой. Прочь дурные мысли!
– Прочь! – воскликнул я вслух.
На улице было еще светло. Походка моя была легка. Ноги сами несли меня вперед (эх, если бы мне тогда знать куда!)
День уже выдохся, толчея на улицах сошла, как сходит вода после наводнения. Для местных привычка некоторых моих соотечественников к ночным забавам была достаточно необычна.
Ровно в восемь я переступил порог дома Бауэров. Встретил меня сам хозяин. От вчерашнего отчуждения не осталось и следа. Мне уже начинало казаться, что вчерашняя метаморфоза мне только привиделась, настолько искренен был в своем радушии хозяин дома… И все-таки меня не оставляло какое-то напряжение. Мне почему-то было здесь неприятно.
Нога у фрау Бауэр почти прошла. У изголовья ее кровати сидела младшая дочь – шестнадцатилетняя худая и жизнерадостная Эльза, не унаследовавшая, к счастью, внешности своего отца.
– С ногой легче, – проинформировала меня фрау Бауэр. – Хотя надолго ли? Нога отпустила, но теперь я вспомнила о стеснении в груди. Герр Эрлих, правду говорят, что от этого умирают?
О Господи, взмолился я, и зачем только ты наделил человечество пустым и никчемным чувством самосохранения! Перкусия и аускультация позволили мне еще раз убедиться, что легкие у фрау работают как кузнечные мехи и абсолютно чисты. Для успокоения пациентки я пообещал ей самые эффективные лекарства, привезенные из Европы, после чего хозяин дома произнес:
– Стол накрыт, Эрлих. Я не отпущу вас без того, чтобы вы не разделили со мной скромную трапезу.
– Время-то позднее, – из вежливости возразил я.
– Девять-то часов? Ну что вы! Правда, русские ложатся очень рано и встают с петухами, чтобы не проспать заутреннюю… Но я не вижу греха, чтобы вечер посидеть в доброй компании с человеком, который только что прибыл с родины…
Стол снова ломился от яств, да и вина было вдосталь! Густав Бауэр был разговорчив и доброжелателен – даже чересчур. И иногда мне казалось, что в его улыбке проглядывала нервозность. – Простукивание, выслушивание.
– Почему вы не живете с земляками в Немецкой слободе? – спросил я.
– Этот дом просторен, и обходится дешевле… К тому же благодаря новому царю отношение к нам улучшилось. Сегодня мы можем жить, где хотим.
– А раньше?
– Раньше местные жители с трудом терпели нас рядом. Упрекали, что мы им подаем дурной пример пьянством и разгульностью жизни…
– Пьянством, – озадаченно почесал я щеку. Насколько я видел, в этом деле русские сами могли подавать пример… Но мои соотечественники тоже большие любители зела вина…
В разгар ужина Густав, насытившись, позвал дочь.
– Эльза, сыграй для нас на клавесине… Она прекрасно играет на клавесине… Герр Зонненберг сказал, что у нее талант…
- Предыдущая
- 5/78
- Следующая
