Заклятие - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 7

• Предыдущая
• 7/31
• Следующая

— Ты что ж, не узнаешь своего хозяина?

Я чувствовал, что бледнею, и давал слово больше туда не ездить. Я испытывал то же, что и наркоман. Я добросовестно трудился, забывая Мириам, уходя в работу с головой; дни проходили один за другим, и вдруг ни с того ни с сего, где бы я ни находился, меня скручивала тоска. Руки тряслись, бедра покрывались испариной. Мне остро не хватало Мириам. Мне приходилось вставать, протирать глаза, массировать под ложечкой, чтобы ослабить тугой узел взбунтовавшихся мышц, толкавших меня к морю. Такое ощущение, наверное, испытывают перелетные птицы. Какое-то неуловимое влечение. Проходило немало времени, прежде чем я приходил в себя, и невидимый кулак разжимался. Когда приступ начинался в разгар работы, мне стоило немалых усилий его скрыть. Надо мной подшучивали, предлагали стаканчик белого вина. Если подобное случалось в пути, я боролся с собой, чтобы не умчаться к Гуа, прыгнуть в лодку — и к Мириам! Чем она меня притягивала? Плотью? Нет, все сложнее. Или да; конечно, благодаря ей я испытал восхитительные ощущения. Но я не настолько чувственен. Напротив, пожалуй, слишком чувствителен, чтобы испытать истинное сладострастие. Плотское наслаждение никогда не приносило мне удовлетворения. Оно как бы чуть приподнимало завесу, чтобы тут же опустить ее вновь… мне не по душе заниматься подобным анализом, но я не забыл, что обещал быть с вами полностью откровенным. Когда Мириам оказывалась в моих объятиях, то на какие-то мгновения она становилась самкой, пишу это слово с уважением. Тогда она была моей, я ее понимал до глубины души. Мои руки легко читали любую ее мысль, как читают мысли животных, расстояние исчезало между нами, и я бы почувствовал сквозь ее кожу малейшую ложь, ощутив ее, как нездоровый запах. Мне думается, она тоже ощущала это подобие животной чистоты, которую я в ней вызывал, и оно возвышало ее наслаждение до восторгов блаженства. Случалось, она разражалась рыданиями, сожалея, что у нее до меня были плохие наставники. Признаюсь, хоть мне это и нелегко, что, по сути, любовь к Мириам являлась в какой-то мере высшим проявлением моего призвания. Мои глаза, пальцы видели, чувствовали трепет жизни во всех ее тайниках, там, где сливались воедино чувства и пульсация крови. И затем Мириам от меня ускользала, обретая дар речи. Между нами опускался занавес, сотканный из мыслей, и мои терзания возобновлялись. Я обладал женщиной, но не Мириам. Ее прошлое — вот обо что разбивался наш союз, и каждый раз я наталкивался на это препятствие. Я безраздельно властвовал над ее плотью, но не способен был господствовать над ее памятью, излечить ее от воспоминаний. Иногда я говорил себе: «Ее прошлое меня не касается. Она меня любит, значит, все начинает заново, сама ставит на карту свою жизнь, отказываясь от пережитого». К сожалению, минувшее было связано со смертью ее мужа, с тайной этой смерти, не дававшей мне покоя.

— Что закручинился? — шутила Мириам, заметив вдруг мою рассеянность и молчаливость.

— Задумался. Уже пора в путь, — обманывал я.

— Побудь еще. Подумаешь! Жена тебя не съест.

Моя постоянная спешка ее унижала. Во мне больно отзывалась странная смерть ее мужа, ее же раздражала моя странная привязанность к жене. Так мы и вращались по кругу, осторожные в вопросах и подозрительные к недомолвкам. Оба продумывали следующий ход. Она начала с того, что приготовила мне комнату, «твой уголок», как она называла.

— Захочешь остаться — и ты у себя дома.

— Не смогу.

— Никогда?

— Может быть, когда-нибудь. Сейчас это невозможно. Она не настаивала. Я со своей стороны также прощупывал почву.

— Почему ты не нашла себе лучшее пристанище? Собираешься вернуться назад?

— Нет. Только не в Магумбу.

— Почему?

— Потому что не нравится, и все.

