Смертоносная зима - Асприн Роберт Линн - Страница 22

Родом он был из знатной ранканской семьи: дальний родственник покойного, никем не оплакиваемого императора; и такой же дальний нового — хотя довольно трудно было признать в нем такового, с грязными потеками пота на спине и черными волосами, свисающими влажными спутанными космами. И окажись рядом кто-нибудь из столичной знати, за аристократа скорей был бы принят его светловолосый партнер, а Молин Факельщик — Верховный жрец бога Вашанки — удостоился бы презрительного прозвища «червь», которым ранканские завоеватели окрестили покоренных илсигов.

Он был рожден в позолоченной детской комнате храма Вашанки в Рэнке — плод тщательно организованного изнасилования. Его отец искалечил и убил десять человек с безупречной родословной, прежде чем взял женщину, изображавшую Азиуну, сестру Вашанки, во время ритуала Убиения Десяти. Неважно, что Азиуна была рабыней и умерла при родах. В детстве Молин получил лучшее воспитание, какое только могли дать ему его смертный отец и поклонявшиеся Вашанке жрецы.

Его восхождение по иерархической лестнице было скорым, если не сказать стремительным. Послушник в возрасте пяти лет; оруженосец командующего армией — десяти, в четырнадцать он руководил осадой Валтостина, за одну ночь в четырех местах пробив стены и захватив крепость. Стали поговаривать, что со временем он станет Верховным Иерофантом, но успехи в военном деле не сопровождались, к сожалению, должным почтением к стоящим выше. И он исчез из виду, вероятно, впал в немилость, затерявшись в длинных коридорах Имперского храма, и вновь появился лишь в возрасте тридцати лет, чтобы сопровождать неудобного принца Кадакитиса в ссылку в Санктуарий.

— Имея пару таких бойцов, можно идти на баррикады, — поздравил жреца Уэлгрин, начальник регулярного гарнизона Санктуария, когда они вложили мечи в ножны. — Мне жаль глупцов, считающих жрецов Вашанки мягкотелыми.

Молин вместо того, чтобы принять восхищение Уэлгрина, окунул лицо в таз с ледяной водой. Жрецы Вашанки стали мягкотелыми из-за непоправимого отсутствия самого бога. Вашанка умер для Санктуария — умер, потому что, когда бога отделяют от тех, кто ему поклоняется, люди продолжают жить — люди, но не бог. А что делать жрецам, посредникам между богом и поклоняющимися ему людьми, что делать им, когда бог уходит? Это был не тот вопрос, над которым Молину нравилось рассуждать.

Натянув на плечи тунику богатого торговца, Молин спрятал кувалду в расщелину между двумя каменными глыбами в человеческий рост высотой.

— Вчерашнюю ночь баррикады продержались? — спросил он, вкладывая меч в ножны, прикрепленные к луке седла.

— Наши люди выстояли, — скривившись, ответил Уэлгрин, проходя через портик недостроенного храма Вашанки. — В Низовье вновь была стычка между пасынками и нищими. И что-то смертоносное движется вдоль реки Белая Лошадь. Но ничего особенного, что могло бы побеспокоить покой наших рыбоглазых хозяев.

Был день Ильса по календарю илсигов, день Саванкалы для ранканцев и день Живота у бейсибцев (невежи — давать названия дням недели по частям тела, а не в честь богов); но, что самое важное, это был ярмарочный день. Гражданская война прекращалась на один день в неделю, и враги выясняли отношения в стычках иного рода. Тропа Денег, как и все прочие главные улицы города, была заполнена кипучей торговой жизнью — иногда законной, чаще — нет. Парочка рассталась у Прецессионной улицы, где вспыхнул прилавок торговца съестным. Уэлгрин по долгу службы, как представитель правопорядка — плохого ли, хорошего, другого в городе не было, — поспешил на помощь купцу, а Молин, сам переодетый торговцем, затерялся в сплетении улиц.

Здесь, где пятна разноцветных значков на дверях домов гласили, каким бандам и отрядам принадлежит территория и каждый сытый человек верхом на сытой лошади представлял собой движущуюся мишень, Факельщик сбросил личину торговца: распрямил плечи, взял поводья в левую руку, а правую положил на бедро, готовый выхватить оружие, которое скрывал плащ. Оборванные дети бросали вызов его способности постоять за себя, выкрикивая оскорбления, сочетающие анатомические подробности и родословную с такой изобретательностью, что ей позавидовал бы бывалый вояка, — не догадываясь, что обзывают Верховного жреца Вашанки в Санктуарии. А тот, не обратив на них внимания, свернул в залитый солнцем переулок.

