Дурной глаз - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 2

• Предыдущая
• 2/24
• Следующая

Вторая ступенька… Третья… В сущности, нет никакой опасности… Все это происходит в его мозгу. Он сам, чтобы доставить себе удовольствие, придумывал все эти страхи. Чтобы себя помучить. Если бы тут был этот знахарь, при помощи пассов вокруг лба и висков он снял бы мучительное состояние тревоги. Еще одно усилие… Ну вот, наконец! Он выпрямляется и не испытывая ни малейшего смущения, идет по направлению к столовой. Он передвигается так тихо, что ему удается появиться на пороге, не привлекши внимания Клементины. Она что-то штопает, шевеля при этом губами, словно молится.

— Здравствуй.

Она испускает крик и поднимается. Ножницы падают и втыкаются в паркет. Засунув руки в карманы, Реми продвигается вперед. Какая она крошечная, вся какая-то узловатая, морщинистая, со слезящимися глазами за металлической оправой очков. Господи, Реми опускается, поднимает ножницы. Он специально не опирается при этом о стол. Клементина всплескивает руками и смотрит на него с выражением какого-то страха.

— Ну что, разве не шикарно! — говорит Реми. — Ты могла бы мне и помочь.

— Хозяин мне запретил.

— Это меня не удивляет.

— Доктор сказал, что тебе нужно с этим справиться самому.

— Доктор?.. Ты имеешь ввиду знахаря?

— Да. Похоже, что ты уже давно бы мог ходить. Это страх тебе мешал стоять на ногах.

— Кто тебе это сказал?

— Хозяин.

— Выходит, я был парализован только потому, что я этого хотел?

Реми в бешенстве пожимает плечами. Его прибор был уже на столе. На электрической плитке дымится серебряная кофеварка. Он наливает себе кофе. Старая Клементина не отрываясь на него смотрит.

— Да сядь ты, наконец, — ворчит он. — Где Раймонда?

Клементина снова берет свое шитье и опускает глаза.

— Я не нанималась за ней следить, — бормочет она. — У нее нет привычки сообщать мне, куда она идет, когда выходит из дому.

Реми мелкими глотками пьет свой кофе. Он чувствует себя несчастным.

Он считает, что если бы у него была нормальная семья, в такой день, как этот, все должны остаться дома, чтобы любовно окружить чудом исцелившегося больного. А здесь… Даже Раймонда его предает. Куда податься? Для чего тогда ходить? Он зажигает сигарету и прищуривается.

— Клементина, почему ты на меня так смотришь?

— Ты сейчас так похож на маму.

Бедная старушка, она становиться идиоткой!

Реми выходит во двор. Он медленно продвигается вперед, проходит перед пустым гаражом. В глубине двора, за выгребной ямой, Адриен поставил маленькую черную машину, таратайку для инвалида, которую заводят вручную. Надо будет ее кому-то отдать. Надо будет порвать с этим прошлым, которое липнет к тебе, как смола. Для этого он должен быть способным жить, как все, быть счастливым, беззаботным, добропорядочным мальчиком. Реми останавливается перед оранжереей, прижимается лбом к стеклу. Бедная мамочка! Если бы она увидела этот запущенный сад! Неужели никто больше сюда не входит? Пальмы, покинутые на произвол судьбы, кажутся ему неестественно больными; в бассейне гниют листья; все заросло чудовищно разросшимся папоротником, который стал похож на один гигантский куст. Настоящие джунгли! Продираться сквозь них? Реми не может на это решиться. Могила мамы! Лучше бы они поддерживали порядок в этой оранжерее, где она раньше любила укрываться в одиночестве. Никто больше не ходит на кладбище. Скоро, однако, будет праздник Всех Святых. Реми вспоминает свое последнее посещение кладбища Пер-Ляшез. Он был еще маленьким мальчиком. Адриен нес его на руках. Раймонда у них еще не служила… Они остановились в начале какой-то аллеи. Кто-то сказал: «Это тут». Реми бросил букет на гранитную плиту и потом, перед тем, как уснуть, долго плакал в машине. С тех пор он туда больше не возвращался. Запретил врач. Реми уже не помнил, какой из них. Он столько видел этих врачей! Но теперь больше никто не помешает ему пойти на кладбище. Как знать, может быть, мамочка каким-то мистическим способом будет извещена, что ее сын начал ходить, что он стоит на своих собственных ногах у ее могилы, рядом с ней. Очевидно, что никто не должен об этом знать. Даже Раймонда. Есть вещи, которые ее не касаются, к которым она больше не имеет отношения. Начиная с сегодняшнего дня, Реми перестает им принадлежать. У него появилась своя личная жизнь.

