Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 40

• Предыдущая
• 40/147
• Следующая

Мы уже больше трех недель путешествуем в пустоте. Дни проходят за днями, похожие друг на друга, как две капли воды.

В предыдущем патруле лодка не записала на свой счет ни одной победы. Она вернулась на базу после долгого изнурительного похода, не выпустив ни одной торпеды.

— Похоже, эти сволочи избегают встречи с нами, — говорит второй вахтенный офицер, единственный, кто еще пытается неловко пошутить.

У нас уходит половина суток, чтобы пересечь зону, отведенную нам для патрулирования, и достичь ее северной границы.

— Пора менять курс! — рулевой кричит сверху через открытый люк.

— Руль круто влево! Новый курс — сто восемьдесят градусов! — отвечает вахтенный офицер.

Медленно нос лодки проходит полукруг горизонта. Наш кильватерный след изгибается змеей, и солнце, превращенное в белое пятно многослойной облачной завесой, оказывается с другого борта лодки.

— Курс сто восемьдесят градусов! — снова доносится голос рулевого.

Указатель курса стоит на отметке 180 градусов. До этого он показывал 360 градусов. За исключением этого никаких изменений не произошло.

С мостика не заметно ничего интересного. Океан дремлет. Лишь несколько гребней сминают своими складками вздувшуюся простыню старой, выдохшейся донной волны. Воздух застыл. Облака, похожие на привязанные аэростаты, неподвижно висят в небе.

Страшно уставший, я еще нахожу в себе силы пристально следить за вялым движением минутной стрелки по циферблату часов над входом на камбуз. В какой-то момент я впадаю в состояние, близкое к трансу.

Внезапно тонкая оболочка окутавшего меня сна разрывается: надрывается сигнал тревоги. Палуба уже наклонилась.

Шеф с взъерошенными спросонья волосами протискивается за спины операторов рулей глубины. Неподвижная фигура командира становится рядом с ним. Штурман, поднявший тревогу, вцепился в трап. Он все еще тяжело дышит после того, как с усилием задраил люк.

— Поднять корму — вперед десять — сзади пятнадцать — вверх помалу! — командует шеф.

— Тень — на девяноста градусах — вполне отчетливая! — в итоге объясняет мне штурман.

Включено акустическое оборудование; голова акустика высунулась в проход. Его глаза пусты, он медленно выискивает звуки в воде.

— Шум винтов на семидесяти градусах — удаляется! — и спустя немного. — Шум слабеет — затихает!

— Вот так, — говорит командир, ни разу не пошевелившийся за все это время, и слегка пожимает плечами. — Курс сто тридцать градусов!

И исчезает в отверстии круглого люка. Итак — пока мы остаемся под водой.

— Слава Богу, стихло!

— Какой-то быстроходный корабль без эскорта — никаких шансов в такую темень!

Стоит мне добраться до своей койки, как я тут же отключаюсь.

«Замечен конвой противника — UX».

«Замечен конвой. Квадрат XW, курс сто шестьдесят градусов, скорость десять узлов — UX».

«Противник движется зигзагообразным курсом примерно на пятидесяти градусах. Скорость десять узлов — UW».

«Конвой движется несколькими кильватерными колоннами. Окружен кораблями сопровождения. Курс двадцать градусов. Скорость девять узлов — UK».

Радио не предоставляет нам ни малейшей возможности. Мы знаем все, что происходит на Атлантическом театре военных действий, но мы не можем добраться ни до одного из конвоев, о которых оно сообщает. Все они — в Северной Атлантике. Мы находимся слишком далеко к югу от них.

— Если оно так и дальше пойдет, мы проторчим в море до Рождества, — говорит Зейтлер.

— Ну и что с того? — отвечает ему Радемахер. — Никаких причин для беспокойства. У нас на борту есть рождественская елка.

— Да ладно тебе!

