Английская болезнь - Буфорд Билл - Страница 33
- Предыдущая
- 33/49
- Следующая
«Вот почему Сэмми сегодня нет здесь», — сказал Роберт. «Неважно, что это невозможно доказать в суде. Поэтому он больше никогда не сможет приехать на „Тоттенхэм“.
Сразу за станцией метро был перекресток, и суппортеры «Юнайтед» повернули налево, на Хай Роуд, которая вела к Уайт Харт Лейн. И в этот момент на другой стороне улицы я увидел их: сотни суппортеров «Тоттенхэма», около тысячи, наверное, не меньше, чем приехало суппортеров «Юнайтед». Так же как и полиция, они ждали суппортеров из Манчестера, а те — именно поэтому Роберт шел в первых рядах — знали, что их будут ждать.
«Приготовься», — сказал Роберт, вновь шепотом, словно суппортеры на другой стороне улицы могли его услышать, сквозь шум уличного движения и крики полицейских.
«Сейчас понесется», — добавил Роберт; мы перешли почти на бег, и фаны «Тоттенхэма» — тоже, только они сделали это через дорогу от нас, все стремились обойти полицейских, чтобы успеть пересечь улицу.
Дорогу нам загородил полицейский с собакой — впереди нас шло человек восемь, а самым первым шел Роберт. Полицейский запыхался. Он отлично понимал, что происходит, все полицейские понимали это, и потому хотел перерезать нам дорогу, заставить нас замедлить ход, не дать ситуации выйти из-под контроля. Он был очень возбужден, движения его были порывисты, по глазам его было понятно, что он знает: в любой момент он может оказаться в эпицентре массового побоища. Своего пса он держал за ошейник, так чтобы длинный поводок, который он держал в другой руке, можно было использовать вроде кнута.
«Назад!», — крикнул он, размахивая свободным концом поводка над головой, словно ковбой. «Назад!» — и тут меня словно ожгло: боль, жгучая боль поперек лица. Он махал поводком прямо перед нашими лицами, и наконец задел мое. Я разозлился и крикнул ему, чтобы он назвал нам свой номер.
«Мы никого не трогаем», — сказал я ему, — «мы просто идем на футбол. Кто дал вам право меня бить?»
Он уставился на меня; во взгляде его читались два чувства — ярость и недоумение, он лихорадочно соображал, не ослышался ли: голос с американским акцентом требует, чтобы он назвал свой номер.
«Скажи ему, что ты — журналист», — крикнул мне кто-то сзади. «Скажи ему, что напишешь статью про жестокость полиции».
Полицейский отпустил длинный конец поводка, теперь он волочился по земле, и остановился вместе со своей собакой, все еще тупо глядя на меня.
«Скажи ему», — закричал еще кто-то, «что напишешь о нем статью».
Помню, в этот момент я подумал, что зашел слишком далеко. Я стал одним из них. Вот он я, меня ударил полицейский за то, что я сопротивлялся ему, и суппортеры позади меня поддерживают меня — суппортеры позади меня? Тысяча суппортеров позади меня: я — впереди, среди людей, возглавляющих толпу. Но тут что-то произошло сзади — кто-то пересек улицу — и две линии суппортеров, «Юнайтед» с одной стороны, «Тоттенхэма» с другой, смешались; с обеих сторон раздался рев.
«Осторожнее!», — сказал мне Роберт, — «помни о ножах! Понеслась!»
Однако не понеслась, и что это было, осталось невыясненным — фальстарт? — тут мы увидели бегущего по улице суппортера, за которым гнались два полицейских; один подставил ему ножку, суп-портер упал, закрыв руками голову, а полицейские принялись пинать его ногами.
Потом что-то случилось впереди, но что, видно нам не было — суппортеры растянулись на полмили, вновь раздался рев, и снова ничего не случилось.
«Сейчас понесется», — повторил Роберт, — «сейчас понесется».
Было ясно, что что-то должно произойти, но также было ясно, что это «что-то» никак не обойдется без участия полиции. Неужели Роберт имел в виду полицию? Полиции было слишком много — недостаточно для того, чтобы иметь численный перевес, но вполне достаточно, чтобы занять такую позицию, что тем, кто решится действовать, неминуемо придется вначале атаковать полицейских. Они преграждали путь — наглухо. Одно дело — драться с теми, кто хочет драться с тобой; драться с теми, кто хочет тебя арестовать — совсем другое. Этого делать нельзя. Вернее, можно — но только тогда, если вы уверены, что они не смогут вас арестовать. Но полицию победить нельзя. Две тысячи людей шли по двум сторонам улицы, провоцируя друг друга, пытаясь довести себя до такого состояния, в котором атаковать полицейских станет возможным.