Скрипит выходящая на улицу дверь, и Реми оборачивается. Раймонда! Увидев его там, перед оранжереей, она тоже испускает легкий крик. Она застывает на месте, и именно он вынужден преодолеть отделяющее их пространство. И тот и другой чувствуют себя смущенными. Возможно ли, что эта женщина, такая рафинированная, такая элегантная, обязана была… Еще вчера она помогала ему садиться на кровать; в некоторые дни она его кормила… Он с опаской протягивает руку. Ему хочется попросить у нее прощения.

Раймонда смотрит на него точно таким же взглядом, какой недавно был у Клементины, потом она машинально протягивает ему свою руку в перчатке.

— Реми, — говорит она. — Я вас не узнаю. Вы сумели…

— Да. Без труда.

— Как я рада!

Чтобы лучше рассмотреть, она слегка отстраняет его от себя.

— Какая трансформация, мой маленький Реми!

— Я больше не маленький.

Она внезапно улыбается.

— Для меня вы всегда будете малышом…

Он резко ее обрывает:

— Нет… Особенно для вас.

Он чувствует, как загорелись ее щеки, и неловко берет ее руку.

— Извините меня… Я пока еще не знаю, что со мной происходит… Я немножко стыжусь всего того, что вам пришлось выдержать со мной… Я был нелегким больным, не так ли?

— Теперь это закончилось, — говорит Раймонда.

— Хотелось бы… Вы мне позволите задать вам вопрос?

Он открывает дверь оранжереи и пропускает молодую женщину вперед. Тяжелый, затхлый воздух, пахнет размокшим деревом. Они медленно идут по центральной аллее, и по их лицам скользят зеленоватые отблески.

— Кому пришла в голову идея пригласить знахаря? — спрашивает он.

— Мне. Официальная медицина никогда не внушала мне доверия, а раз врачи рассматривали ваш случай как безнадежный, ничего не стоило попытаться…

— Я не то хотел сказать. Раймонда, неужели вы и в самом деле думали, что я специально притворялся больным, чтобы не ходить? Она останавливается у какого-то дерева, задумчиво хватает нависавшую низко ветку и притягивает ее к своей щеке. Она размышляет.

— Нет, — наконец, говорит она. — Но вы представляете себе, какой вы испытали шок, когда умерла ваша мать?..

— У других детей тоже умирают матери, но их от этого не разбивает паралич.

— Но, мой маленький Реми, затронуты были не ваши ноги, а ваш мозг, ваша воля, ваша память. Паралич служил вам чем-то вроде убежища.

— Сказки какие-то!

— О, нет! Только знахарь Мильзандье объяснил нам, что с вами произошло.

Он считает, что теперь вы очень быстро поправитесь.

— Выходит, он меня еще не совсем вылечил.

— Да нет, увидите, вы станете нормальным человеком. Еще несколько сеансов, и вы сможете заниматься спортом, плавать, делать все, что угодно. Все зависит от вас, от вашего желания. Мельзандье нам сказал: "Если он любит жизнь, я за него ручаюсь. " Это буквально его собственные слова.

— Легко сказать, — бормочет Реми. — Вы в это верите, в эти его флюиды?

— Ну да, верю… Доказательство налицо.

— А отец? Он доволен?

— Реми! Почему, когда вы говорите об отце, вы становитесь таким злым?

Если бы вы знали… Он был так взволнован, что даже не мог поблагодарить.

— А сегодня утром он был так взволнован, что даже не зашел взглянуть, как я провел ночь. А вы, Раймонда?

Своей надушенной рукой она прикрывает ему рот.

— Молчите!… Вы собираетесь говорить глупости… Мы получили указания. Мы должны были оставить вас одного. Такой эксперимент.

— Если бы я знал…

— И что? Может быть, вы бы продолжали лежать? Чтобы нас позлить?.. Вот какой вы, Реми!

С опущенной головой он пинает ногами камешки. Пальмовым листом Раймонда щекочет ему ухо.

• Предыдущая
• 2/24
• Следующая