— Да я говорю тебе! Эта штуковина искусственная, складная — типа зонтика — в картонной коробке. Если ты мне не веришь, спроси у Первого номера. [41]

— Обычное дело на военном флоте! — замечает прапорщик Ульманн. Затем, к моему удивлению, он начинает делиться с нами своим рождественским опытом:

— В нашей флотилии обязательно кто-нибудь да погибает в Рождество. Впрочем, под Новый год — тоже! В 1940 это был боцман. Незадолго до полуночи ночи в сочельник он решил слегка разыграть нас. Решил поразить нас своей бесшабашностью. Приставил пистолет себе ко лбу и нажал на спусковой крючок, когда мы, разинув рты, стояли вокруг и глазели на него. Конечно же, он заранее вынул обойму. Только он не догадался вспомнить о том патроне, который был уже в стволе. И — бах — задняя часть его черепа отлетает прочь. Надо же было так испортить всем праздник!

История разлетевшегося на куски черепа напомнила о чем-то Инриху:

— А у нас один парень напрочь снес себе все лицо — в канун Нового года. Я тогда еще служил на сторожевом корабле. Мы все напились в усмерть. Ровно в двенадцать часов один из унтер-офицеров поднялся на мостик с чем-то вроде ручной гранаты. Тогда было еще много таких древних штуковин. Мы поджигали их точь-в-точь как фейерверк, при помощи запального шнура. Он стоял рядом с леером, приложил зажженную сигарету к запалу и как следует раздул огонь. Все получилось замечательно. Только потом он перепутал руки: швырнул сигарету за борт и остался стоять, держа гранату прямо у себя перед носом. Само собой, она разорвалась — это тоже было очень некстати!

Мне расхотелось слушать их дальше.

В унтер-офицерском отсеке опять полным ходом идет инструктаж младших офицеров. Занятия с личным составом проводит первый вахтенный офицер:

— …пали смертью храбрых во время атаки на вражеский конвой…

У Старика глаза лезут на лоб, он в ярости:

— «Пали»? Еще одно выражение, глупое до идиотизма. Должно быть, он оговорился? Я видел тысячи фотографий «павших» моряков. Они не слишком хорошо выглядели после своего «падения». Почему ни у кого не хватит мужества откровенно признать, что люди, о которых идет речь, утонули? Меня тошнит, когда я слышу всю эту чушь, которую болтают о нас.

Он вскакивает на ноги и направляется в свой закуток. Возвращается назад, держа в руке газетные вырезки:

— У меня тут кое-что отложено — хранил специально для Вас.

«Ну вот, господин первый вахтенный офицер, так-то! Еще пять тысяч гросс-регистровых тонн. Но завтра у моей жены день рождения. Мы должны его как-нибудь отметить. Почтить наших доблестных женщин! Мы никогда не должны забывать о них!»

Первый вахтенный понимающе улыбнулся, и командир прилег на свою жесткую койку, чтобы хоть немного поспать. Но не прошло и часа, как его разбудил первый вахтенный офицер: «Транспорт ко Дню рождения, господин каплей!»

Командир взбежал на мостик: все произошло очень быстро. «Первый и второй аппараты к залпу из надводного положения товсь!» Обе торпеды поразили цель.

«Не менее шести тысяч гросс-регистровых тонн!» — сказал командир.

«Господин капитан-лейтенант доволен свои подарком ко Дню рождения?»

«Очень!» — ответил командир.

И лицо первого вахтенного офицера озарилось радостью.

Старик продолжает ругаться:

— И это дерьмо дают читать людям! Невероятно!

Куда ни посмотри — у всех стиснуты зубы, лица с застывшим на них отвращением, раздражением, недовольством.

Просто невозможно представить, что где-то еще есть твердая земля, дома, уютные комнаты, абажуры, тепло от камина.

Жар очага. Внезапно мне припоминается запах печеных яблок, распространяющийся из-за железной решетки зеленого камина, достававшего до потолка в нашей гостиной в доме на Банхофштрассе, 28. Там всегда в это время года были печеные яблоки. Я вдыхал их сладкий, пряный аромат. Я стянул одно, — горячо, горячо, горячо! — переливающееся разноцветьем лопнувшей кожуры. Яблоки были из нашего сада: такой сорт с красными прожилками на желтом фоне, красные лучи сходились в цветок. Казалось, будто каждый такой цветок был покрыт прозрачным красным лаком.

— Здесь хорошо. Ни почты, ни телефона, — неожиданно замечает Старик, присаживаясь на кожаный диван рядом со мной. — Хорошо вентилируемая лодка, приятная деревянная отделка, открытый дом. В целом мы неплохо устроились.

• Предыдущая
• 40/147
• Следующая