Японская фантастическая проза - Комацу Саке - Страница 81

— Пойдешь со мной,— сказал старик Куниэде.

За поворотом открылся павильон-флигель. Пройдя через крытую галерею, они вошли в него и очутились в передней, из которой двери вели в две большие комнаты.

Несмотря на суровые холода, стоявшие в конце февраля, сёдзи и застекленные ставни были раздвинуты. Вдали виднелось озеро Асиноко. На большом лакированном столе, который стоял посреди комнаты, лежал ворох исписанных бумаг. Тут же был расписной лакированный ящичек с кисточками для письма тушью. Тяжелая темно-зеленая тушечница напоминала застывший водоворот. Ку-ниэда вспомнил, что однажды видел такую тушечницу на выставке. На дне этого темно-зеленого водоворота, на корочке засохшей туши поблескивала золотистая звездочка. Палочка для туши — в стиле эпохи Чинского двора, но, кажется, японской работы — была украшена листьями бамбука, выведенными золотой пыльцой. На краю ящичка лежала толстая кисточка, влажная, словно ее только что окунули в тушь. В комнате было много книг, географических карт, ежегодников. Здесь можно было увидеть и европейские издания, и древние рукописи в свитках.

В комнате находились трое: в углу сидел изможденный усталый мужчина средних лет, по-видимому помощник, за столом миниатюрный человек в стального цвета кимоно смотрел, скрестив на груди руки, за раздвинутые сёдзи, а рядом с ним, в стеганом ватном кимоно тот, что походил на монаха. Глаза его были полуприкрыты, ладони соединены на животе. На столе перед ними лежали три огромных конверта с несколькими иероглифами на лицевой стороне*

— В общем, почти закончили...— сказал тот, что смотрел на открывающийся за сёдзи пейзаж. Он опустил руки и кивнул в знак приветствия.

— О, готово? — Старик кивнул в ответ и с помощью девушки пересел с кресла на пол.— Значит, августейшая семья отправляется в Швейцарию...

— Да,— ответил миниатюрный мужчина.— А младшие члены императорской семьи — в другие страны. Один в Америку, другой в Китай, а третий, если удастся,— в Африку...

Миниатюрный человек повернулся в сторону Куниэды. И Куниэду потрясло его лицо: за неделю профессор Фуку-хара изменился до неузнаваемости. Его еще недавно по-детски пухлые и округлые щеки впали, провалились глубоко глаза, и без того свинцовый цвет лица усугубляла отросшая щетина. Он походил на доживающего последние дни ракового больного. И только глаза его ярко пылали — два последних уголька на пепелище духовной энергии.

— Погибнет более половины...— тихим, бесстрастным голосом проговорил профессор.— Да и оставшимся в живых;.. придется горько...

— Вы разделили всех на три группы...— Старик смотрел на конверты.— Вот как...

— Нет, это не три группы, а три возможных варианта,— откашлявшись, заговорил профессор Фукухара.— Один на тот случай, если японскому народу удастся в будущем иметь свою страну, второй — если японцы расселятся в других странах и там ассимилируются... и последний — на тот случай, если ни одна страна в мире нас не примет...

— В третий конверт вложен еще один конверт. Там —' четвертый вариант, где высказывается ^крайний взгляд на вещи,— тихо произнес монах.— Откровенно говоря, мы все трое хотели было на нем остановиться. Но тогда наша работа совершенно не отвечала бы поставленной задаче. Так что написали в качестве особого мнения, отдельно.

— Суть его в том, чтобы ничего не предпринимать,— пояснил профессор.— Все остается так, как есть, и никаких мер, ничего...

«Да вы что!..— едва не вырвалось у Куниэды.— Что же это, все японцы до последнего —сто десять миллионов человек — должны умереть, погибнуть? Да чем только эти ученые занимаются?! На кой черт они нужны...»

— Вот оно как! — Старик Ватари не отрывал взгляда от третьего конверта.— Такое мнение, значит, тоже появилось... Да...

— Может быть, именно в этом исключительность японского народа. У японцев может появиться такое мнение...— Монах приподнял веки. Казалось, он убеждает самого себя.

— А вы все трое, прежде чем сделать такое заключение, подумали о своем возрасте? — Старик острым взглядом скользнул по лицам собеседников.

