Деревянные актёры - Данько Елена Яковлевна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/44
• Следующая

Тут на сцену выскочил Труффальдин с дубинкой в руках и отщёлкал аббата и Барбару по головам. Отмахиваясь от его ударов и громко ревя, они проковыляли за кулисы.

Уже Барбара и аббат висели на гвоздиках за тропой. Уже Труффальдин ходил на руках, чтобы рассмешить Тарталью, уже Лиза выводила на сцену фею Моргану, – зрители ещё шумели и кричали так, что со сцены не было слышно ни слова.

Мариано опустил занавес.

Еле дыша, я слез с тропы. Усталый Паскуале утирал пот с лица. Синьор Гоцци подошёл к нам, весело смеясь.

– Молодцы, мальчики! Вот так и нужно развлекать зрителей нежданными шутками! Что же вы не радуетесь, Мариано? Завтра вся Венеция придёт в ваш балаган смотреть на разоблаченного скрягу – аббата Молинари!

– А если меня заберёт полиция за насмешки над его преподобием? – Мариано толкнул ногой ящик с куклами, отшвырнул в сторону молоток и, обернувшись к нам, сказал: – Посмейте только, чертенята, вывести этих кукол ещё раз – я вам шеи сверну!

– Какие глупости! Никто вас не тронет, Мариано! – крикнул ему вслед синьор Гоцци. – Неужели в Венеции даже смеяться нельзя свободно?

– Боюсь, что нельзя, синьор! – ответил дядя Джузеппе и подошёл к нам.

– Да как же вы посмели, скверные мальчишки, вывести этих кукол, не сказав мне ни слова?

Я охнул. Никогда ещё я не видел дядю Джузеппе таким сердитым. Глаза у него сверкали, и седые волосы торчали дыбом на голове.

– Ладно, потом поговорим! – сказал он сквозь зубы и полез на сцену устанавливать замок Креонты.

– Пустяки! – повторил Гоцци. – Никакой беды в этом нет. А шутка была остроумна!

Он отошёл к занавеске и выглянул в щель. Мы прижались в углу неподалеку. Он казался мне нашим единственным защитником.

Он не сердился на нас.

И вдруг чей-то голос сказал громко и явственно по ту сторону занавески:

– Подумать только, какое падение! Как опустился граф Карло Гоцци!

Синьор Гоцци вздрогнул и раздвинул занавеску. Это сказал один из двух щеголей, сидевших в креслах, а другой ответил ему:

– Да, печальная судьба! После великолепного театра Сан-Самуэле – жалкий балаган бродячего кукольника! После блестящей сатиры на королей сцены – на Гольдони и Кьяри – убогое зубоскальство над скупым аббатом и его кухаркой! Синьор Гоцци потешает своими сказками гондольеров, торговок, уличных мальчишек! Можно подумать, что старик спятил с ума!

– Так оно и есть! – сказал первый, зевая, и взглянул на часы. – Однако мы ещё успеем в театр посмотреть французскую комедию. Пойдём?

Они встали и ушли из балагана. Я взглянул на синьора Гоцци. Лицо его посерело. Он сгорбился. Глаза смотрели врозь, и тонкие губы шептали что-то. Он сел в углу на ящик с куклами и закрыл лицо руками.

– На тропу! – крикнул Мариано, ударив в бубен. Мы схватили кукол и полезли на тропу. Занавес раздвинулся. Тарталья и Труффальдин летали по воздуху, за ними гонялся дьявол с кузнечным мехом в руках и дул на них ветром. Дьявола водил Пьетро.

Мы с Паскуале работали усердно, исполняя всё, чему нас учил дядя Джузеппе. Зрители опять смеялись, шумели, хлопали. Но на душе у меня было смутно. Поскорей бы кончилось это представление! Сколько горя принесло оно всем! Но, увы, это было ещё не все!

Занавес задёрнулся во второй раз. Дядя Джузеппе стоял на коленях, укладывая на сцене три огромных апельсина. Как вдруг я услышал, что Мариано громко бранится с кем-то у задней двери.

– Ничего я не знаю! – кричал Мариано. – Никакого мальчишки тут нет! А за сцену я тебя не пущу! Пошла прочь, старая карга!

– Да тут же он, знаю, что тут! – кричал хорошо знакомый мне голос. – Говорю тебе, Барбара сама видела, как они оба сюда вошли! Пускай она со своим мальчишкой как хочет расправляется, а уж я-то заберу Джузеппе! Он на меня в приходской книге записан. Давай его сюда, разбойник!

