Деревянные актёры - Данько Елена Яковлевна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/44
• Следующая

– Мейстер Вальтер, я добыл Геновеву!

– Молодец, Иозеф! – ответит мейстер Вальтер и отнесёт куклу Марте.

Азарта уже, верно, спит, досыта наплакавшись. Мейстер положит ей куклу на подушку. Утром проснется Марта, а Геновева – тут она!

Я вошёл в тёмную рощу. Вдруг мне показалось, что я сбился с дороги. Нет, вот она, дорога, – под ногами, а вдали сквозь деревья просвечивают залитые луной поля. Над пригорком мелькнула колокольня. Я прибавил шагу. Вот плетни, овины, колодец посреди улицы.

За плетнем залаяла собака. Ей визгливо ответила другая, и громким басом отозвалась третья. Я припустил по улице, но все собаки в деревне уже проснулись, и лай несся со всех дворов. Справа над забором показалась чёрная морда, сверкая глазами. Собака спрыгнула на улицу, а за ней, взмахнув хвостом, выскочила другая. Слева из подворотни на меня бросился лохматый пёс. Я помчался сломя голову, собаки стаей неслись за мной. Догонят – разорвут на клочки! Сейчас они схватят меня зубами за ноги. Где же корчма?

Вдруг из-за угла выскочил какой-то человек и бросился мне наперерез. С размаху я налетел на него. Он крепко обхватил меня руками и заорал:

– А, голубчик, попался! Сам прибежал! Да цыц вы, проклятые!

Собаки рыча остановились. Я узнал толстого сельского сторожа с носом луковицей, который когда-то оставил нас без обеда. Он схватил меня за шиворот и потащил на крыльцо. Я не сопротивлялся: уж очень был рад, что избавился от собак.

Втолкнув меня в сени, сторож снял фонарь со стены. На лавке дремал безусый стражник, держа ружье между колен.

– Вот! – торжествующе крикнул сторож. – Я поймал его, пока ты сны видел! Тот?

– Тот! – отвечал стражник, протирая глаза. – Рожа черномазая, – видать, что итальянец.

– Ну? – грозно крикнул сторож, выпятив грудь. – Признавайся, малый, где она у тебя? Отвечай добром, а то мы с тебя семь шкур спустим!

Я невольно прижал к себе Геновеву. Неужто они уже знают?

– Куда ты её запрятал?

– Я не украл её, это Мартина кукла… – забормотал я.

– Э, да чего там разговаривать! Его надо обыскать! – И сторож стал стаскивать с меня куртку. Стражник лениво помогал ему. Я как волчок бился и вертелся в их руках, локтями и зубами защищая Геновеву, но сторож всё-таки вырвал её у меня. Стражник поднёс фонарь.

– Кукла! – воскликнули они оба в один голос и замолчали.

Я тоже молчал. Свет от фонаря золотил деревянное личико Геновевы.

– Тьфу! – сказал наконец стражник. – И на черта ты, малый, таскаешь с собой куклу?

– Постой, друг! – Сторож поднял вверх толстый палец, похожий на сосиску. – Меня не проведешь! Я недаром служил на границе и контрабандистов вылавливал! Эта кукла у него неспроста! Он в неё что-нибудь запрятал.

И сторож стал трясти многострадальную Геновеву.

– Не трогайте куклу! Вы её испортите! – кричал я.

– Да ну тебя, брошка чуть не с ладонь, где она уместится в кукле-то? – сказал молодой и отобрал Геновеву у сторожа.

– Знаем, знаем, он, может быть, брильянты повыковыривал и в куклу спрятал… Знаем мы эти штучки. – И сторож, выхватив Геновеву у стражника, продолжал её теребить.

– Какая брошка? Какие брильянты? Отдайте мне куклу, меня мейстер Вальтер ждет! – орал я.

Сторож бросил Геновеву и почесал за ухом.

– Ну что ж, посадим его в холодную, а завтра отправим в Тольц, там разберутся… – зевая, сказал стражник.

Он толкнул меня в тёмный чулан и запер дверь. Я упал на охапку соломы и, сжимая в руках растрёпанную Геновеву, раздумывал: за что они меня схватили?

Я проснулся на заре. Сквозь маленькое оконце брезжил свет. За дверью слышались голоса.

– Как, ещё один? – спросил стражник.

– Ну да, тот самый. Я поймал его, когда он кур воровал у старого Штрумпфа, – ответил незнакомый голос.

– А это кто? Сущий чертёнок!

