Та, которой не стало - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 1

• 1/28
• Следующая

— Умоляю, Фернан, перестань метаться по комнате?.. Равинель остановился у окна, отдернул штору. Туман сгущался. Он был совсем желтый вокруг фонарей на пристани и зеленоватый под газовыми рожками, освещавшими улицу. То он собирался в густые, тяжелые клубы, то обращался блестящими каплями моросящего дождя. В разрывах тумана смутно проглядывала носовая часть грузового судна «Смолена» и его освещенные иллюминаторы. Равинель остановился, и тут до его слуха донеслись обрывки музыки: на судне играл патефон. Именно патефон, потому что каждая вещь длилась около трех минут. Потом наступала короткая пауза: верно, переворачивали пластинку. И снова музыка.

— Н-да, рискованно, — заметил Равинель. — А вдруг с судна увидят, как Мирей сюда войдет?

— Скажешь тоже, — возмутилась Люсьен. — Она уж все меры предосторожности примет. И потом — это ведь иностранцы! Что они смогут рассказать? Он протер рукавом запотевшее от дыхания стекло. Взглянув поверх ограды палисадника, он увидел слева пунктир бледных огоньков и причудливые созвездия, словно узорчатое пламя горящих в глубине храма свечек смешалось с зеленым светом фосфоресцирующих светлячков. Равинель без труда узнал изгиб набережной Фосс, семафор старого вокзала Биржи, сигнальный фонарь, подвешенный на цепях, преграждающих ночью въезд на паром, и прожектора, освещающие места швартовки «Канта-ля», «Кассара» и «Смолена». Справа шла набережная Эрнест-Рено. Мутный свет газового рожка уныло падал на рельсы и мокрую мостовую. На борту «Смолена» патефон наигрывал венские вальсы.

— Может, она хоть до угла на такси доедет? — предположила Люсьен.

Равинель поправил штору и обернулся.

— Вряд ли, она слишком экономна, — пробурчал он. И снова молчание. И снова Равинель принялся расхаживать взад-вперед. Одиннадцать шагов от окна до двери и обратно. Люсьен маникюрила ногти и время от времени поднимала руку к свету, бережно, словно невесть какую драгоценность, поворачивая ее из стороны в сторону. Сама она не сняла пальто, зато его заставила снять воротничок и галстук, надеть домашний халат, обуться в шлепанцы. «Ты только что вошел. Ты устал. Ты устраиваешься поуютнее и сейчас примешься за ужин. Понял?» Он понял. Он хорошо все понял. Даже слишком хорошо. Люсьен все предусмотрела. Он хотел достать из буфета скатерть, но не тут-то было.

— Никакой скатерти. Ты пришел. Ты один. Ты ешь на скорую руку, прямо на клеенке, — раздался ее. хриплый, властный голос.

Она сама поставила ему прибор. Швырнула между бутылкой вина и графином кусок ветчины прямо в обертке. На коробку с камамбером положила апельсин. «Прелестный натюрморт», — промелькнуло у него в голове. У него вдруг вспотели ладони, тело напряглось, он так и застыл.

— Чего-то не хватает, — задумчиво протянула Люсьен. — Значит, так. Ты переоделся. Ты собираешься ужинать… один… Приемника у тебя нет… Ага! Все ясно! Ты будешь просматривать заказы за день. Словом, все как обычно!

— Но уверяю тебя…

— Дай-ка мне свою салфетку!

Она разбросала по краю стола отпечатанные на машинке бланки с изображением удочки и сачка, скрещенных как рапиры: «Фирма Блаш и Люеде-145, бульвар Мажанта — Париж».

Было двадцать минут девятого. Равинель мог бы перечислить все, что делал с восьми часов, буквально по минутам. Сначала он внимательно осмотрел ванную и убедился, что все в исправности и никаких подвохов тут не будет. Фернан даже хотел заранее наполнить ванну. Но Люсьен не позволила.

— Посуди сам. Ей захочется все осмотреть. Она обязательно заинтересуется, почему в ванне вода…

Не хватало только поссориться. Люсьен была не в духе. При всем ее хладнокровии чувствовалось, что она напряжена и взволнована.

— Будто ты ее не изучил… За пять-то лет, бедный мой Фернан.

