Когда любовь была «санкюлотом» - Бретон Ги - Страница 42

• Предыдущая
• 42/66
• Следующая

После этой публикации Эбер, решивший добить своего врага любыми средствами, разоблачил роман Манон и Бюзо в письме, адресованном депутату де Леру. «Став депутатом Конвента, ты влился в ряды обожать лей достойной супруги достойного Ролана. Как, наверное, приятно произносить у ее ног ту речь, которую ты наутро собираешься говорить в Конвенте, видеть, как,. эта женщина аплодирует тебе, когда ты произносишь изящные тирады против Робеспьера, как замирает она в твоих объятиях, когда ты сумел добиться от депутатов принятия какого-нибудь славного декрета, например, против тех, кто делал революцию, или разжигающего гражданскую войну между Парижем и департаментами…»

Это письмо было опубликовано, и потрясенный Ролан, «совершенно не собиравшийся выносить свои домашние беды на суд широкой публики» [92], вынужден был уйти в отставку.

Вернув портфель министра, он решил поговорить с Манон.

— А теперь скажи мне правду. Эбер солгал, написав, что Бюзо твой любовник?

Бледная, потрясенная Манон тут же призналась мужу во всем, и Ролан повел себя как благородный человек.

— Если хочешь, я верну тебе свободу. Тогда ты сможешь выйти замуж за человека, которого любишь. Госпожа Ролан гордо выпрямилась.

— Нет, я действительно люблю его, но я твоя жена!

Разъединенные супруги немедленно покинули роскошную министерскую квартиру и вернулись в свое скромное жилище на улице де ла Арп.

Эта благородная отставка привела Бюзо в неистовство. Теперь он каждый день яростно атаковал с трибуны Гору. Продолжая дело госпожи Ролан, он бичевал Марата, Эбера и Дантона и требовал прекращения бойни. Его красноречие имело весьма печальные последствия: 30 мая 1793 года Робеспьер приказал арестовать двадцать одного депутата-жирондиста…

На следующий день сумевший уйти от ареста Бюзо до совету Манон покинул Париж, а господин Ролан укрылся в Руане у девиц Малорите. « Оставшаяся в столице одна, госпожа Ролан спокойно ждала исполнения своей судьбы…

Через два дня ее арестовали…

В камере аббатства она наконец вздохнула с облегчением. Все политические волнения были позади, и она могла всецело отдаться любви. Забыв о республике Плутарха, не терзая себя больше мыслями высокой интеллектуалки, Манон жила теперь как во сне. Тело и душу ее терзала страсть, она часами неподвижно лежала на постели, стеная и рыдая, произнося как в бреду имя любимого человека…

Однажды какая-то женщина сумела передать госпоже Ролан два письма от Бюзо, скрывавшегося в Нормандии. Манон прочла их, обливаясь слезами, и села писать ответ возлюбленному.

22 июня 1793 года

«О, сколько раз я перечитывала твои письма… Я прижимаю их к сердцу, покрываю поцелуями, ведь я не надеялась получить от тебя известий… Я пришла сюда гордая и спокойная… Узнав о декрете, предписывавшем арестовать наших депутатов, я воскликнула: „Моя страна погибла“.

Только узнав о твоем бегстве, я смогла успокоиться, но все мои страхи вернулись, как только мне стало известно об ордере на твой арест — они не могут простить твоего мужества. Но ты в Кальвадосе, хвала Господу!

Продолжай, друг мой, твои благородные усилия, вспомни, что Брут слишком рано смирился с потерей Рима. Надеюсь, ты всегда найдешь убежище на Юге…

Что до меня, то я продолжаю наслаждаться свободой мысли, несмотря на решетки и замки. Я не сержусь на этих людей за арест, ведь ты понимаешь, что теперь я живу наедине с тобой. Благодаря моим палачам я смогла примирить долг и любовь. Прощай, мой любимый, прощай».

Через какое-то время Манон отпустили, а потом снова арестовали и препроводили в Сен-Пелажи, где она «по-прежнему жила только мыслями о своем драгоценном Бюзо.