Эта дорога, обычная улица Северного Лондона, самая прямая во всем городе, А10, вела меня как раз домой, в Кэмбридж, выполняла теперь очень важную функцию. Они отделяла суппортеров «Тоттенхэма» от суппортеров «Юнайтед». Она отделяла от полиции. Но еще она отделяла их от того, к чему они все стремились. И они понимали это. Оставаться на тротуаре — значило остаться законопос-лушым гражданином. Сойти на проезжую часть — нарушить закон. Черта была практически осязаемой. Я оглянулся назад: суппортеры приближались к этой черте, пробовали ее, топтались у нее, хотели пересечь ее — но не могли. Кто-то особенно агрессивный то и дело сходил с тротуара, но те, кто должны были идти следом, не шли, он метался какое-то время вдоль черты, потом ему это надоедало, и он снова скрывался в толпе. Потом кто-то с другой стороны делал то же самое — и снова никто не бросался за ним — и тоже отступал. Эта улица — такая обыкновенная — была той самой чертой, которую толпа, чтобы стать толпой «насильственной», должна была пересечь.
О толпе наговорили кучу всяких разных вещей. Толпа не имеет разума.
Толпа примитивна; толпа ведет себя варварски; толпа ведет себя по-детски.
Толпа непостоянна, капризна. Толпа — грязные люди без имени (Кларендон). Толпа — безымянное чудовище (Габриель Тард). Толпа — дикое животное (Александр Гамильтон, Ипполит Тайн, Сципио Сигеле). Толпа подобна стаду овец (Платон), стае волков (Платон), лошади — послушной, когда стоит в стойле, и дикой, когда ее выпускают на волю. Толпа подобна огню, получившему свободу, уничтожающему на своем пути все, и в конце концов — самое себя (Томас Карлайл). Толпа находится в состоянии лихорадки, делирия, гипноза (Густав Ле Бон). Толпе нет дела до теории Дарвина. Толпе нет дела до теории Фрейда. Толпа убила Сократа; толпа убила Христа. Толпа убивает — штурмуя Бастилию, Зимний Дворец, на улицах Вены, в грязных переулках Сойето.
А из кого состоит толпа? Из хулиганов, бродяг, безработных, преступников (Тайн). Психопатов, неврастеников, буйнопомешанных (Ле Бон). Грязной каймы, оседающей на стенках после кипячения (Гиббон). Из великих варваров (Гитлер) и банального рабочего класса, который требует только хлеба и зрелищ (опять-таки Гитлер). Людей, повинующихся импульсам не головного, а спинного мозга (Ле Бон). Людей, которым чужды интеллигентость, способность мыслить самостоятельно, здравый смысл, людей, легко подчиняющихся чужому влиянию, влиянию провокаторов, коммунистов, фашистов, расистов, националистов, фалангистов и шпионов. Людей, жаждущих повиноваться (Ле Бон), желающих подчиняться (Фрейд). Толпа нуждается в управлении. Толпе нужен вождь — отец, шеф, тиран, император, командир. Ей нужен Гитлер, ей нужен Муссолини. Толпа — пациент, которому нужен доктор, человек на сеансе гипноза, которому нужен гипнотизер. Толпа — это масса, она хочет, чтобы ей манипулировали, контролировали, вели.
Толпа — это не мы.
Но кому принадлежат все эти метафоры? Фрейду, Бурку, историкам французской революции, деятелям девятнадцатого столетия, журналистам. То есть кто рассказывает нам. Что есть толпа? Не сама толпа — толпа не рассказывает историй; наблюдатели за толпой, те, кто наблюдал за ней, как вы наблюдаете за чем-нибудь, глядя из своего окна. Эдмунд Бурк переехал в Лондон и знал о революции с чужих слов. Ипполит Тайн о парижской коммуне читал в английских газетах, а потом читал лекции о ней в Оксфорде. А единственная толпа, которую видел Густав Ле Бон, «создатель теории толпы» — это, похоже, толпа спешащих за покупками парижан. Кроме того, свою теорию Ле Бон обильно подкрепил пассажами из Сципио Сигеле, Габриэля Тарда и (неизбежно) Ипполита Тайна. Фрейд, два года спустя после окончания Первой Мировой с ее разгулом национализма и антисемитизма создавший собственную теорию толпы и ее лидеров, основывал ее на трудах «непревзойденного» Густава Ле Бона.
- Предыдущая
- 33/49
- Следующая
