Пелагия и белый бульдог - Акунин Борис - Страница 38

• Предыдущая
• 38/58
• Следующая

И от околоточного с побитым городовым тоже сикурсу ждать не приходилось.

Поиграв желваками для большей храбрости, Бердичевский сделал шаг, другой и приблизился к страшному танцору. Тот вдруг взял и запел какую-то дикую, но по-своему мелодичную песню, и быстро-быстро замахал клинком.

– Немедленно прекратить! – что было сил гаркнул Матвей Бенционович.

Черкес только повел в его сторону багровым от хмеля глазом.

– Я тебе говорю!

Бердичевский шагнул вперед еще, потом еще.

– Ишь, бедовый, – сказали сзади в толпе.

Непонятно про кого – про Черкеса или про товарища прокурора, но Матвей Бенционович принял на свой счет и несколько воодушевился. Он протянул руку, чтобы схватить горца за рукав, и вдруг – вшшить! – у самых пальцев Бердичевского сверкнула стальная дуга, а с сюртучного обшлага отлетели две чисто срезанные гербовые пуговицы.

Матвей Бенционович с невольным криком отскочил в сторону и, разъярившись от такой потери лица, крикнул околоточному:

– Живо за Бубенцовым! Если не усмирит своего абрека, приказываю стрелять ему в ноги!

– Владимир Львович спят еще и будить не велели, – объяснил Спасенный.

– Вот, жду десять минут по часам. – Бердичевский сердито помахал серебряной луковицей. – И велю палить!

Тихон Иеремеевич засеменил по направлению к флигелю, а на площади установилось заинтересованное молчание.

Черкес, как заведенный, всё продолжал свой ни на что не похожий танец. Бердичевский стоял с часами в руках, чувствуя себя преглупо. Карасюк с видимым удовольствием всовывал в револьвер патроны.

Когда до истечения срока ультиматума оставалась минута, околоточный нервно сказал:

– Ваше высокоблагородие, засвидетельствуйте, что я никакого касательства…

– Идет! Идет! – зашумели в толпе.

Из ворот гостиницы неспешно вышел Владимир Львович – в шелковом халате и турецкой шапке с кисточкой. Перед ним расступились. Он остановился, упер руки в бока и некоторое время просто смотрел на своего ополоумевшего янычара. Потом зевнул и тихонько двинулся прямо на него. Кто-то из баб ахнул. Черкес вроде бы не смотрел на своего господина, но в то же время, продолжая пританцовывать, понемногу пятился к стене гостиницы. Бубенцов двигался всё так же лениво, не произнося ни единого слова, до тех пор, пока Черкес не уперся в самую стену и замер на месте. Взгляд у него был совершенно остановившийся, будто мертвый.

– Наплясался, дурак? – сказал Владимир Львович в наступившей тишине. – Идем, проспись.

После этих слов инспектор повернулся и не оборачиваясь пошел назад к флигелю. Мурад послушно шагал за ним, сбоку мелко переступал Спасенный.

Все молча провожали живописную троицу взглядом.

Какой-то дьячок, перекрестившись, басом сказал:

– Даде им власть над дусех нечистых.

Перекрестилась и Пелагия, которая, как нам уже известно, никогда не сотворяла крестного знамения всуе.

У входа в квартиру, которую до недавнего времени занимал бедный Аркадий Сергеевич, тоже стояло плотное кольцо любопытствующих, и у крыльца грозно пучил глаза полицейский урядник. Перед тем как войти, Пелагия перекрестилась еще раз, и опять не без причины.

Гостиная выглядела почти так же, как накануне, только опустели столы, на которых во время суаре стояли вино и закуски. Тем ужаснее смотрелась картина, открывшаяся взору монахини в салоне. Все фотографии были не только содраны со стен, но и изорваны в мельчайшие клочки, усыпавшие весь пол. Кто-то, находившийся в исступлении, потратил немало времени, чтобы обратить выставку Поджио в совершеннейший прах.

Навстречу товарищу прокурора сбежал по лесенке из бельэтажа деловитый полицмейстер Лагранж, при виде Бердичевского просиявший заискивающей улыбкой.

– Матвей Бенционович, вы? Решили сами? Что ж, правильно.

Он с поклоном пожал руку Бердичевскому, с недоумением воззрился на Пелагию, однако объяснением Матвея Бенционовича остался полностью удовлетворен и в дальнейшем не обращал на монашку ни малейшего внимания. Видно было, что Феликс Станиславович находится в самом великолепном расположении духа.

– Тут что рассматривать, – небрежно махнул он рукой на разгром в салоне, – вы наверх пожалуйте. Вот где картинка.

