Джон Кипящий Котелок - Брэнд Макс - Страница 33

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая

— Разве Питер Грешам имеет право распоряжаться моей жизнью только потому, что возомнил себя здесь хозяином?

И с этими словами скрылась из виду по другую сторону холма.

В одно мгновение я очутился в седле и помчался следом. Дженни наискось летела по склону; за ней градом катились булыжники и тянулся шлейф быстро оседающей пыли.

Я прильнул к холке пегого, всадив в него шпоры что было мочи. Проскакав с утра дюжину миль, он выплеснул только половину своей дьявольской злобы, поэтому помчался так, будто за спиной у него выросли орлиные крылья.

Дженни Лэнгхорн гнала свою гнедую хорошим аллюром, переместив весь свой вес вперед, как и следует, когда хочешь дать лошади разгон. Ее индейская мисс была резва, но мой пегий понемногу все-таки сокращал дистанцию. Мое мнение об этом чертовом мустанге значительно изменилось к лучшему. Я и раньше знал, что он вынослив, но такой прыти от него не ждал.

Однако, выскочив на следующий холм, увидел, что за Дженни все равно не угнаться, — она быстро приближалась к своему ранчо. Дорога туда была практически прямой, лишь раз поворачивала, огибая почти отвесный склон.

Чтобы догнать девушку, нужно было рвануть наперерез под гору. Я должен был ее видеть сейчас же! Внутренний голос подсказывал мне, что, если этого не произойдет, я упущу возможность, какой уже не будет никогда.

Спуск был невероятно опасен, но какое это имело значение? Опьяневший от погони и ослепший от любви к Дженни, я всадил шпоры в потные бока коня, и он покорно ринулся в обрыв, зайдясь от ужаса тонким ржанием.

Обрыв есть обрыв. Скат горы упирался в землю чуть ли не под прямым углом и вдобавок был покрыт крупным песком, перемешанным с глиной, — скользить по этой поверхности было так же легко, как если бы она была смазана жиром. Там и сям, правда, виднелись участки твердой породы — они-то, думал я, и не дадут нам с пегим покатиться кубарем.

Однако, едва мой конь перелетел через край обрыва, как я увидел, что меня ждет! Возможно, выбросился бы из седла, если бы на то было время, но времени хватило, лишь чтобы разок крепко выругаться. Половину спуска мы пролетели со свистом, но вот впереди показался серый базальт, и теперь вся надежда была на острые копыта моего мустанга.

Но не тут-то было! Порода оказалась предательским сланцем: первый же удар передних ног разбил его вдребезги. Мгновение гнетущей неопределенности — и мы камнем полетели вниз!

Теперь я знаю, что чувствует птица, падающая из поднебесья со сломанным крылом. Шипение воздуха. Треск. Пегий опрокидывается на бок. Я погружаюсь в темноту, перед глазами лишь россыпи звезд…

Где-то вдалеке кричала женщина!

Придя в сознание, я поднялся, и меня повело кругами. Двигаясь вслепую на подгибающихся ногах, я бормотал: «Где же ты, пегий? Ты не свернул себе шею? Ну где же ты, дружок?»

Ко мне кто-то приближался. Кажется, это была компания каких-то девушек. Я обратился к ним со словами:

— Разыщите моего коня! Где он? И почему вдруг стало так темно?

Девичья компания ответила всего одним голосом:

— Какой же ты идиот! Не убился?

Я узнал этот голос. Он привел меня в чувство, во всяком случае, я вдруг увидел, как несколько девушек совмещаются в одну. Дженни! Как же я был ей рад! Но лицо девушки походило на белый лист бумаги, и заговорила она с трудом:

— Джон! У твоего коня… сорвалось копыто… там, наверху этого ужасного склона.

— У меня был единственный шанс догнать тебя наперерез. Я не мог упустить такую возможность. Но где мой пегий?

И тут вдруг его увидел. Мертвого? Черта с два! Первое, что нужно знать о мустанге, — это его устройство, а устроен он так: тело у него каучуковое, копыта — стальные, сердце — тигриное, а в голове вместо мозга змеиный яд. Помня об этом, вы научитесь понимать вашего мустанга и вряд ли когда-либо ошибетесь на его счет.

Мой паршивец невозмутимо пощипывал прошлогоднюю травку, желтевшую с северной стороны большого камня, и, хотя бок коняги был жестоко ободран, это ничуть не повлияло на его аппетит.

