Странники в ночи - Быстров Андрей - Страница 83

Лампочка подсветки шкалы горела ровно, тепло, успокаивающе. Нет никакой КАРТИНЫ... И нет никакой СТЕНЫ, придуманной Уотерсом. И то и другое - иллюзия, бесплотный сон или радиоволна. Лампочка же реальна, вот она светит, приносит покой...

КОГДА Я ПОЗВОНЮ ПО ТЕЛЕФОНУ, ПО-ПРЕЖНЕМУ НИКОГО НЕ БУДЕТ ДОМА.

Андрей встал. Заокеанская радиостанция крутила песни "Стены" не в том порядке, в каком они располагались на альбоме - вместо "Веры" началась "Эй, ты". Андрей зажег торшер, натянул халат - не набросил, не надел, а вот именно натянул, ему не сразу удалось попасть в рукава. Он босиком прошелся по комнате, ощущая во рту отвратительную кислую сухость. Его слегка пошатывало, как от длительного голода.

ЭЙ, ТЫ, ЗАМЕРЗАЕШЬ, СТАРЕЕШЬ, ТЫ ВСЕ БОЛЕЕ ОДИНОК

Подойдя к стеллажу, Андрей наугад вытянул книгу. Это оказался маленький томик поэтической антологии со сложной виньеткой на переплете, напоминающей требующий разгадки ребус.

ЭЙ, ТЫ, НЕ ПОМОГАЙ ИМ ХОРОНИТЬ СВЕТ. НЕ СДАВАЙСЯ БЕЗ БОРЬБЫ .

Книга сама раскрылась в руке Андрея - на перегибе, там, где раскрывалась чаще, - взгляд упал на первые строки стихотворения. "Вечно голодный зверь, театр, просит снова заполнить залы"... Вот так. Нормальные люди ходят в театры и кино, встречаются с друзьями, работают, выпивают и неспешно беседуют в приятном обществе. "Тем, что остался нормальным, хранишь ты наследие человека", - вспомнилось из Оруэлла. Наследие человека здесь было ни при чем, но строчка застряла, зацепилась. Тем, что остался нормальным. Нужно остаться нормальным вопреки всему. Не помогай им хоронить свет. Докажи прежде всему самому себе, что ты существуешь. Иди в театр или ещё куда-нибудь, куда отправляются люди после работы, НОРМАЛЬНЫЕ люди, не отягощенные немыслимым.

Решение не созрело, не оформилось в виде конкретного намерения, но оно уже захватило прочные позиции. Андрей снова опустился на диван. Он засыпал в объятиях радиоволн, и ни картина, ни то, что скрывал холст, больше не терзали его. Ему снились осенние луга, багряный закат, чистый источник - не нарисованные, а реальные.

Вторично он проснулся около полудня, открыл окна. Предстояла поездка к Свиридову - Андрей так и не объяснился с ним по поводу рукописи, отделавшись маловразумительными репликами по телефону. В ванной, намыливая щеки кисточкой для бритья, Андрей раздумывал, что сказать издателю.

Во двор он спустился с опаской. Собаки не было. Ее не было и вчера, когда Андрей пришел домой, но она могла затаиться где-то возле машины.

Однако она так и не появилась. Андрей сел в машину, вывел её со двора, переключил скорость. Порывшись в коробке с кассетами, он выбрал голландскую группу "Ливин Блюз", зарядил магнитолу, нажал кнопку.

Вместо неповторимого голоса Джона Фредрикса, поющего о том, как он лгал женщине по имени Шайлина, из стереодинамиков потек зловещий шепот. Он расползался по салону, омерзительный, липкий, просачивался, казалось, под кожу сквозь поры. Ни одного слова нельзя было разобрать четко, тембр голоса все время менялся от мужского к женскому, с одной и той же угрожающей интонацией. В одном месте Андрей уловил что-то вроде "заблокирована память", в другом - "глубоко, глубоко внизу", но и в этих словах он не был до конца уверен. Создавалось впечатление, что тот, кто записал гадкий шепот на кассету с "Ливин Блюзом" (а это была именно та кассета, с наклейкой, надписанной рукой Андрея) или мало заботился о внятности, или не мог либо не хотел её достичь. Это походило на тайную запись с помощью плохого любительского микрофона, да ещё неудачно установленного - запись чего-то вовсе не предназначенного для посторонних ушей, какого-то отвратительного обряда, мерзкого колдовства. Такое колдовство пряталось от людей, оно обращалось к чему-то абсолютно бесчеловечному, холодному, скользкому, что было бы без всякой жалости брезгливо раздавлено, если бы люди его нашли.