– Обезьяна. Видишь, он её за деньги показывает. Ну и народ! Вчера одного с куклой поймали, сегодня другого с обезьянкой… оба черномазые…

– Такое уж их дело…

Дверь отворилась, и стражник втолкнул в чулан оборванного мальчишку. Он с размаху упал на солому рядом со мной и захныкал, размазывая грязь по лицу. На его плече, крепко уцепившись за рваный ворот, сидела серая обезьянка. Матросы привозили таких из дальних стран и разгуливали с ними по докам Венеции. Обезьяна смотрела на меня блестящими, как пуговички, глазами, хлопала красноватыми веками и маленькой тёмной ручкой поправляла свой ошейник. Потом она тоже захныкала и полезла к мальчишке под куртку. Он оттолкнул её и сказал по-итальянски:

– Пошла прочь, Бианка!

Я взглянул в измазанное лицо мальчишки и ахнул: Пьетро! Да, это был Пьетро из театра Мариано, лукавый Пьетро, наш вечный обидчик, – но как же я обрадовался ему на чужой стороне!

– Пьетро, миленький, откуда ты? Куда идешь?

У меня даже голос оборвался от радости. Пьетро взглянул на меня и усмехнулся. Он, казалось, ничуть не удивился нашей встрече. Потом он отвернулся и заворчал:

– Черти… Привязались ко мне с какой-то брошкой… Дурак я, что ли, брошки воровать, – за это и повесить могут…

– Да как ты сюда попал? Мариано тоже здесь? Почему вы не подождали нас в Падуе? Знаешь, мы хотели вас догнать по дороге в Тироль, мы везде про вас расспрашивали… Куда вы пошли из Виченцы? – засыпал я Пьетро вопросами.

Пьетро презрительно подёрнул губами.

– Мы вовсе не заходили в Виченцу. Мариано нарочно соврал на постоялом дворе, будто мы идём в Виченцу, чтобы след запутать.

– Чтобы след запутать? – ахнул я.

– Ну да. Ты думаешь, нам больно хотелось с вами связываться? Мариано то и дело говорил: «Как бы мне избавиться от этих щенят!» Денежки вашего синьора Гоцци он ещё в «Белом олене» прокутил! – с удовольствием рассказывал Пьетро, насмешливо поглядывая на меня.

– Куда вы пошли потом?

– Мы жили в одной деревне у брата Мариано, поджидали, пока из Венеции придёт старый Якопо со своей скрипкой. Ведь без музыки нельзя давать представление. Ну, когда Якопо пришёл, мы тронулись в путь. Были в Швейцарии – хорошо заработали.

– Значит, театр Мариано здесь теперь?

Пьетро сразу помрачнел и выругался.

– Почем я знаю, где его черти носят! Мариано бросил меня, как собаку. Хорошо ещё, что обезьяну мне оставил!

Тут Пьетро рассказал, как он заболел горячкой я Мариано оставил его у одной старухи, а сам уехал. Пьетро выздоровел и пошёл по деревням, показывая свою обезьянку. Ему хочется вернуться на родину. Ему надоела до смерти чужая сторона. Обезьянка пляшет, кувыркается, представляется пьяной и умеет притворяться, что умерла. Но им мало подают. Живут они впроголодь.

– Вчера одна важная барыня с маленьким барчуком смотрела-смотрела на обезьянку, заставляла её кувыркаться целый час, а знаешь, что подала? Медный грош! А Бианка любит сахар… – Обезьянка глухо закашляла, поглаживая себя по мохнатой груди.

– Я про вас обоих слыхал. Знатно живёте, у немца работаете… – прибавил Пьетро и с недоброй усмешкой оскалил зубы. – А уж твоя сестра… – он махнул рукой.

– Моя сестра? – удивился я. – Ты слышал про мою сестру?

Передо мной встали бледное лицо и чёрное платье Урсулы, какой я видел её в последний раз. Это был праздничный день. Урсула пришла навестить меня. Я плакал, побитый тёткой Теренцией. «Не плачь, Пеппо, потерпи ещё, – сказала Урсула, – а потом я возьму тебя к себе, и мы будем жить вместе». Тётка Теренция крикнула ей, чтобы она замолчала. Она – сама нищая, и пусть лучше не ходит сюда и не говорит глупостей! Урсула ушла, и с тех пор я её не видел.

– Что? Что ты знаешь про мою сестру? – уцепился я за Пьетро.

– Якопо рассказывал… – нехотя сказал Пьетро.

– Ну, ну, что рассказывал?

Пьетро вдруг обозлился.

– Да что ты пристал? Ничего я не знаю… Тут дверь распахнулась, и вошёл молодой стражник, а за ним другой, бородатый и угрюмый, со шрамом на щеке. Они связали нам руки за спиной и вывели нас на улицу. Там уже суетился толстый сельский сторож.

• Предыдущая
• 28/44
• Следующая