Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 2
- Предыдущая
- 2/57
- Следующая
– Пошли, – сказал старик. – Хочешь посидеть в машине времени? Такое еще никому не дозволялось, ты и сам знаешь. Хочешь стать первым?
Ответа не потребовалось. От старика не укрылось, как заблестели и увлажнились глаза молодого гостя.
– Да ладно тебе, – забормотал старик. – Будет, будет, чего уж там…
Стеклянная кабина лифта скользнула вниз и перенесла их на цокольный этаж, где посреди белоснежного зала стоял…
Умопомрачительный аппарат.
– Ну вот. – Стайлз тронул какую-то кнопку, и пластиковый футляр, сто лет защищавший машину времени, отъехал в сторону. Старик кивнул. – Залезай. Садись.
Шамуэй медленно пошел к машине.
Стайлз тронул еще одну кнопку, и машина, вспыхнув изнутри, стала похожей на затянутую паутиной пещеру. Она вдыхала годы и тихо выдыхала воспоминания. По ее хрустальным венам летали призраки. Великий бог-паук за одну ночь соткал для нее ковры. Она была обитаемой; она была живой. Ее механизм омывали невидимые приливы и отливы. В ее чреве хранился жар солнц, таились фазы лун. С одного края, вся в клочьях, металась осень, а с другого подступали снежные зимы, которые влекли за собою весенние цветы, чтобы опустить их на поляны лета.
Не в силах произнести ни звука, молодой репортер вцепился в подлокотники мягкого кресла.
– Ты не бойся, – приободрил его старик. – Я же не отправляю тебя в путешествие.
– Да я бы не возражал, – отозвался Шамуэй.
Старик вгляделся в его лицо.
– Верю. Ты похож на меня – каким я был сто лет назад. Ни дать ни взять, мой названный сын!
Тут молодой гость прикрыл глаза; ресницы поблескивали влагой, а витавшие со всех сторон призраки сулили бессчетное множество завтрашних дней.
– Что скажешь? Как тебе нравится мой «конвектор Тойнби»? – порывисто заговорил старик, отгоняя грезы.
Он отключил подсветку. Репортер открыл глаза.
– «Конвектор Тойнби»? Что это?..
– Ага, еще одна загадка? Так я про себя зову этот аппарат – в честь великого Тойнби, блестящего историка, который сказал: любая общность, любая раса, любая цивилизация, которая не стремится поймать будущее и повлиять на него, обречена превратиться в прах, остаться в прошлом.
– Он прямо так и сказал?
– Примерно. Да. Так вот, можно ли выдумать лучшее название для моей машины? Ау, Тойнби, где ты там? Вот тебе ловушка для будущего!
Старик схватил гостя за локоть и вытянул из кабины.
– Хорошего понемножку. Времени у нас в обрез. Сюда вот-вот пожалуют сильные мира сего. А потом Стайлз, ветеран путешествий во времени, сделает последнее эпохальное заявление! За мной!
Вернувшись на крышу, они посмотрели вниз, где уже собирались знаменитости и полузнаменитости со всего света. На подъездах образовались пробки, небо заслонили вертолеты и бипланы. Дельтапланам не осталось места; они, как стадо цветных птеродактилей, уже давно томились на краю обрыва, сложив крылья и подняв носы к облакам.
– Надо же, – прошептал старик, – все это – в мою честь.
Репортер взглянул на часы:
– Без десяти четыре, начинаем обратный отсчет. Близится великое прибытие. Уж извините, но это я сочинил еще на прошлой неделе, когда писал о вас материал для «Новостей». Прибытие и отправление, которые слились в единый миг, когда вы, шагнув сквозь время, изменили будущее всего мира – от ночной тьмы к свету дня. Но меня преследует один вопрос…
– Говори, какой?
Шамуэй уставился в небо:
– Когда вы двигались вперед по ходу времени, неужели никто не замечал вашего прибытия? Как вы думаете, неужели ни один человек, задрав голову, не увидел, как в воздухе завис ваш аппарат – сначала здесь, потом над Чикаго, над Нью-Йорком и Парижем? Ни одна живая душа?