Андрей вытащил кассету, держа её кончиками пальцев, как держал бы шевелящееся, перепачканное в слизи насекомое, и выбросил за окно. Другие кассеты он проверять не решился. Он чуть не плакал от обиды. Почему ОНИ (кто бы они ни были) сделали это? Ведь стирать с принадлежащих человеку кассет дорогую для него музыку, которую он долго искал, подбирал с любовью - это все равно, что обокрасть его дом. Впрочем, до такой аналогии они могли и не додуматься... Может быть, они мыслят совершенно иначе.

ОНИ? Андрей нервно засмеялся. Обязательно нужно пойти куда-нибудь, например, в театр. Если они смотрят, пусть видят. Если нет... Да плевать на них. Обязательно нужно пойти - не сегодня, так завтра, послезавтра, в ближайшее время.

А там, откуда передавали "Пинк Флойд", вдруг подумал Андрей, там за океаном, сейчас ночь...

23

В незапамятные благословенные дни люди не спеша добирались до театра в каретах, успевали настроиться на зрелище, которое вскоре медленно развернется перед ними на сцене, густо заполненное звуком и цветом, принесет им аромат спектакля, сольет гармонично с действием. Теперь же "Вольво", "десятки" и "БМВ" как бы невзначай тормозили у театрального здания, нелепо прекрасного, вынырнувшего из прошлого века.

Андрей по-старомодному не спешил. Едва различимая надежда не позволяла ему быть торопливым. Раскрыть одну тайну при посредстве другой или просто поменять их местами - какая разница?

Девушки с любопытством смотрели ему вслед, сдержанно вращаясь манекены в черных, синих, блестящих одеяниях до самой земли. Он шел между ними прямо и ровно, он, манекен с отсутствующим взглядом, застывшим лицом.

Из буфета доносился стойкий запах кофе, негромко хлопали пробки открываемых бутылок шампанского, шуршали обертки шоколадок. Прозвучал мелодичный музыкальный сигнал, заменяющий здесь традиционный звонок. Он повторился, и Андрей, приняв торжественный вид, переступил порог зрительного зала, словно вошел в храм, на дверях которого написано "Вход после третьего звонка запрещен". Как будто после третьего звонка начнется непристойное событие, и присутствовать на нем вроде бы даже и неловко...

Олег Инаковский со своей экстравагантной труппой почти обещал такое непристойное событие. Металлические конструкции, громоздящиеся на сцене без занавеса, с равным успехом могли изображать сад, небесный свод, интерьеры дворца или городской сквер. Еще до начала спектакля на хромированных трубах загорались и гасли разноцветные лампочки, отчего сооружение вдобавок напоминало и фантастический звездолет. Судя по комментариям в программке, выход за пределы Земли по сюжету не предполагался, так что скорее всего тут имелся в виду некий дерзкий выход за пределы себя.

Имя Олега Инаковского кричало с программки крупными черными буквами на красном фоне, фамилии актеров составляли длинный список мелким шрифтом. Андрей сел в кресло. Величаво гасла гигантская хрустальная люстра под потолком.

На сцене возникли юные мужчины и женщины, упакованные в трико. Они не просто стояли, а уже точно стояли насмерть, как раненые бойцы, готовые до последнего вздоха отстаивать эстетические позиции режиссера. Их одухотворенные лица светились жаждой донести правду до того самого зрителя, который пришел за обманом, хотя отношения Инаковского с правдой чрезвычайно осложнялись его запутанными и порой взаимоисключающими принципами в искусстве.

Главная героиня растерянно побрела вдоль рампы. В прозрачном и обильном белом платье она олицетворяла чистоту и недосягаемость, но в момент, долженствующий подчеркнуть психологическую кульминацию начального этапа действа, она разорвала одежды до пояса. Андрей услышал, как заскрипели кресла, засопели потяжелевшие мужчины в них.

Дымчатый суперзанавес, отделивший сцену от зала во время балетного номера, сделал неясным не только зрелище извивающихся под настырную музыку тел, но и смысл данного зрелища. Но возможно, смысла не улавливал только Андрей да ещё несколько простодушных зрителей, потому что кресла снова скрипели и трещали, слышались шорохи, побеждающие даже отчаянные музыкальные аккорды - в зале шла какая-то своя жизнь, отличная от жизни на сцене и слитая с ней.