Странники в ночи - Быстров Андрей - Страница 65

И все же это не чисто стихийная сила. Она живет в сложнейшем взаимодействии с миром человеческих эго. Кто-то находит в ней опору, а кто-то запутывается в паутине, но и то и другое питает её могущество. Империя, высасывающая энергию из битв людских эго и возвращающая её назад по незыблемым законам динамического равновесия... Если бы Андрея попросили дать чудовищу имя, он бы назвал его Империей Эго.

Сигарета погасла, и Андрей не стал зажигать новую. Он стоял у окна и смотрел на огни, мелькающие в ночи... Коррекция судьбы? Представить судьбу в виде колеи наподобие железнодорожной - естественная аналогия в поезде! Тогда должны быть стрелочные переводы, и только там можно что-то изменить радикально. Или - не колея, а ровная поверхность, иди куда хочешь? Тогда вмешательство в каждой точке изменит все или ничего не изменит. Воля и случайность, вероятность и предопределение - сколько философов сломали себе на этом зубы! Очень легко и просто нарисовать линию судьбы в прошлом, установить закономерности, отметить ошибки и обозначить жирными крестами непреодолимые препятствия. Но попробуйте экстраполировать, продолжить эту линию хоть на секунду в будущее! Личная история человека никогда не станет точной наукой.

Поезд замедлил ход - наверное, приближался к станции или пропускал встречный. Андрей открыл дверь, побрел по коридору к своему купе, раздумывая о вариативности судьбы. Теперь он уже пытался приспособить эту идею к сюжету нового романа. Такова была особенность его писательского мышления, его способа организации реальности. Литература и жизнь, говорил он, разные вещи. И что бы с ним ни происходило, значительное или пустяковое, возвышенное или безобразное, он старался кристаллизовать впечатления в ретортах причудливых ассоциаций, перенести квинтэссенцию из грубого внешнего мира в утонченный мир своих книг. Годилось немногое, но когда такая алхимическая операция удавалась, результат отличался от источника, как бриллиант от неотшлифованного алмаза. Не в том дело, что бриллиант "лучше" или дороже природного алмаза, просто он приобретает новое качество. Он - другой.

Тихо, чтобы не потревожить спящих попутчиков, Андрей задвинул за собой дверь купе, сел к столику, достал ручку и записную книжку. Будущий роман ещё не обрел плоти, у него не было даже названия, но его дороги начинались здесь, в изломанных строчках, втиснутых на ходу поезда при тусклой дежурной лампочке между телефонными номерами и памятными заметками.

9

История с Городницким и Гараевым не имела продолжения. Андрея никуда не вызывали, ни о чем не спрашивали, а двух-трех настырных репортеров он сурово отшил. Его совсем не удивляла такая пустота. Слепая сила не бывает последовательной, а за пиком энергетической волны идет спад.

В августе грянул так называемый путч - группа консервативных коммунистов предприняла попытку сместить Президента СССР и захватить власть в стране. Бурный водоворот разразившихся затем событий поглотил и Гараева в числе многих других. Гараев сошел с политической арены и сгинул бесследно во всяком случае, Андрей больше никогда не слышал упоминаний о нем.

"Ученика Нострадамуса" опубликовали в Москве в феврале девяносто второго. Книга неплохо раскупалась, но не повторила успеха "Неоновых Псов", хотя была более изысканной и виртуозной - правда, пожалуй, менее глубокой. Однако неверно было бы искать причину относительно скромного успеха в недостатках книги. Обстановка в стране изменилась, и это не могло не повлиять на духовную жизнь. Интерес к литературе падал на фоне победного шествия зубодробительных боевиков и сентиментальных романов, зарубежных и доморощенных.

В конце девяносто второго года вышла третья книга Андрея Карелина под названием "Цветов просят не присылать". Она также не была встречена фейерверком восторгов и золотым дождем, зато упрочила писательскую репутацию Андрея, чему он был рад - ведь он отлично знал, что находится ещё в самом начале пути.

10

СЕНТЯБРЬ 1996 ГОДА

Гараж был таким узким, что всякий раз, когда Андрей втискивал в него свою бежевую "шестерку", выбираться приходилось едва ли не через крышу. Правда, эти мучительные подвиги совершались не так уж часто - Андрей редко куда-нибудь выезжал, предпочитая домашний образ жизни. Он отнюдь не был анахоретом или нелюдимым обитателем башни из слоновой кости, но профессия накладывала отпечаток.

Заперев гараж, Андрей постоял немного во дворе, устланном золотыми листьями ранней осени. Солнце пригревало нежарко, ласково, умиротворяюще, как будто растратило летом весь свой пыл и теперь предлагало людям расслабиться и отдохнуть перед долгой трудной зимой.

Андрей вынул из кармана ключ, подошел к двери. Его дом в старой части города, где он поселился недавно, был маленьким, но уютным и в полной мере отвечал потребностям хозяина. На первом этаже, кроме ванной и кухни, помещалась всего одна длинная комната, а второй этаж целиком отводился под кабинет.

Туда, на второй этаж, и поднялся Андрей по деревянной лестнице, покрытой прозрачным лаком. В кабинете стоял письменный стол, который Андрей называл (из-за размеров) футбольным полем, на столе расположился компьютер, используемый для составления сюжетных планов, набрасывания вариантов и рисования схем. Тексты своих книг Андрей писал от руки, шутливо утверждая, что Пушкин поступал так же - и ничего, получалось... А более серьезно, для него существовала некая таинственная связь между движением пишущей руки и движением мысли, и он не собирался переходить к нажиманию кнопок. Законченные рукописи Андрей отдавал Свиридову, и в издательстве девушки-компьютерщицы поднимали страшный шум из-за того, кому набирать начало, кому середину, а кому финал - каждой хотелось читать новую книгу Андрея Карелина с первых строк. От волнения девушки допускали кучу опечаток, попадавших порой мимо корректоров в опубликованные книги, что очень огорчало Андрея - особенно когда опечатки меняли смысл слов, мало зависящих от контекста. Впрочем, он знал, что книг совсем без опечаток не бывает.

У домашнего компьютера было и ещё одно назначение. Когда Андрей нуждался в острой сосредоточенности, отключенности от всего мешающего, он садился за виртуальный бильярд, когда же, напротив, хотел отвлечься от творческой работы и полностью разгрузить сознание - за преферанс. Победы в преферансе радовали его не меньше, чем удачная страница рукописи, а поражение из-за собственных ошибок могло испортить настроение на весь день.

Помимо компьютера, занимавшего скромное место в углу, на столе существовал особый мир. Тут обитали бесчисленные обрывки и обрезки бумаги с понятными одному Андрею набросками типа: "Важно! Они звонят, его нет. Беседа, находка - убрать? Стр. 19 - время". Под лампой гжельский тигренок охранял флаконы с чернилами, над ними высилась вертикальная стойка для аудиокассет, вокруг в изрядном количестве валялись авторучки (хотя Андрей всегда писал только одной), блокноты, полупустые пачки сигарет, ножницы и тюбики с клеем, раскрытые справочники по довольно неожиданным дисциплинам, дискеты, зажигалки, карандаши. В общем, стол производил такое же впечатление, какое произвела на доктора Ватсона комната Шерлока Холмса, но подобно Холмсу, Андрей прекрасно тут ориентировался. В центре же стола лежали только чистые листы бумаги, а становящаяся все толще день ото дня новая рукопись ждала окончательной правки слева.

Над столом висели два больших плаката - Джон Леннон и Джим Моррисон, этих людей Андрей почитал не столько как музыкантов, сколько как оригинальных поэтов. У противоположной стены кабинета стоял книжный шкаф, забитый больше справочной, чем художественной литературой, и вдобавок пластинками, кассетами, компакт-дисками. Возле шкафа низкий столик и два кресла образовывали уголок отдыха. Два широких и высоких окна делали кабинет светлым и визуально просторным (на самом деле он был скорее тесноват).

Бросив ключ на стол, Андрей плюхнулся в кресло, наугад выбрал кассету (это оказался десятый альбом группы "Чикаго"), запустил "Панасоник". Сегодня у него не было никакого желания работать, из-за чего он испытывал легкое чувство вины. Можно, конечно, заставить себя, в таких случаях результат не обязательно получается хуже, часто и лучше. Но... Вот произошло бы что-нибудь, что сняло бы эту дилемму!