Хранитель планеты - Житинский Александр Николаевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/19
• Следующая

Дуня ревниво смотрела, как перышки чертят мои мысли.

– Интеллект – ноль, – говорит.

Ну, это мы еще посмотрим, у кого – ноль!

Меня отсоединили от электродов и нас с Дуней повели обратно в палату. Через час пришла мама. Глаза зареванные.

– У Дуни отклонений не обнаружено, а у тебя синусные волны эпилептического характера, – говорит.

Дунька мне язык показала.

– Все равно ПИНГВИНа не отдам, – сказал я. Мне и с этими волнами хорошо.

– Откуда у тебя это? – Мама опять собралась плакать.

– Мама, неужели ты веришь этому аппарату? – спросил я. – Что для тебя важней – я или электроды?

– Я верю в науку, – всхлипывает мама.

– Тогда почему не можешь понять, что Марцеллий – это правда!

– Опять… – вздохнула мама.

Дуньку выписали и Рудольфа выписали. Остались мы с Кристиной. Мне стали давать таблетки. Я их под языком держал, пока медсестра не уходила, а потом выплевывал и выбрасывал в форточку.

Горькие такие. И Кристину научил, а то она их глотала, как дурочка.

Я ей тоже про Марцеллия рассказал. Кристина даже петь перестала, слушает. Потом спросила:

– А планета – это что?

– Здрасьте! – говорю. – Гребенщикова поешь, а таких простых вещей не знаешь. Планета – это большой шар, на котором мы все живем. Он летит по Вселенной неизвестно откуда и куда. А на нем города, страны и люди, как приклеенные. Вокруг шара – пустота, а в ней другие шары летают во всех направлениях. Некоторые их них раскаленные. Это звезды. Видела на небе?!

Кристина уже плачет.

– Ой, как страшно! Они же все друг с другом перестукаются!

– Ничего. Может быть, проскользнем, – говорю ей.

Кристина задумалась, потом затянула: «Под небом голубым есть город золотой…»

– Погоди, – говорю. – Чего ты все одно и то же!

– А что же петь? Я другого не знаю, – говорит.

– Пой свое.

– Я не умею.

– Давай сочиним!

И мы стали сочинять песню. Кристина мелодию, а я слова. Про то, как мы в больнице лежим, а вокруг нас шары летают, раскаленные. Веселая получилась песенка! Вскоре мы ее уже хором пели. То есть дуэтом.

Нянечки сбежались, слушают. Потом профессор пришел. Я думал, он уколы нам назначит, это было бы неприятно: укол не выплюнешь.

Но профессор послушал наше творчество, улыбнулся и говорит:

– Кажется, на поправку идет. В песнях появился смысл!

Я так понял, что мы с Кристиной круче Гребенщикова текст сочинили.

Однако нас продержали еще три дня, пока мы не выплюнули свои баночки с таблетками до конца. За это время мы сочинили еще пять песен. Из других палат психованные дети приходили их переписывать и разучивали наизусть. Профессор сказал, что нас с Кристиной надо выписывать, а то мы их всех заразим.

Когда прощались с Кристиной, она мне говорит:

– Я тебя прошу, пожалуйста, следи за планетой! А то залетим куда-нибудь не туда.

Я же говорил – нормальная девчонка!

За мной в больницу приехал папа. Он был какой-то хмурый и виноватый. Я ему сказал:

– Как там Глюк?

Папа вздохнул, глаза прячет.

– Понимаешь… Как бы тебе сказать… В общем, не уследил я за твоим Глюком.

– Как не уследил? – У меня аж поджилочки затряслись!

– Нету его.

– Подох?! – кричу я.

– Нет-нет! – испугался папа. – В общем, забрали его.

– Кто?! Дунька?! – ору.

– Не знаю. Меня дома не было. Разговаривай с мамой.

Ну, все, думаю. Это конец. Они меня специально в больницу упрятали, а сами разделались с Глюком. Я разозлился страшно. Вот родители попались!

Мама встретила меня ласково, целует, обнимает… Я вырвался и сразу к креслу. Смотрю – там никого, только – энциклопедия стоит на пюпитре. Я к маме обернулся.

– Где Глюк? – спрашиваю. Мама сразу стала неприступной, как крепость Измаил, которую Суворов брал.

– Его унес хозяин, – говорит.

– Марцеллий? – я ничего не понимаю.

– Почему Марцеллий? Скворцов.

– Какой Скворцов? Не знаю никакого Скворцова! Да расскажи же наконец!