— Как вам сказать...— пробормотал Фукухара, вновь оборачиваясь к раздвинутым седзи.

— Ханаэда, поди сюда,— сказал старик девушке, сидевшей у порога.— Прошу вас, полюбуйтесь этим полным свежести и надежд созданием. Она еще не познала любви. О таких вот девушках вы подумали?.. Или, скажем, о детях?

— Как вам сказать...— повторил Фукухара.

Куниэда даже не заметил, что его руки, лежавшие на коленях, вспотели и сжались в кулаки. Его бил озноб. Эти ученые, они что — звери?..

— Как бы то ни было, это крайняя точка зрения...— Монах опять прикрыл веки.— Для нас это своего рода исходная позиция, отталкиваясь от которой можно продумывать различные варианты...

— Да, исходная позиция... Она гласит: ничего не искать, ничего не требовать от мира, от других стран... Япония может надеяться только на Японию...— Голос профессора стал совсем безжизненным.— Мир еще не устроен так, чтобы Япония могла у него что-либо требовать. Человеческое общество на нашей планете еще не обеспечивает гражданину любой страны право жить в любом государстве. И надо полагать, что такое положение вещей сохранится довольно долго. Это исходный момент. Японскому народу, потерявшему свою территорию, придется просить другие народы, чтобы его — из милости! — пустили в какой-нибудь закоулок. Однако, если просьбы будут отвергнуты, японцы не должны настаивать. А если они все же где-то устроятся, то будут жить, рассчитывая только на себя...

— Декларация прав человека,— вмешался, не выдержав, Куниэда,— гарантирует право на жизнь любому человеку, если он... Любое правительство...

— Декларация есть декларация...— почти беззвучно пробормотал профессор Фукухара.— А такого права, на котором мог бы настаивать один человек перед всем человечеством, к сожалению, нет, оно еще даже не сформулировано. Ведь и с тех пор, как в каждой стране были закреплены законом права и обязанности граждан и правительства, прошло совсем немного времени...

— Если даже мы выживем, потомкам... им придется страдать...-- тихо кивая сказал старик.— В любом случае, захотят ли они оставаться японцами или не захотят... Поведение японцев будет регламентироваться не Японией, а внешним миром... Было бы легче, если бы исчезло само понятие «Япония»... Японцы превратились бы просто в людей... Но этого не получится... Ибо культура и язык — историческая «карма»... Если бы и Япония как государство, и народ ее, и культура, и история сгинули бы разом, было бы по-своему хорошо... Но японцы все еще молодой народ, волевой народ, его «карма» жить еще не кончилась...

— Э-э, простите...— сказал молчавший до сих пор помощник.— Если позволите, нельзя ли господам ученым отдохнуть? Ведь они совсем не спали все это время...

— Куниэда, конверты...— Старик кивнул девушке.— Благодарю вас! Отдыхайте, пожалуйста.

Девушка и Куниэда помогли старику пересесть в кресло-каталку, остальные трое не шелохнулись.

— Сразу отправитесь в Токио? — спросил Куниэда, толкая кресло.— Хорошо бы взять с собой и господ ученых. Машины есть. А здесь, думаю, оставаться опасно...

— Ханаэда,— властно сказал старик, обернувшись к девушке.— Немедленно вызовите врача. Пусть осмотрит ученых.

Ватари решил не теряя ни минуты отправиться с бумагами в Токио, оставив для гостей две машины. Когда Куниэда, собравшись в дорогу, подвез кресло-каталку со стариком к машине, с неба посыпал колючий снег. Открыв дверцу «мерседеса-600», сделанного по спецзаказу, и спустив трап, он хотел было погрузить кресло, как вдруг раздался оглушительный грохот. Куниэда обернулся. Со склона Фудзи, недалеко от вершины, поднимался дым.

— Это кратер Хоэй,— спокойно произнес старик.— Судя по дыму, ничего страшного, во всяком случае пока...

Сзади послышались торопливые шаги. К машине подбежала бледная как полотно Ханаэда.

— Дедушка...— она закрыла лицо руками.— Фукухара-сенсей...

— Что?!

Куниэда испуганно обернулся к дому. Оттуда медленно шел монах. Вытащив из рукава-кармана кимоно четки, он молитвенно сложил ладони.