6 июля она написала ему:

«Я попросила принести мне в тюрьму эту драгоценную картину, которую, по какому-то непонятному цен' самой суеверию, не хотела вначале брать с собой, но зачем мне теперь отказываться от единственного решения, ведь тебя нет рядом? Я держу ее у сердца, скрывая от враждебных глаз, достаю при каждом удобном случае и поливаю слезами…»

Когда-то такая холодная и рассудочная, Манон чувствовала, что нуждается в ласке. Она поняла, к сожалению слишком поздно, что любовь это не только встреча двух возвышенных умов…

Обезумев от страсти, она жаждала смерти как избавления, прекрасно понимая, что никогда больше не увидит Леонарда.

Пока Манон в камере сокрушалась о своей ужасной судьбе и писала, впадая в меланхолию: «Мне кажется что не было на земле женщины, больше меня расположенной к сладострастию и меньше всего познавшей наслаждение», видные депутаты Конвента делали все, чтобы никогда не испытывать подобных сожалений…

Эти господа ухитрялись развлекаться так, что их похождения не были известны широкой публике, но в июне 1793 года имели неосторожность связаться со слишком болтливыми партнершами. Немедленно по Парижу пошли странные слухи…

Поговаривали, что некие скандальные сборища проходили в маленьком павильоне в Шуази-ле-Руа. Самые осведомленные уверяли, что некоторые депутаты, причем из самых уважаемых, приводили туда девиц из Дворца равенства и даже совсем молоденьких девочек, которых уговаривали или заманивали обманом. Девочек раздевали и мыли перед некоторыми господами, которым это зрелище доставляло несказанное удовольствие. Потом «зрители становились актерами».

Эта история, которую шепотом пересказывали в каждом доме, начинала беспокоить простодушные умы: они не могли не сравнивать нравы республиканцев с нравами «тиранов», свергнутых с трона, перемены казались им неизбежными и необходимыми…

Скандал, естественно, замяли. Однако в Национальном архиве существует документ, датированный 474 Термидора, в котором мы находим следующее свидетельство.

«Садовник Фовеля, владельца дома, расположенного в Шуази, показал, в присутствии Бланша, главного агента Комитета всеобщей безопасности, что оба Робеспьера Леба, Анрио и его адъютанты Дюма, Фукье, Дидье, Венуа и Симон, а также Вожуа и Дюпле часто собирались в этом доме и устраивали там безобразные оргии».

Если верить этому донесению, Фукье-Тенвиля и Робеспьера можно считать создателями розовых республиканских балетов…

Арест жирондистов вызвал сильные волнения по всей стране, и многие честные граждане испугались за революцию.

В Каене встревожилась молодая двадцатипятилетняя республиканка, которую звали Мари-Анна-Шарлотта де Корде д'Армон. Она была племянницей Пьера Корнеля и знала толк в трагедии.

Общаясь с жирондистами, бежавшими из Парижа, она поняла, что именно Марат виноват во всех преступлениях, творимых в Париже, и одним прекрасным июльским вечером решила убить «это грязное животное, отравлявшее революцию».

9 июля она села в дилижанс, отправлявшийся в Париж. Через два дня она поселилась в гостинице на улице Старых Августинцев.

Составив вместо завещания «Послание к французам», Шарлотта отправилась в Пале-Рояль, купила за два франка нож для разрезания бумаги и отправилась в фиакре на улицу Кордельеров.

Приехав, она позвонила в дверь.

Ей открыла Симона Эврар.

— Я хотела бы видеть гражданина Марата.

— Он никого не принимает.

— Но я должна сообщить ему некоторые важные факты.

— «Друг народа» очень болен.

И дверь захлопнулась перед носом Шарлотты. Она кинулась в гостиницу и немедленно написала следующее письмо:

«Гражданин,

Я приехала из Каена; ваша любовь к Родине заставляет меня надеяться, что вы с интересом и вниманием выслушаете рассказ о несчастьях, происходящих в этой части республики. Я снова приду в вам в восемь часов прошу вас, примите меня и уделить несколько минут для беседы. То, что я расскажу, позволит вам оказать огромную услугу Родине…»

Бросив в ящик это письмо, ока дождалась восьми часов и снова отправилась на улицу Кордельеров. Дверь ей открыла женщина, работавшая укладчицей в газете «Французская республика». Увидев Шарлотту, она позвала Симону Эврар.

• Предыдущая
• 42/66
• Следующая