Женщины времен июльской монархии - Бретон Ги - Страница 18

• Предыдущая
• 18/57
• Следующая

Г-жа Дон не сделала больше ни одного замечания, хорошо зная, что одной удачной фразой сумела усилить свою власть и свой престиж.

Отныне, подчинив маленького Адольфа, которому за столько проступков требовалось вымолить прощение, Софи окончательно забрала в свои руки все бразды правления в правительстве.

«Власть этой женщины огромна, — писал тогда Бальзак. — Во множестве случаев именно г-жа Дон вынуждала г-на Тьера принимать решение. Сегодня, когда после обеда он принимает какого-нибудь посла и временами начинает дремать, она постоянно находится поблизости, наблюдает за ним и отвечает вместо него».

Каждое утро председатель совета являлся в комнату г-жи Дон с набросками своих речей, черновиками докладов, конфиденциальными делами, дипломатическими депешами и давал все на просмотр своей любовнице.

Теперь дочь торговца сукном высказывала свое мнение, указывала, какое слово вычеркнуть, предлагала подходящий, по ее мнению, ответ послу, вычеркивала чье-нибудь имя из списка новых назначений или изменяла смысл будущей речи.

Совершенно подчинившись всем требованиям этой женщины, которая вечером заставляла его отказаться от того, что он обещал утром, Тьер очень скоро навлек на себя недовольство огромного числа людей, которые называли его флюгером и грубияном.

Это легкомысленное поведение в один прекрасный день едва не стоило ему пинка под зад, о чем ему и объявил Арман Каррель.

Послушаем, что рассказывает шевалье де Кюсси. «Когда король поручил г-ну Тьеру сформировать кабинет министров, этот государственный деятель пришел поговорить об этом с генералом Жакмино и посоветоваться с ним. Генерал, хорошо знавший Тьера и отличавшийся речью грубоватой, но искренней в силу своего энергичного и пылкого характера, отговаривал его от подобного поручения или, по крайней мере, советовал отказаться в новом кабинете министров от таких постов, как председатель совета и министр иностранных дел. Для пояснения такого совета он перечислил три главных аргумента:

«Разумеется, ошибочно, я в этом уверен и потому остаюсь вашим другом, общественное мнение обвиняет вас в том, что с поста государственного секретаря по финансам в министерстве Лаффита вы ушли не с чистыми руками. Это первый аргумент… Перейдем ко второму.

Ошибочно или справедливо, я сейчас не стану в это углубляться, общественное мнение обвиняет вас в том, что вы были и сейчас еще являетесь любовником своей тещи. Не находите ли вы, что уже эти два обстоятельства должны повредить вашему достоинству и помешать дипломатическому корпусу видеть в вас человека незапятнанного, как и положено представителю Франции, общающемуся с иностранцами, которым ваши общеизвестные политические взгляды не внушают доверия?

И, наконец, позвольте вам заметить, среди посланников, представляющих Европу и принадлежащих сплошь к высшей аристократии своих стран, необходимо, по крайней мере, чтобы вы, «демократ», обладали достойным, представительным, строгим внешним видом. В действительности же ваш слишком малый рост всему этому не способствует. Вы можете быть прекрасным министром внутренних дел, но вы никогда не будете подходящим и, значит, полезным, с точки зрения интересов отечества, ни председателем совета министров, ни министром иностранных дел.

После нескольких минут молчания г-н Тьер сказал, что он уступает доводам генерала без каких бы то ни было комментариев, и удалился от него около двух часов ночи, сказав только, что он не откажет королю в своей поддержке, выполнит возложенную на него Его Величеством миссию по формированию нового кабинета, но сам не войдет в него или, по крайней мере, не станет — это решено — ни председателем, ни министром иностранных дел…»

По просьбе Тьера генерал Жакмино согласился приехать к нему часам к семи утра, чтобы вместе поработать над составом будущего кабинета.

«Верный своему слову, генерал Жакмино явился к г-ну Тьеру в семь утра. Он нашел г-жу Дон в кабинете своего зятя, который тут же объявил гостю, к его крайнему изумлению, что его кабинет уже составлен и что он будет участвовать в нем в качестве председателя, взяв себе одновременно портфель министра иностранных дел.