Мы откладывали в сторону наши проблемы, не стоило отравлять ими любовь. Но чем больше любовь входила в нашу жизнь, тем больше она заставляла думать о нашем будущем и поневоле будила прошлое. Бывали мгновения, когда мы ощущали себя мужем и женой. Например, мы выносили два шезлонга на балкон и устраивались рядом. Ньете ложилась между нами и тыкалась мордой в наши свисающие руки. Море, синеющее меж соснами и дубами, казалось, уходило в небо. Ронга хлопотала внизу или, вскочив на велосипед, отправлялась за покупками, крича от угла дома:

— Купить мерлана или ската?

— Что хочешь, — отвечала Мириам и добавляла, уже обращаясь ко мне: — Вот нелепое существо! Стоит нам немного побыть наедине — и она уже тут как тут.

И вновь воцарялось молчание, которое в конце концов становилось нестерпимым.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем.

— Лгун, мечтаешь, как бы поскорее удрать. Закрыв глаза, мы предавались своим мыслям. Ее были только отражением моих. Становилось все очевидней, что эта любовь никуда нас не приведет, но мы с отчаянием отбрасывали эту мысль. Рука Мириам находила мою руку. Мы еще вместе… но я уже искал повода уехать. Там, на песчаном берегу, по обе стороны дороги, море тянулось к морю. Чтобы задержать меня, Мириам заводила разговор.

— Что у тебя за дом? Мне хотелось бы побывать у тебя… мне кажется, я имею на это право.

У меня возникало желание тотчас возразить: «Нет, не имеешь», но я предпочитал делать вид, что уступаю.

— Это большой дом, дурацкий на вид. Впереди решетчатая ограда. Проходишь садик, который за домом расширяется. Внизу, справа, — кухня и столовая, слева — мой врачебный кабинет.

— Представляю.

— На втором этаже комнаты расположены так же. Справа — комната и ванная, слева — мой кабинет и туалетная комната.

— А мебель? И я, насколько мог терпеливо, описывал мебель.

— А цветы?

Мне приходилось объяснять, какие у нас цветы, и я ловил себя на том, что сам никогда не обращал внимания на эти детали.

— Ты ничего не замечаешь, Франсуа, идешь по жизни, как лунатик. Сад большой?

— Такой же приблизительно, как твой парк. Есть старый, заброшенный колодец, довольно симпатичный.

— Это твоей жене захотелось его сохранить?

— О нет! Напротив, она хотела его закопать, полагая, что он привлекает комаров.

— А что у вас там есть еще?

— Ну, разумеется, есть еще гараж.

— Расскажи о гараже.

Ее забавляло, что я терял терпение, и, чтобы подлить масла в огонь, она добавляла:

— Раз уж мне не суждено побывать у тебя, потрудись ответить.

— Да гараж как гараж! — ворчал я. — Дверь у него раздвижная, очень тяжелая… ты ее не сдвинешь с места. Довольна?.. Да, забыл — она зеленая. Из гаража можно пройти на кухню, через небольшую дверцу выходишь в сад. Она оборвала:

— Идея твоей жены? Уверена, что она весьма практична, не так ли?.. Она занимается садом?.. Отвечай. Чтобы не вносить грязь в дом, она идет в гараж и разувается перед кухней.

— Если тебе все известно…

— Не сердись, мой славный Франсуа, я представляю все так, словно там была. У нее растут овощи с одной стороны и цветы — с другой.

— Тут как раз ты ошибаешься. Овощей у нас нет.

Раздражение нарастало, особенно если Мириам заключала тоном, раздирающим мне душу:

— Ты любишь жену, Франсуа.

— Нет, не люблю.

Подобные отречения повергали меня в отчаяние, и я спешил уйти. Упоминания о моем доме делали его особенно привлекательным, рождали в моей душе нежные чувства, и мне тут же хотелось перенестись туда. Я вставал.

— До завтра, дорогой, — шептала Мириам.

— Что ты будешь делать?

— Рисовать.

Опять Африка! В момент расставания с Мириам я чувствовал, что меня предали, и спрашивал себя, не стоит ли остаться, чтобы не позволить ей вновь затеряться в этом опасном, незнакомом мире. Я уходил, чуть ли не обвиняя ее в том, что она покидает меня первой. Уходил рассерженный, а возвращался с мольбой. Любовь вновь бросала нас в объятия друг к другу, но прежде Мириам выставляла Ньете за дверь, опасаясь ее звериной ревности. Иногда я набирался смелости:

— Ты прежде бывала в Нуармутье?

— Нет. Муж часто говорил об этом доме, но я не предполагала, что придется в нем жить.

• Предыдущая
• 7/31
• Следующая