Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь - Анчаров Михаил Леонидович - Страница 26

А назавтра зашел в библиотеку.

- А-а… Сапожников, - равнодушно сказала она. И, закутавшись в пальто, снова стала заполнять чью-то карточку.

Сапожников читал подшивку. Свет был неяркий, Уходили последние посетители.

Стекла в книжных шкафах читальни сверкали.

- Я закрываю, - сказала она.

Она скинула платок с ситцевого платья и стала надевать пальто, как школьница, поднимая руки вверх и вытягиваясь, и увидела, что Сапожников на нее смотрит.

Они вышли из читального зала в темный тамбур, потом на холодную улицу, и она заперла дверь на ключ. Как будто они из чужого мира вошли в свой и заперлись на ключ. Сумерки. Сырость. Запах мокрых листьев под ногами.

- Смотри, живой, - сказала она. - Я думала, ты убит.

Они шли медленно.

- Твои живы?

- Да, - сказал Сапожников. - А твои?

- Убивать было некого.

Он взял ее за руку. Она отняла.

- Объясните мне, - сказал Сапожников.

- Не надо.

- Вы не помните?

- Не надо.

Она остановилась у подъезда и стала смотреть на носки своих туфель, потом на него исподлобья.

- Лида, я выяснил, - сказал Сапожников. - Д'Артаньян не армянин.

- Ну… - сказала она. - Иди…

Сапожников ушел.

Сидел в сквере на мокрой скамье, пока не промок.

Потом перешел улицу и вошел в подъезд. Хотел позвонить на втором этаже, не нашел звонка. Хотел постучать, но она открыла дверь сама, впустила его в переднюю, запахивая халат. В полутьме они прошли в ее комнату. На табуретке красным глазом сияла спираль электроплитки.

Она, не раздеваясь, легла под одеяло, высвободилась из халата и кинула его на стул.

- Скорей… - сказала она.

Когда они глядели в потолок, и Сапожников курил, она сказала:

- И больше никогда не приходи.

- Приду.

- Ничего нельзя вспоминать.

- Почему?

- Не знаю.

- У меня никогда потом так не было, как тогда с тобой.

- И у меня, - сказала она. - Потому и не надо.

Никто не знает, почему мужчине и женщине надо быть вместе. Потому что хочется? А если перестало хотеться? Надо бороться с собой? А кому из них? Тому, кому первому перестало хотеться? А можно жить с тем, кто с собой борется?

- Неужели жизнь прошла? - спросила она.

А Сапожников, конечно, не догадывался, что ему или ей на роду написано. А если бы догадался, что ему на роду написано, то вцепился бы в эту дуру мертвой хваткой и не послушал бы ее горделивого приказа не приходить.

Сапожников всегда знал, когда будет авария, хотя не часто мог ее предотвратить.

Понимающих его людей в этот момент не находилось. А потом уже все было поздно.

Собирались вместе и вспоминали про Сапожникова. Он не отказывался. Зачем? В нем всегда жила надежда, что, может быть, в другой раз послушаются. Иногда бывало и так. Прислушивались, аварию проскакивали благополучно. Но в этом случае о Сапожникове уже не вспоминали. Разве композитор-профессионал захочет вспомнить, от какой уличной песенки он оттолкнулся, когда сочинял свой шлягер?

Сапожников всегда знал, когда будет авария. Тут не было никакой мистики. Старый охотник знает, когда в лесу зверь. Одни говорят, что это шестое чувство, другие - жизненный опыт, а третьи, что, мол, за битого двух небитых дают и то не берут, а Сапожников был жизнью бит многажды, но не очень верил, что только в этом дело.

Последние дни Сапожников толкался среди рабочих и понял, что авария на носу.

Чересчур все было гладко для работы, которую собирались сдавать комиссии.

Да не потому, что люди, сооружавшие этот конвейер, халтурили или еще как-нибудь иначе проявляли свою самодеятельность. Просто это носилось в воздухе, в морозном ночном воздухе, пробитом светом прожекторов.

"Что же это получается? - думал Сапожников. - Все канатно-ленточное хозяйство работает, как заводное, и автоматика срабатывает. Полуторакилометровый механизм при пробных пусках исправно тянет руду из шахты, не конвейер, а невеста, ну прямо под венец. И крыть нечем".

- Чего ты беспокоишься? - сказал Виктор, - Показания приборов отличные.

Сапожников только сопел.