Но солнечный свет вдруг исчез. Тяжелые черные тучи, предвестники перемены погоды, сгрудились над головой. Порыв леденящего ветра проревел по переулку, заставив лошадь испуганно осесть на задние ноги. Дети и нищие воспользовались моментом, когда внимание Молина переключилось на коня, и жрец неожиданно для себя обнаружил, что окружен толпой оборванцев, а с неба посыпались иглы мокрого снега.

Молин бросил поводья, позволив вышколенному боевому коню напасть, и выхватил из ножен меч. Соотношение сил изменилось в его пользу, когда он, стиснув руку, приставившую нож к его почке, швырнул подростка на мостовую. Чего никак не ожидали нападавшие, так это купца, сражавшегося, словно один из трижды проклятых настоящих пасынков, и, хотя им очень хотелось притащить его к своему вожаку для более близкого знакомства, они бросились в рассыпную. Подобрав поводья, Молин вскочил на коня, вонзил каблуки в бока скакуну и понесся во дворец.

— Пошли за конюхом, чтобы тот отвел коня на конюшню и проследил, чтобы о нем позаботились, — приказал Факельщик, добравшись до кордегардии у Западных ворот дворца, позабыв про свой рваный и промокший наряд торговца.

— Забыл свое место, бродяга? Чтобы я подчинялся какому-то вонючему жителю Низовья…

— Пошли за конюхом — и моли бога, чтобы я забыл твое лицо.

Стражник застыл, узнав, наконец, властный голос жреца Бога-Громовержца, который с неприкрытой яростью резкими движениями намотал поводья на его задрожавшую руку. Перепуганный до смерти юноша схватился за шнурок проведенного на конюшню колокольчика так, словно от этого зависела сама его жизнь.

Когда Верховный жрец вышел на просторный пустынный плац перед дворцом, буря стала еще сильнее. В лужу грязи неподалеку ударила молния, вызвав облако зловонных испарений. Те, кто помнил жуткие летние бури, уже Укрылись в сухих помещениях в глубине дворца. Молин осмотрел на пристройку, в которой жили два ребенка, воплощения одновременно и Вашанки, и нового, неосвященного еще Бога Бури, когда очередная молния залила небо голубым серебром. Инстинкт подсказывал ему бежать через двор, но он не был уверен, что сможет невредимым добраться до парадного подъезда дворца, и нырнул в одну из потайных дверей недалеко от Западных ворот.

— Мой повелитель Молин, — обратился к нему лысый мужчина в розово-пурпурном шелке, хватая Факельщика за руку, когда тот шел по коридорам. Простое переодевание не могло обмануть бейсибского придворного, привыкшего к тому, что женщины его народа наряжаются, как цветы, да еще красят в тон кожу. — Мой повелитель Молин, одно слово…

Бейсибцы называли его «повелитель», только когда были напуганы. Они поклонялись одной-единственной богине — Бей, смертным воплощением которой была стерва-бейса, повелительница змей, и понятия не имели о характере и настроениях Богов Бури. Молин вырвал промокший насквозь рукав из руки придворного со всем отвращением, какое вызвали в нем гнев и отчаяние.

— Передай Шупансее, что я приду в Присутственный зал, когда закончится буря и никак не раньше, — произнес он на безукоризненном ранкене, а не на том ублюдочном жаргоне, что стал в последнее время средством общения между разными народами.

Молния отразилась на черепе придворного, побежавшего докладывать своей госпоже, а Молин, скользнув за грязный гобелен, очутился в хитросплетении узких переходов, которыми пронизали дворец строители-илсиги и которых до сих пор не обнаружили бейсибцы. Едва позволяя по высоте и ширине пройти воину в доспехах, проходы были грязными и зловонными, но помогали сохранить остатки ранканского присутствия в Санктуарии, к ужасу пучеглазых захватчиков.

Молин вошел в альков, где звуки бури казались незначительными в сравнении с той яростью, что выплескивалась из соседней комнаты. Коридор впереди наполнился неестественным сиянием. У жреца по коже побежали мурашки, когда он перешагнул четкую черту, разделявшую свет и тень. Многолетняя привычка подсказывала ему пасть на колени и молить Вашанку об избавлении — будь Вашанка жив, в молитве не было бы нужды. Заверив себя, что это не опаснее, чем идти по палубе плывущего корабля, жрец вошел в детскую.