То-то и оно — он вовсе не был уверен, что изучил свою жену. Женщина! С ней обедаешь, с ней спишь. По воскресеньям водишь ее в кино. Откладываешь деньги, чтобы купить загородный домик. Здравствуй, Фернан! Здравствуй, Мирей! У нее свежие губы и маленькие веснушки вокруг носа. Их замечаешь только тогда, когда целуешься. Она совсем легонькая, эта Мирей. Худенькая, но крепкая. Нервная. Милая, заурядная маленькая женщина. Почему он на ней женился? Да разве знаешь, почему женишься? Просто время подоспело. Стукнуло тридцать три. Устал от гостиниц и закусочных. Что веселого в жизни коммивояжера? Четыре дня в разъездах. Только и радости, что вернуться в субботу в свой домик в Ангиане и встретить улыбку Мирей, склонившейся над шитьем на кухне.

От двери до окна одиннадцать шагов. Иллюминаторы «Смолена», три золотых диска, опускались все ниже — наступал отлив. Медленно тащился товарняк из Шантенэ. Скрежетали колеса на стыках рельсов, блестящие, мокрые крыши вагонов плавно проплывали мимо семафора. Старый немецкий пульман с будкой тормозного кондуктора последним ушел в ночь, мигнув красными огоньками на буферах. И снова послышались звуки патефона.

Без четверти девять они выпили для храбрости по рюмке коньяку. Равинель уже разулся, надел старый халат, прожженный спереди трубкой. Люсьен накрыла на стол. Разговор не клеился. В девять шестнадцать прошла автомотриса из Ренна, по потолку в столовой забегали световые блики, и долго слышалось четкое постукивание колес.

Поезд из Парижа прибудет только в десять тридцать одна. Еще целый час! Люсьен бесшумно орудовала пилочкой. Будильник на камине торопливо тикал и нет-нет сбивался с ритма, словно спотыкался, но тотчас тиканье возобновлялось в чуть-чуть иной тональности. Они поднимали глаза, взгляды их встречались. Равинель вынул руки из карманов, заложил их за спину и расхаживал взад-вперед, поглядывая на новую, незнакомую Люсьен с застывшим лицом. Господи, что они затеяли… черт знает что. А вдруг Мирей не получила письмо от Люсьен? А вдруг Мирей заболела?.. А вдруг…

Равинель опустился на стул рядом с Люсьен.

— Я больше не могу.

— Боишься? Он огрызнулся:

— Боишься! Боишься! Не больше, чем ты.

— Хорошо бы.

— Только вот ждать… Меня всего трясет как в лихорадке. Она тотчас нащупала его пульс опытной рукой и скорчила гримасу.

— Ну, что я тебе говорил, — продолжал он. — Вот увидишь, я заболею. Хороши же мы будем.

— Еще есть время, — холодно заметила Люсьен. Она встала, медленно застегнула пальто, небрежно пригладила коротко подстриженные темно-каштановые пряди.

— Ты что? — пролепетал Равинель.

— Я уезжаю.

— Ну уж нет!

— Тогда возьми себя в руки… Чего ты испугался? Вечная история! Эх! Он знал наизусть все доводы Люсьен. Он перебирал их, разбирал много дней подряд. Разве легко ему было отважиться на этот шаг! Он снова видит Мирей на кухне: она гладит и то и дело отрывается, чтоб помешать соус в кастрюле. Как хорошо давалось ему вранье! Почти без усилий. Как по писаному.

— Я встретил Градера, мы с ним служили вместе в полку. Кажется, я тебе говорил? Теперь он в страховой компании. Похоже, зарабатывает неплохо.

Мирей гладит кальсоны. Утюг осторожно пробирается блестящим кончиком между пуговицами, оставляя белую дымящуюся дорожку.

— Он мне долго втолковывал, как лучше застраховать жизнь… Ох! Честно говоря, сначала мне это показалось ерундой, знаю я этих голубчиков как свои пять пальцев. Прежде всего думают о комиссионных. Это уж в порядке вещей… И все-таки если хорошенько поразмыслить…

Мирей выключает утюг, ставит на подставку.

— У нас в фирме пенсия вдовам не положена. А я вечно разъезжаю, в любую погоду… Чего доброго, попаду в аварию. Что с тобой-то будет? Сбережений у нас никаких. А Градер изложил мне один вариантик. Взнос небольшой, а выгоды налицо. Если меня не станет… Черт подери! Кто знает, кому жить, а кому помереть… Ты бы получила два миллиона.

Вот. это да! Вот это любовь! Мирей была потрясена… «Какой ты добрый, Фернан!» Оставалось самое трудное — добиться, чтоб Мирей подписала аналогичный страховой полис, уже в его пользу. Но как заговорить на такую щекотливую тему? И тут неделю спустя бедняжка Мирей предложила ему сама.

• 1/28
• Следующая