Они стояли и слушали, как рокочет бесконечная лепта, и смотрели, как масляно вращаются ведущие звездочки.

- Лифт, - сказал Генка.

- Что?

- Не конвейер, а лифт, - сказал Генка, снял рукавицы и зажал пальцами уши.

Сапожников сделал то же самое.

Гул стал тихим, ровным и каким-то неустойчивым. Он оглянулся на Виктора. Тот что-то кричал. Сапожников опустил руки. -..во! - докричал что-то Виктор.

- Что?

- Я говорю, это ничего!

- Что ничего?

- Есть небольшие перегрузки, но это ничего!

- Виктор, это шахта, - сказал Сапожников. - Ты с этим не сталкивался. Маленькая перегрузка может мгновенно стать завалом. Все будет рваться и лететь к черту.

Генка, давай еще прозванивай всю схему.

- Не учи меня, - сказал Виктор.

- Правильно, - сказал Блинов.

Он подошел к пульту веселый, в расстегнутом полушубке и сдвинутой на затылок пыжиковой шапке. - Я думаю, можно подписывать акт, а послезавтра ту-ту - и вы уже в Москве. Я вам завидую. Поработали вы классно. Я специально сообщу об этом в вашу контору.

- Мы еще не начинали работать, - сказал Сапожников и протянул Блинову "Краснопресненские".

Они давно уже разыгрывали восхищение друг другом, и было ясно, что и эта авария тоже приближается.

- Мне кажется, - сказал Блинов, закуривая, - что вы меня все время хотите поддеть чем-то… Я говорю - я принимаю у вас работу… ваш участок работы. А всю работу будет принимать комиссия согласно договору.

- А я вам ее не сдаю…

- Аварийная автоматика работает отлично. В чем дело?

- У вас питатели работали плохо, плохо подавали руду. Образовались завалы…

Совсем недавно…

- Это уж не ваша забота.

Блинов бросил сигарету на землю, топнул по ней, и ее тут же умело. Вверху под прожекторами летел колючий снег. За забором шахтного двора стояло бурое зарево.

Небо было бурое от далеких коксовых батарей.

- Да вы не обижайтесь, - сказал Сапожников. - Датчики показывают перегрузку на сгибах. А ведь конвейер еще не гоняло как следует.

- Да-да… конечно, - сказал Блинов. - Вот сейчас и попробуем.

- В смысле прозвоним схему - тогда попробуем, - сказал Генка.

- Щекотеев! Костин! - крикнул Блинов. - Передайте там в низ! Сейчас погоним на повышенном режиме!

Потом он повернулся к ним с улыбкой. Но это была не улыбка. Просто он так щурился от ветра.

- Я моложе вас, товарищ Сапожников, - сказал он, - но хочу дать вам совет. Вы очень эмоциональный человек… Вы…

- Летом, летом… - сказал Сапожников. - Летом будете советовать. Сейчас чересчур холодно.

- Пошел! - крикнул Блинов вдаль и приблизился к пульту. - Позвольте.

Виктор отодвинулся, и Блинов кинул рубильник.

Медленно стал нарастать грохот. Тонкий ручеек подскакивающей на ленте руды плавно превратился в черный пласт.

Блинов убежал. Вдоль конвейера стояли люди и напряженно глядели на маслянистую цепь, которая текла по барабанам. Все шло гладко.

- Работает старушка, - нерешительно сказал Генка. - В смысле конвейер.

Сапожников, не отвечая, глядел на приборы. Все шло гладко. Сапожников отошел от приборов. У ленты его догнал Виктор.

- Что тебя беспокоит? - спросил он.

- То, что Блинов боится комиссии больше, чем аварии.

- Ты думаешь?

Сапожников не ответил.

- В конце концов, черт с ним… За электрическую схему я ручаюсь, - сказал Виктор.

- А за человеческую?

И тут их окликнул Генка:

- Ребята… живо!

Они подбежали.

Приборы показывали аварийную перегрузку.

Все переглянулись.

Стоял дикий грохот. Приборы показывали аварийную перегрузку, но автоматика почему-то не срабатывала, не отключала механизмы. Тогда Виктор кинулся к ленте, от которой стали медленно отходить люди. Сапожников подбежал к Виктору в тот момент, когда он обалдело смотрел на безмятежный аварийный выключатель, под который кто-то подсунул лом. Обычный лом, которым лед с тротуаров скалывают.