В то же время он с интересом поглядывал на меня; его опущенное левое ухо и косящий глаз словно говорили: «А теперь попробуй-ка поймай!»

Я и пробовать не стал. Не раз видал такое выражение на мордах его троюродных братишек и сестричек, потому прекрасно знал, что оно означает.

— Скажи мне, во имя всего святого, — потребовала Дженни, — что заставило тебя погнаться за мной?

— Не знаю. А что заставило тебя убегать?

— Что за глупости! — возразила Дженни с очаровательной улыбкой. — Никакое это было не бегство!

— Ну что ж, не стану называть это ложью, но только из вежливости. Надеюсь, ты понимаешь, что я думаю на самом деле?

— У тебя большущий -синяк под глазом, — сообщила она. — А плечо разодрано так, что страшно смотреть. Давай сейчас же отправимся ко мне домой. Подожди, я приведу твоего коня. Ты ведь не можешь ходить?

— Если собираешься его ловить, я пока присяду.

По тому взгляду, который мне бросила Дженни, было видно, что она все поняла, однако уверенно направилась к пегому. Он дал ей приблизиться на пару шагов, затем запрыгал, как кузнечик, и встал футах в тридцати, высоко задрав голову и помахивая хвостом, с тем счастливым видом, который бывает у жеребца, когда люди оказываются по его милости в дурацком положении.

— Он какой-то ненормальный! — крикнула Дженни.

— Да, большой озорник, — согласился я. — Попробуй еще разок!

— Никогда не видела, чтобы конь был так плохо обучен! — сердито проворчала Дженни, и в ее словах, несомненно, была доля истины. Затем преспокойно подошла к мустангу, и — разрази меня гром! — он остался стоять как вкопанный, позволив взять себя под уздцы.

— Вот видишь! — заявила Дженни с торжествующим видом. — Ко всякому животному нужен правильный подход!

Я был слишком ошеломлен, чтобы что-нибудь ответить. Между тем меня переполняла радость оттого, что я так скоро вновь побываю на ранчо Лэнгхорнов.

По дороге, поглядывая украдкой на Дженни, которая ехала с непроницаемым лицом, я неожиданно заявил:

— Кажется, вспомнил, зачем бросился за тобой в погоню!

— Это не имеет значения, — холодно проговорила Дженни.

— Должен был тебя догнать до того, как ты окажешься дома, потому что хотел сказать что-то важное.

— Вот как? — произнесла Дженни безразличным тоном. — И что же?

— Сам не знаю, — смутился я. — Похоже, память отшибло.

Она гордо вздернула подбородок, но я увидел мельком, что на лице у нее написано глупое блаженство. Волна того же чувства нахлынула и на меня, но я не решался произнести больше ни слова, чтобы, не дай Бог, не рассеять овладевшие нами чары.

Я благословлял моего мустанга, благословлял тот страшный спуск и жалел лишь о том, что он не был вдвойне длиннее и круче. По-моему, в эту минуту мы с Дженни были как никогда близки, и от этого у меня кружилась голова, словно я стоял на вершине высокой горы.

К исходу этого дня я не совершил ничего выдающегося, не сделал ничего определенного, что можно было бы описать словами. Однако у меня было такое чувство, будто я проделал долгий-долгий путь, пересек пустыню, поднялся в горы, и теперь моему взору открылась заветная земля. И хотя я еще не ступил на нее, но стоял у самой ее границы.

Дженни тоже вроде бы ничего особенного не делала и ничего не говорила, но с нею произошла перемена столь же явная, сколь очевидна разница между осенью и весной. От нее словно веяло тонким, едва уловимым благоуханием, от которого мое сердце гулко стучало в груди, как бьется якорь о борт судна в сильный шторм.

Рана на моем плече оказалась такой глубокой, что, перевязывая меня, Дженни то и дело тихонько ахала, и я едва ли не жалел, что при падении рука не оторвалась совсем.

Однако день клонился к вечеру, мне было пора уезжать.

Я забрался на пегого, помахал Дженни рукой и отправился обратно в Эмити, про себя поклявшись, что отныне мой мустанг ни в чем не будет знать отказа до самой смерти, которую встретит в теплой конюшне, ибо сегодня он оказал мне неоценимую услугу. Если бы пегий удержался на ногах и благополучно принес меня к цели, Дженни, наверное, только лишь посмеялась бы над моей сентиментальностью.

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая