Жуки на булавках - Бухов Аркадий - Страница 9

• Предыдущая
• 9/71
• Следующая

Когда я приехал домой, уже светало. Со злобой взглянув на часы, я оставил записку, чтобы меня не будили часов до двух, разделся и лег спать.

Утром, около десяти часов, около уха забарабанил телефон, я сорвал трубку и стал слушать расколотившего, как стекло камнем, мой тяжелый, после бессонной ночи, утренний сон.

– Да… Алло… Станция… То есть слушаю…

– Вы? – услышал я чей-то тоненький голос. – Силякин?

– Саламин. Я. Что угодно?..

– Это Анна Петровна… А вы уж, чай, на ногах? Одел, наверное, с утра смокинг, вертится перед зеркалом и дожидается минуты, когда можно было бы поехать сюда… Эх, вы… Ну да ведь верно?..

– Я еще сплю, – хрипло ответил я.

– Ну, ладно… Других проводите… Я вас всех знаю – во как… Ну-с, милостивый государь, ко мне раньше шести нельзя. Слышите?.. Только не вздумайте раньше… Я так боюсь, что вы прилезете раньше шести, что готова сама приехать, чтобы отговорить вас…

Сон быстро вылетел из головы. Я схватил обеими руками трубку и, делая на измятом лице вежливую улыбку, стал уверять Анну Петровну, что это неудобно, и напомнил ей, что у нее есть муж.

– В шесть буду… Честное слово буду, – упавшим голосом обещал я.

– Ну, то-то же, – сказала она, – а то норовит к двум часам забраться… Так к шести жду…

В половине шестого она предупредила меня, чтобы я не вздумал приехать к одиннадцати, а в шесть я сидел у нее за столом и пил чай. Было довольно много народа, клеился веселый разговор. Анна Петровна мало уделяла мне внимания и только изредка подмигивала какой-то даме с трясущейся губой и показывала глазами на меня. Дама отвертывалась в сторону и смеялась.

А когда почему-то зашел разговор о том, что все люди неискренни, Анна Петровна мило улыбнулась и кивнула головой на меня.

– Особенно мужчины… Они неискренни до ужаса… Вот возьмите господина Саламина… Он влюблен в одну из находящихся здесь женщин, а ведь у него никогда не хватит смелости сказать открыто… И влюблен, как кошка… И все они на один лад.

Все засмеялись обидным смехом и посмотрели на меня. Муж злобно сверкнул глазами, сделался со мной исключительно любезным и даже зачем-то спросил, играю ли я в шахматы…

Уходил я с предупреждениями, чтобы не надоедал звонками…

Вот поэтому-то теперь, когда мне показывают какого-нибудь мрачного, худого человека и говорят:

– Видите вот этого господина?.. Он влюблен в одну даму, а та на него и внимания не обращает… Он прямо с ума сходит, – я подхожу к этому человеку и, улыбаясь внутренней, одному мне понятной улыбкой, по-братски пожимаю ему руку…

1915

– Я ведь не как другие жены, – ласково сказала она и поцеловала меня в голову, – иногда прямо измучаешься, все думаешь, думаешь, чтобы не перетратить твою лишнюю копейку… Ты трудишься, работаешь, и я буду работать…

– Спасибо, милая, – с тихой благодарностью сказал я, – ты у меня такая родная, такая родная… Зажги лампу…

– Вот видишь, – укоризненно покачала она головой, – а ты сам о себе не заботишься… С керосином работаешь… Электричество провести не можешь… Я тебе ручаюсь…

– Ну, проведем, – предложил я, – сходи завтра на станцию… Скажи…

– Он говорит – на станцию, – возмущенно отвечала она, – ну, уж это, извини… Сходи на станцию, там тебе дадут пьяных монтеров, драть будут… Ах ты несмышленыш… Анисью, которая у нас служила, помнишь?

– Нет…

– Ну конечно, разве мужья заботятся о доме… У этой Анисьи есть муж. Он умеет освещение проводить, хороший такой мужик… И возьмет каких-нибудь три рубля… А ты – монтеров готов звать… Я ценю твою работу и совсем не хочу, чтобы у тебя лишние деньги уходили… Ну, пиши, пиши… Позвать, значит?

– Позови, – кивнул я головой, – только чтобы скорее это,

– Да ты будь спокоен… Пиши, милый…

И она еще раз поцеловала меня в голову.

Анисьин муж, как всякий трудолюбивый человек, не любил отказываться от работы и на другое же утро был у нас. Его пропустили в кабинет, и уже около девяти утра он вежливо потряс меня за плечо и, дождавшись, пока я открою глаза, осведомился о том, что, собственно, от него хотят.

– Ламп-то вам сколько? – спросил он, оглядывая комнаты.

– Много ламп, – нехотя ответил я, негодуя за прерванный сон, – везде.

– Так, так… Электричество, значит, – неопределенно покрутил он головой. – Ну, что же… Велика ли вещь лампа…

Через несколько минут он втащил в комнату какую-то грязную двойную лестницу и, удобно взмостившись на ней, стал бить потолок большим молотком.

– Это вы зачем? – робко спросил я, чувствуя, что всякие попытки уснуть надо совершенно бросить.

– Как зачем? – изумленно посмотрел на меня Анисьин муж, – чай электричество… Может, я сюда крюк хочу вбить…

Он еще несколько раз уверенным движением ударил по потолку, отбил порядочный кусок штукатурки и сказал, чтобы ему позвали горничную.

– У вас тут раньше-то проводили? – спросил он сверху. – Может, раньше кто работал?..

– Я недавнишняя, – сконфузилась горничная, – барыня знает…

– Ну, зови ее, твою барыню… Жена, значит, ваша, – посмотрел он на меня, – детей-то нет еще?

– Нет… – неопределенно ответил я.

– Ну, будут. У вас это скоро. Раньше-то тут, барыня, – спросил он вошедшую жену, – проводильников этих не было?.. Может, тут старые проводы есть, вытянуть бы их… Они так всегда, замажут известкой, а потом ищи…

– Нет, не проводили, – виновато улыбнулась жена, – вы уж проведите, голубчик… мы заплатим…

– Да уж без платы какое дело, – снисходительно бросил Анисьин муж, – тут тебе без этого и керосиновую лампу не проведешь…

Когда жена ушла, он подмигнул мне сверху, и опустил молоток.

– Это барыня, так барыня… Вот здесь, по лестнице, у двенадцатого номера… Я уже на что рабочий человек, а и то бы не взял… Ну, я пойду, – закончил он, – обедать пойду. Время.

Во время его отсутствия мне пришлось отказать одному нужному человеку в приеме: впускать в комнату, пол которой был густо завален штукатуркой, а посредине стояла неопределенного вида лестница, – не хотелось…

Обедал Анисьин муж долго; сознаюсь, что в первые часы его отсутствия я даже подумал, что он обиделся на то, что до него никто не проводил электричества, и ушел совсем.

К вечеру он пришел снова, благодушно и немного иронически настроенный к своей работе.

– Опоздал маленько, – пояснил он свое отсутствие, – мебель перетаскивали… Выезжают одни, комодище вытаскивал… Полтинник, скареды, дали…

Он влез на свое сооружение и методически стал отбивать штукатурку с потолка.

– Папиросочки нету? – вежливо спросил он, – курить хотца…

Я оторвался от работы и протянул папироску.

– Покорно благодарим… – Он затянулся и презрительно вытащил из потолка какой-то гвоздь… – Да, говорю, скареды… У этих ведь, разных квартирантов, один пример… Звать зовут, лошадью работать – работай, а отдать – это нет…

Я почувствовал, что краснею.

– Мы отдадим, вы не беспокойтесь, – виновато сказал я, – я вперед могу даже…

– Да уж вы-то что… за вас и беспокойства нет… Я и девушку вашу знаю. Она и ручалась. Эти, говорит, отдадут… На пищу, говорит, скуповаты, а уж рабочему человеку… Покорно-с… – дотянул он папироску, – хороший табачок…

С точки зрения приведения комнаты в негодность с потолком было сделано все возможное; он был облуплен до балок: по-видимому, Анисьин муж предполагал проводить электричество по системе глубоколежащих кабелей. Он с любовью посмотрел на облупленное место, слез и подошел к стене.

– Здесь и пройдут, господин, – обратился он ко мне, – провода-то… – И, видя, что я тупо воспринимаю его объяснения, добавил: – Провода, говорю… Без них электричества кет. Лампу в стену не ввинтишь…

Он подошел к стене, неуверенным движением засунул палец под обои и потянул к себе. Под оторванным куском оказалось какое-то серое, мутное пятно, мало гармонировавшее с цветом мебели.

• Предыдущая
• 9/71
• Следующая