– Как тебе сказать, – ответил создатель «конвектора Тойнби». – Полагаю, меня просто не ждали! Если кто-то и заметил нечто странное, откуда ему было знать, что это за штуковина! К тому же я соблюдал осторожность, нигде подолгу не задерживался. Много ли мне было нужно: снять на пленку перестроенные города, чистые моря и реки, свежий, не знающий смога воздух, неукрепленные рубежи, спокойную жизнь всеобщих любимцев – китов. Я перемещался стремительно, фотографировал быстро и пулей помчался назад, против течения времени. Как ни парадоксально, сегодня все будет иначе. Миллионы и миллионы глаз дружно устремятся вверх. Каждый человек в бескрайней толпе будет переводить взгляд – разве не так? – с желторотого авантюриста, сгорающего в небе, на старого дурака, все еще гордого своей победой.
– Это правда, – сказал Шамуэй. – Так и будет!
Раздался хлопок. Шамуэй оторвался от зрелища людской толчеи на окрестных площадках, от кружения летающих машин, потому что Стайлз откупорил бутылку шампанского.
– Наш приватный тост на приватном празднике.
Взяв бокалы, они ждали заветного мгновения, за которое полагалось выпить.
– Осталось пять минут, продолжаем обратный отсчет. А почему, – спросил молодой репортер, – никто, кроме вас, не совершал путешествий во времени?
– Да потому, что я сам положил этому конец, – ответил старик, перегибаясь через ограждение крыши и глядя на толпы собравшихся. – Осознал, чем это чревато. Нет, я-то вел себя разумно, не забывая о последствиях. Но нетрудно представить, какой начнется кавардак, если все, кому не лень, повалят в кегельбаны времени и будут сбивать кегли направо и налево, повергать в ужас туземцев, распугивать горожан, вмешиваться в судьбу Наполеона или воскрешать Гитлера и ему подобных? Боже упаси! Правительство, разумеется, согласилось – вернее, потребовало, чтобы «конвектор Тойнби» стоял на вечном приколе. Сегодня ты стал первым и последним человеком, чьи отпечатки пальцев останутся на его рычагах. Десятки тысяч дней аппарат находился под надежной охраной, чтобы его не украли. Что там со временем?
Шамуэй посмотрел на часы, у него перехватило дыхание:
– Осталась одна минута, продолжаем обратный отсчет…
Теперь Шамуэй стал отсчитывать вслух секунды, старик отсчитывал вместе с ним.
Они подняли бокалы с шампанским.
– Девять, восемь, семь…
Внизу наступила мертвая тишина. Небо дышало ожиданием. Телекамеры устремились кверху, готовые начать слежение.
– Шесть, пять…
Они чокнулись.
– Четыре, три, две…
Сделали первый глоток.
– Одна!
Оба со смехом выпили еще. Потом взглянули на небо. Золотистый воздух над береговой линией Ла-Хольи замер. Настал миг великого прибытия.
– Оп! – выкрикнул молодой репортер, словно фокусник на манеже.
– Оп, – мрачно повторил Стайлз.
Никакого эффекта.
Прошло пять секунд.
Небо зияло пустотой.
Прошло десять секунд.
Воздушная стихия не дрогнула.
Прошло двадцать секунд.
Ничего.
Не выдержав, Шамуэй вопросительно посмотрел на старика, стоявшего рядом.
Стайлз выдержал его взгляд, повел плечами и сказал:
– Я солгал.
– Что? – вскричал Шамуэй.
В толпе началось волнение.
– Я солгал, – без обиняков повторил старик.
– Не может быть!
– И тем не менее, – сказал путешественник во времени. – Никуда я не летал. Просто обставил все так, чтобы все поверили. Машины времени нет и в помине – есть только ее подобие.
– Как же так? – Репортер в полной растерянности схватился за перила. – Как же так?
– Вижу, у тебя на лацкане закреплен микрофон. Включай. Да. Годится. Пусть все слышат. Поехали.
Старик допил остатки шампанского, а потом заговорил:
– Все потому, что я рос в такое время – в шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы, – когда человечество потеряло веру в себя. Я воочию видел это неверие: у меня на глазах разум утратил разумное стремление к выживанию; от этого мною овладела тревога, потом апатия, потом злость. Везде и всюду, в том, что я видел и слышал, сквозило сомнение. Везде и всюду маячил крах. В профессии – безысходность, в размышлениях – тоска, в политике – цинизм. А если не скука и не цинизм, то воинствующий скепсис и ростки нигилизма.
- Предыдущая
- 2/57
- Следующая