И мама рассказала, что вчера приходил молодой человек. Вежливый такой. Одет хорошо, в кроссовках. Сказал, что его зовут Скворцов, работает он в биологическом институте. У них недавно пропал пингвин, и вот он узнал, что птица у нас.

– Ну, я ему вернула… – мама говорит.

– Врет он все! ПИНГВИН у нас на кухне возник! Из лучика! Я сам видел! – кричу я.

– Опять ты за свое, – жалобно сказала мама.

– Как он выглядел, этот Скворцов?

– Да аккуратный такой. Пингвина в сумке унес. «Адидас».

– «Адидас»! Вот он, вот кто! Наверное, его Дунька подослала, – говорю я.

– Нет-нет, это не Дуня, – покачала головой мама.

– Почему?

– Потому что она тоже расстроилась, когда узнала, – отвечает мама.

– Откуда она узнала? – насторожился я.

И тут мама рассказала, что пока я в больнице был, Дуня приходила, ухаживала за Глюком, кормила его…

– Чем это она его кормила? – удивляюсь.

– Ну, я не знаю…Они там за креслом прятались.

– Какие-то листочки ему показывала, – объяснил папа.

Все понятно стало. Дунька подсовывала ему ту информацию о планете, которую они в классе собрали. Наверняка – уровень безработицы в капиталистических странах.

– Вчера Дуня пришла после этого… Скворцова. Я ей сказала, так она даже заплакала, – говорит мама.

Значит, не Дунька ПИНГВИНа свистанула…

Тогда кто же? Ничего не понимаю. Кому он нужен? Может, узнали в Академии наук? Тогда плохо дело. Оттуда его не выцарапать.

Но он ведь у них подохнет без информации!

Весь вечер я промучился в догадках, наутро в школу пошел.

Встречаю в коридоре Дмитрия Евгеньевича. Историк обрадовался, что меня увидел. Мы с ним в сторону отошли, как заговорщики.

– Ну как, – спрашивает, – ваше самочувствие?

– Да ну их! – говорю. – Думают, что я сумасшедший!

– Тернист путь Хранителя, тернист… – улыбнулся Дмитрий Евгеньевич.

– Чего? – спрашиваю.

– Это только первые трудности. Дальше будет хуже, – успокоил меня историк.

– Уже хуже, – сказал я. – ПИНГВИН пропал.

– Какой пингвин? – Он забыл видно, что я ему рассказывал.

– Ну, тот, который у вашего отца паучком был.

– А-а, передатчик…

– Ну да! Что мне делать, Дмитрий Евгеньевич?

Историк задумался. Смотрит на меня оценивающе. Наши мимо проходят, думают, он меня прорабатывает.

– А зачем вам ПИНГВИН, Боренька? – вдруг он спрашивает.

– Как зачем? Информацию передавать.

– Какую?

– Ну какую-нибудь. Энциклопедию.

Он грустно головой покачал.

– Для того чтобы приносить вашему ПИНГВИНу энциклопедию, совсем не обязательно быть Хранителем. Это может любой человек. Даже ваш Юра Родюшкин.

– Конечно, может! – говорю. – Но назначили-то меня!

– В том-то и дело, что тебя! – рассердился Дмитрий Евгеньевич. – А ты за ПИНГВИНа борешься, вместо того чтобы задуматься, как стать настоящим Хранителем!

В общем, все-таки стал меня прорабатывать. Все только прорабатывают! Никто помочь не хочет.

– Нужно собрать свои духовные силы, – говорит историк.

– Да зачем они мне? Без ПИНГВИНа?

– ПИНГВИН – просто прибор. Механизм. От него ничего не зависит. Станешь Хранителем – найдешь способ девать важное для человечества! – сказал Дмитрий Евгеньевич и пошел дальше.

Озадачил он меня.

Прихожу в класс, на меня смотрят, как на Валерия Леонтьева. Герой дня. Так мне сначала показалось. Но потом понял, что хуже смотрят.

– Что, – говорят, – Быстров, вылечил свои мозги?

– Ага, – говорю, – прочистил. А вы так и живете с замусоренными?

Галдеж поднялся. Видят, что я не желаю раскаиваться. Стали издеваться. Дунька уже всем растрезвонила, что у меня какие-то синусные волны не в порядке. Я сначала отшучивался, а потом взбесился, когда Витька Куролесов сказал, что у меня в голове – только один шарик, да и тот квадратный.

• Предыдущая
• 8/19
• Следующая