— К чему же было меня беспокоить в столь ранний час, — сказал генерал, — после стольких обещаний, сказанных вами пять часов назад на протяжении четырехчасового разговора?

С этими словами разгневанный генерал Жакмино взял шляпу и удалился.

В тот же день во время заседания палаты депутатов г-н Тьер и генерал Жакмино оба были выбраны в Президиум. Явившись туда, где должен был заседать Президиум, генерал увидел уже занявшего свое место г-на Тьера, который сделал вид, что не заметил появления своего коллеги. Генерал ничем не выказал недовольства, но в конце заседания сказал:

— Тьер, мне надо вам кое-что сказать.

Покинув вместе палату, они направились в сторону площади Согласия… Генерал первым нарушил молчание, длившееся с самого выхода из Пале-Бурбон:

— Сегодня утром, месье, — сказал он Тьеру, — я был несказанно удивлен: после того, как несколько часов назад мы пришли к общему мнению, вы приглашаете меня к себе только за тем, чтобы с необыкновенной легкостью сообщить, что вы поступили совершенно наоборот. Я выразил вам свое недовольство, уступив место г-же вашей теще, чьи суждения в этих обстоятельствах вас устроили больше, чем мои; но проявленное мною недовольство ни в коей мере не оправдывает вашей невежливости по отношению ко мне, когда вы не пожелали ответить на мое приветствие. Так вот, месье, на этот раз я выскажу вам свое мнение, к которому советую прислушаться. Я никогда никому не позволял грубости в свой адрес. Если бы король, или принц королевской крови, или мой отец, месье, даже мой отец осмелился не ответить на мое приветствие, я бы с таким человеком раз и навсегда прекратил все отношения. Всякое же лицо иного порядка — как вы, например, месье, — позволившее себе подобную грубость, получило бы от меня просто пинка под зад…

Г-н Тьер, — завершил наконец, свой рассказ генерал Жакмино, — сослался на свое плохое зрение, на занятость в тот момент, на рассеянность и сказал, что я слишком близко к сердцу принимаю такие мелочи. Он говорил со мной непринужденным и шутливым тоном и, прощаясь со мной, протянул мне руку, которую я не принял, однако не было больше случая, чтобы он не раскланялся со мной

— Ну что, мой дружочек, значит, мы убили нашего папочку?

Вопрос, согласитесь, выглядит странным. Ответ — и того страннее:

— А что вы хотите, — сказал осужденный, потупив взор, — нет людей без недостатков…].

А вскоре у г-на Тьера начались неприятности куда более серьезные.

С некоторых пор египетский паша Мехмет Али, которому покровительствовала Франция, находился в состоянии войны с султаном Махмудом, которого поддерживала Англия.

Весной 1840 года Лондон и Вена, опасаясь, что Россия воспользуется этим конфликтом и захватит Константинополь, предложили Франции совместное вмешательство в целях урегулирования турецко-египетского спора. Луи-Филипп согласился.

К сожалению, Антанта складывалась с большим трудом. Действовать заодно с Англией значило выказать враждебность нашему другу паше и восстановить общественное мнение против правительства, а поддержать Мехмета Али — значит вызвать озлобление Англии и Европы по отношению к Франции.

Оказавшись в этой сложной ситуации, г-н Тьер и г-жа Дон часами разглагольствовали на эту тему, но все никак не могли принять решение.

И тогда Пальмерстон, форсируя события, сумел добиться 15 июля подписания договора, по которому четыре державы — Англия, Пруссия, Австрия и Россия — объединились для поддержки султана против паши.

Эта новость сильно взволновала общественность Франции. Народ, который по-прежнему придерживался бонапартистских настроений, полагал, что следует воспользоваться этой «изменой», чтобы отомстить за императора…

Буржуазия, воодушевленная не менее воинственным духом, кричала: «Что за наглый договор?»

• Предыдущая
• 18/57
• Следующая