Одиночка — Джек - Брэнд Макс - Страница 44

• Предыдущая
• 44/50
• Следующая

— Давай дальше! — в нетерпении проворчал Шодресс. — Наверное, ты сейчас нам расскажешь, что нашел эту лавочку, и завернул в переулок, и вышел к реке, и переплыл ее, и спасся?

— Это звучит очень странно, — заявил Одиночка Джек, — но даже полный идиот понял бы, в чем дело, иначе бы меня сейчас перед вами не было. Да, я действительно нашел ту лавочку, но за ней не было никакого переулка, а была куча мусора, а за ней высокий забор. Но я верил в свое видение. Я должен был верить, иначе эта шайка позади немедленно схватила бы меня.

И когда я направился к забору, они подумали, что я уже у них в руках и завизжали, как резаные собаки. Я полез на забор, а один из полицейских принялся стрелять в меня. Я перебрался через кучу мусора и увидел, что передо мной — узкий темный переулок. Я рванул туда и через несколько шагов увидел, что впереди блестит водная гладь. Я догадался — мое видение спасло меня. Оно спасло меня, поэтому я здесь!

— Лучше бы ты утонул той ночью, как крыса, — без всякого сожаления произнес Шодресс, — чем дожидаться теперь здесь, в Джовилле, когда тебя повесят как собаку, — хотя тогда я не испытал бы изрядную долю удовольствия!

Казалось, что осужденный его не слышит, поскольку он задумчиво продолжал:

— А с тех пор, как я тебя знаю, Шодресс, ты не раз представлялся мне в таких видениях!

— Провалиться мне в преисподнюю! — Толстяк отвалил челюсть, выдавая все свое легковерие, прикрытое маской притворного презрения. — И что ты там видел?

— Кажется, я видел, как ты бежишь по улице, — сказал Димз, бросив на него какой-то непонятный взгляд. — Я вижу тебя из окна, я перегнулся через подоконник… Я окликаю тебя, и ты поднимаешь голову — и до чего же перекошенное у тебя лицо, когда ты видишь меня над самой своей головой!

— Дальше!

— Это все!

— Что, вот это и все, что ты видел?

— Ну да!

— Так это просто твой дурацкий сон!

— Может быть, может быть, — равнодушно согласился заключенный. — Но мне почему-то нравится вспоминать этот сон.

— Ты полоумный! — завопил Шодресс, разом теряя контроль над собой. — Что здесь может нравиться даже такому глупцу, как ты?

— Твое лицо, каким я его там вижу, — сказал Димз и усмехнулся прямо в лицо толстяку. — Потому что там ты выглядишь так, словно через мгновение умрешь!

Но где же все эти дни был Стив Гранж с его обещанной помощью? Осужденный часто вспоминал о нем, но не мог придумать, как можно воспользоваться сделанным предложением. Ведь ему преграждали путь и постоянный взгляд острых глаз Макгрюдера, и злоба всемогущего Алека Шодресса.

Так что он выжидал и выжидал, пытаясь что-нибудь придумать, а Стив Гранж каждый день появлялся в его камере.

Стив изображал все время одно и то же: будто он питает к Одиночке Джеку жгучую ненависть и никогда не упустит случая выругать его за что-нибудь. Он обвинял Димза в том, что тот покушался на жизнь его младшего брата, Оливера. Он жалел, что если Димза вздернут на виселицу, то он, Стив, лишится возможности самому свести с ним старые счеты…

Он так бушевал, что Шодресс порой этому удивлялся, а Макгрюдер даже слегка пугался.

— Слушай, Стив, — как-то сказал он, — у меня нет причин любить Одиночку Джека. Я знаю, что он плохой малый, и самое разумное, что с ним можно сделать, — это прикончить его. Но что изменится от того, что ты каждый Божий день являешься сюда и костеришь его на все лады? Его и так скоро вздернут.

— Заткнись, Дэн, — фыркнул Стив. — Уж от кого-кого, а от тебя я не желаю выслушивать поучения насчет вежливости. Да, я ненавижу эту подлую собаку. Я его ненавижу, и я собираюсь высказать ему все, что о нем думаю, пока есть такая возможность!

Именно в этот момент Стив проходил за спинкой стула, на котором сидел заключенный, и тот почувствовал, как что-то холодное и острое проскользнуло за воротник и легло на голое тело под рубашку.