Я обмер и чуть не свалился с тропы. Тётка Теренция проталкивалась мимо Мариано, красная, разъяренная, задыхающаяся от злости. Позади неё толпились любопытные, привлеченные криком. Она меня увидела, и я понял, что пропал…

– Да вон же он стоит, пакостный щенок! – взвизгнула она и кинулась ко мне. Я хотел соскочить с тропы, но было уже поздно. Она стащила меня за шиворот.

– Поди-ка, поди-ка сюда, Джузеппе! Я тебя кормила, я тебя одевала, а ты как меня отблагодарил? Ах ты подлец, подлец!

Она ударила меня по щеке так, что я еле устоял на ногах. Пьетро захохотал. Тётка Теренция потащила меня к двери. Всё завертелось у меня в глазах.

Вдруг дядя Джузеппе преградил нам путь.

– Постой, куда ты его тащишь, женщина? – строго спросил он. – Джузеппе служит у его сиятельства графа Гоцци, – он указал на сгорбленную фигуру в углу, – и он нам нужен сейчас. Приходи завтра в дом графа – он заплатит тебе его жалованье, и ты заберёшь мальчишку домой. А теперь – ступай!

Тётка Теренция попятилась и выпустила меня из рук. Синьор Гоцци поднялся с ящика и подошёл к нам.

– Что такое? Что ещё случилось? – рассеянно спрашивал он, морщась, как от боли. – Да, да, тётушка, я завтра заплачу, всем заплачу. Я один виноват во всём!

– Уходи! – сказал дядя Джузеппе, толкая тётку Теренцию к выходу. – Мальчишка нам нужен до конца представления.

Тётка Теренция ушла, бормоча что-то себе под нос. Мариано захлопнул за ней дверь и крикнул:

– На тропу!

И опять мы должны были стоять на тропе, дергать нитки и громко говорить, что полагалось! Я до сих пор удивляюсь, как мы не запутали нитки, когда голубка летала по кухне, а Труффальдин гонялся за ней вприпрыжку. И как мы не забыли, что нужно было петь и говорить! Ведь у нас головы шли кругом!

Я не помню, как кончилось представление и как мы пришли в дом Гоцци. Я очнулся, сидя на полу в большой полутёмной комнате. На столе горела свеча, возле неё сидели синьор Гоцци и дядя Джузеппе, но я едва видел их сквозь слёзы. На душе у меня было невыносимо тяжело. Я не хотел возвращаться к тётке Теренции. Я хотел вырезывать кукол и представлять с ними чудесные сказки в кукольном балагане. Сердце у меня разрывалось, и я громко плакал.

– Не плачь, Пеппо, не плачь! – шептал Паскуале, гладя меня по плечу. – Вот увидишь, всё будет хорошо!

– Не реви, мальчик! – сказал синьор Гоцци. – Я выкуплю тебя у твоей хозяйки, и ты будешь по-прежнему жить у дяди Джузеппе!

– Нет, синьор, – сказал старик, – я не возьму его больше к себе. Он – обманщик. Почему он не сказал сразу, что он приёмыш и записан в приходскую книгу?

«Потому, что вы прогнали бы меня на рынок!» – хотел крикнуть я, но не смог выговорить ни слова и только заплакал ещё громче. Я плакал до тех пор, пока не уснул, положив голову на мешок с куклами аббата и Барбары, которые Мариано не захотел оставить на ночь в своём балагане.

Наутро старый Анджело разбудил нас, уронив на пол тяжёлый серебряный подсвечник. Он снял его со шкафа и чистил мелом, громко ворча, что из-за выдумок его господина приходится нести в заклад последнее барское добро. Он унёс подсвечник, завернув его в тряпицу, и, возвратясь, отдал синьору Гоцци несколько монет.

– Мало! – сказал синьор Гоцци, пересчитав деньги. – Отнеси в заклад вот это! – Он вынул из кармана золотые часы и снял кольцо с пальца.

Анджело замахал руками и сказал, что эти вещи он не понесёт закладчику.

– Молчи, старина! Ты знаешь, я всегда плачу мои долги! – ответил Гоцци и выпроводил старика за дверь.

Ему пришлось много платить в то утро. Сначала пришла тётка Теренция. Я спрятался в чулан старого Анджело и слышал, как дядя Джузеппе бранился с ней. Она опять поминала приходскую книгу и грозилась, что будет жаловаться судье. А судья, наверное, засудит людей, сманивших ребенка у приёмной матери! Наконец синьор Гоцци заплатил мое жалованье за то время, что я жил у дяди Джузеппе и ещё за полгода вперед, чтобы она оставила его в покое. Тётка Теренция ушла. Ещё полгода я мог не возвращаться домой! Но куда я денусь, если дядя Джузеппе не возьмет меня к себе? Куда денемся мы с Паскуале? Мы были теперь одни на свете.

• Предыдущая
• 15/44
• Следующая