Наверху было всего две комнаты – спальня и еще одна, где, как уже говорилось, Аркадий Сергеевич расположил фотографическую лабораторию. В нее сначала и заглянули, поскольку она располагалась ближе.

– Вот-с, – горделиво показал Лагранж. – Расколочено вчистую.

И в самом деле, лаборатория выглядела еще ужаснее самой выставки. Посреди комнаты лежал не то разбитый со всего маху, не то растоптанный ногами аппарат «Кодак», а вокруг посверкивающими льдинками валялись осколки фотографических пластин.

– Ни одной целой не осталось, все вдребезги, – всё так же бодро, словно хвастаясь способностями неведомого преступника, объяснил полицмейстер.

– Следы? – поинтересовался Бердичевский, поглядев на двух полицейских чиновников, ползавших по полу с лупами в руках.

– Какие уж тут следы, – ответил один, постарше, подняв мятое, испитое лицо. – Сами видите, будто стадо слонов пробежало. Ерундой занимаемся, осколки складываем. Тут вот внизу каждой пластинки бумажка с названием. «Белая беседка», «Закат над Рекой», «Русалочка». Подбираем уголок к уголку, как в детской игрушке «Собери картинку». Вдруг сыщется что полезное. Конечно, навряд ли.

– Ну-ну. – Бердичевский вполголоса спросил Лагранжа: – А где… покойник?

– Идемте, – засмеялся Феликс Станиславович. – Ночью спать не будете. Одно слово – натюрморт.

Матвей Бенционович, вытерев лоб платком, последовал за синемундирным Вергилием по коридору. Пелагия тихонько шла сзади.

Поджио лежал на кровати, торжественно глядя в потолок, будто задумался о чем-то очень значительном – уж во всяком случае, не о какой-то жалкой треноге, которая пригвоздила его к кровати, да так и осталась торчать, зажатая сводом грудной клетки.

– Разумеется, наповал, – показал пальцем в белой перчатке полицмейстер. – Удар, изволите ли видеть, нанесен строго вертикально. Стало быть, убитый лежал, встать не пытался. Очевидно, спал. Открыл глаза, и в тот же миг – царствие небесное. А крушить и ломать убийца уже потом принялся.

Матвей Бенционович заставлял себя смотреть на три сдвинутые ножки, глубоко утопленные в теле мертвеца. Ножки были деревянные, но в нижней части обитые медью и, должно быть, с острыми концами.

– Сильный удар, – сказал он, изображая невозмутимость, и попробовал обхватить пальцами верх треноги.

Не вышло – пальцы не сошлись. – Женщина так не смогла бы. Тяжеловато, да и не ухватить как следует.

– Я тоже так думаю, – согласился Лагранж. – Так что это не Телианова. Дело-то, в сущности, немногим сложнее пареной репы. Я только следователя ждал, а мои уж и полный осмотр произвели. Не угодно ли протокольчик подписать?

Бердичевский поморщился от столь явного нарушения процедуры – протокол осмотра без прокурорского представителя составлять не полагалось, и оттого стал читать бумагу с нарочитой медлительностью. Но всё было составлено идеально – Лагранж полицейскую работу знал, следовало это признать.

– Какие у вас соображения? – спросил Матвей Бенционович.

– Пойдемте, что ли, вниз, в салон, пока этого вынесут, – предложил Феликс Станиславович.

Так и сделали.

Встали в углу пустого салона, полицмейстер закурил трубку, Матвей Бенционович достал тетрадочку. Здесь же пристроилась и сестра Пелагия: ползала по полу, вроде как убирала мусор, а на самом деле собирала обрывки картин, складывала один к одному. Собеседники внимания на нее не обращали.

– Слушаю, – приготовился записывать Бердичевский.

– Круг фигурантов по делу узок. Тех, кто мог иметь хоть какие-то мотивы для убийства, и того меньше. Надо установить, кто из сих последних не имеет алиби, да и дело с концом.

Лагранж был сейчас чудо как хорош: глаза горели огнем, усы победительно подрагивали, рука энергично рубила воздух, специальные термины перекатывались во рту, словно леденцы. Думается, что за последние недели Феликс Станиславович переменил мнение о скучности и неперспективности Заволжья. Чего стоило одно зытяцкое дело! Но там основные фанфары и литавры явно предназначались Бубенцову. Зато здесь, при расследовании этого аппетитнейшего убийства, никто не мог перебежать полицмейстеру дорогу. Опять же появилась прекрасная возможность продемонстрировать хитроумному и опасному господину Бердичевскому свою незаменимость, в настоящий момент находившуюся под большим сомнением в связи с оплошностью Феликса Станиславовича по части взятки.

• Предыдущая
• 38/58
• Следующая