Джек Димз почти поверил, что Гранж искренне изменил к нему отношение, но когда он ощупал при первой возможности то, что свалилось к нему за воротник, то обнаружил, что это драгоценнейшая вещь, какую только может получить узник: это был напильник из стали высшего сорта, специально приспособленный для разрезания самой твердой стали.

А те старомодные цепи, которыми его сковали, были весьма далеки от совершенства! И каждое прикосновение зубьев этой чудесной пилочки к металлу этих звеньев будет резать их, как нож режет масло.

Будь у него хоть несколько минут, чтоб открыто и свободно воспользоваться этим напильником, сказал он себе, он был бы уже свободным человеком. Но у него не было этих нескольких минут.

В течение всего дня не представлялось возможности хоть что-нибудь сделать. Яркое солнце и постоянное внимание Макгрюдера и Шодресса, не говоря уж об остальных, сделали бы смехотворной любую такую попытку. Но ночью положение может измениться.

Будьте уверены, что узника никогда не оставляли без присмотра, и стражи его проявляли неусыпную бдительность, поскольку каждый человек в Джовилле страшился его, как самой смерти, и даже Шодресс с Макгрюдером, которые постоянно с ним общались, все же испытывали перед ним какой-то благоговейный ужас. Но пока Димз лежал в постели, он мог за ночь хоть немного поработать напильником — и ни разу не упустил такой возможности.

Бесполезно было бы и пытаться при таких обстоятельствах сделать что-нибудь с тяжелыми двойными наручниками, сковавшими его руки. Но ведь он мог лежать на кровати, согнувшись в три погибели, высоко подтянув колени, повернувшись лицом к своему охраннику и наблюдая за ним сквозь полуопущенные длинные черные ресницы, с тем чтобы уловить малейшее изменение на лице своего соседа по камере. А пока он наблюдал за ним, его руки скользнули вниз, — напильник был уже наготове, — и он принялся тихонько водить им по той цепи, которая сковывала его ноги, и по той, к которой было прикреплено тяжелое ядро.

Ему приходилось сильно надавливать, однако он не мог себе позволить стереть пальцы в кровь. Ему приходилось сильно нажимать, но напильник не должен был издавать ни малейшего звука. А если его усердие брало верх над осторожностью, напильник с довольно отчетливым скрежетом царапал сталь.

Однажды, когда на страже стоял Шодресс, он при одном таком звуке резко вскочил с места.

Одиночка Джек сделал вид, что только что проснулся.

— Ты не можешь поместить меня в такое место, Шодресс, где по мне бы не бегали крысы, пока я сплю? — с отвращением выговорил он. — Неужто этот город так мал и беден, что даже смертнику не может предоставить достойную камеру?

Шодресс сейчас всей громадной своей тушей навис над юношей, в руках он держал двуствольный обрез, с которым не расставался ни днем, ни ночью. Коротко отпиленные стволы его были начинены достаточным количеством пороха и кусочками свинца; в случае надобности такой обрез мог разнести в клочья не менее дюжины человек. И каждый день после обеда, когда Шодресс, откушав, возвращался из своей гостиницы, он, по обыкновению, разряжал это леденящее душу оружие и вновь перезаряжал его в присутствии узника, а после того, как процедура была закончена, всегда говорил с пугающей злобой в глазах:

— И почему ты не попытаешься бежать, а, Димз? Почему не делаешь даже попытки вырваться на свободу, Одиночка Джек? Ах, как бы я хотел, чтоб ты попытался! У меня появился бы прекрасный повод разрядить в тебя оба ствола!

Эта мысль доставляла боссу Джовилла безмерное удовольствие, и он то и дело к ней возвращался.

Сейчас он навис над постелью, где лежал узник, и свирепо требовал:

— О каких это крысах ты тут плетешь? Это не крыса пищала! Ну-ка, что это было?

— Я поражаюсь твоим жирным мозгам и всем тем дурацким мыслям, которые в них бродят! — воскликнул Одиночка Джек, и, отчаянно гремя цепями, повернулся на другой бок, притворяясь, что отходит ко сну.

Тень надзирателя маячила над ним на стене огромным бесформенным пятном.

• Предыдущая
• 44/50
• Следующая