Там, где звенит Енисей - Бороздин Виктор Петрович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/23
• Следующая

- Мя-ач!

Ребята выкрикивают весело, им нравится называть слова, которые они уже знают. А Уле стало скучно. Она ведь ничего, совсем ничего не понимала. Незнакомые слова кружили над ней, жужжали, как комары летом, в жару, и спрятаться от них некуда было.

Уля взяла на руки Катю.

- А ну их, - сказала она кукле, - ты их не слушай. Лучше спи.

И, покачивая, стала баюкать:

- Аа-а! Аа-а!

Но разве убаюкаешь? В классе стало ещё шумнее. Раиса Нельчевна сказала:

- Мы с вами все - гуси. Взмахнули крыльями! Летим!

И все сразу вскочили, подняли руки, захлопали.

- Крылья за спину! - скомандовала Раиса Нельчевна. - Хлоп-хлоп! Не получается?

У них и правда ни у кого не получалось. За спиной хлопать трудно, руки какие-то короткие, не достают. Кто наклоняется вперёд, кто совсем назад запрокинулся. Уля только смотрела на всех, а попробовать не решалась.

Потом все опять вскинули "крылья", замахали ими. Даже шеи у всех вытянулись по-гусиному. А Миша Тэсэдо, всегда такой серьёзный, вдруг загоготал пронзительно:

- Го-го-го-го-о-о!

- Всё, всё, прилетели, - заторопилась Раиса Нельчевна. - Полетали немножко, и хватит. Теперь садитесь. Мы больше не гуси, мы опять школьники.

Сразу сесть почему-то не получилось. И руки никак не могли опять стать руками, а не крыльями, и кричать по-гусиному ещё хотелось. Но наконец угомонились. Один только Саня продолжал трепыхаться, будто он гусь-подранок.

- Маймаго, успокойся, - сказала Раиса Нельчевна, - урок продолжается.

Но Саня недоуменно смотрел на неё. Вот всегда так: Саня не ненец, он долган и, когда хочет, делает вид, что не понимает ни по-ненецки, ни по-русски... А сам ещё и по-нганасански говорит, ребята-то знают.

- А я знаю, что сейчас будет, - зашептала Нелё, - сейчас будет скорая говорка, вот увидишь.

Уля отмахнулась. Какая ещё "говорка"?

А класс уже говорил нараспев:

- Реч-ка те-чёт. Печ-ка пе-чёт.

Раиса Нельчевна взмахивала руками, чтобы всем было легче говорить дружно. Сначала все её слушались, а потом у них стало говориться быстрее, быстрее... И началась такая неразбериха! Языки заплетались, каждый кричал своё, у кого как получалось:

- Печ-ка ре-чёт. Чеч-ка че-чёт...

Раиса Нельчевна закрыла уши ладонями и открыла их, только когда все вволю накричались.

- А я умею скорую говорку! - радостно сказала Уле Нелё. - Вот, слушай.

И заговорила быстро-быстро:

- Реч-ка те-чёт, печ-ка пе-чёт, печ-ка пе-чёт, речка те-чёт...

Ей некогда было даже вздохнуть, и она, не переводя дух, продолжала скороговорить. Слова летели крепкие и круглые, как камешки. От старания щёки у Нелё стали красными, а белые зубки так и сверкали. Уля смотрела ей прямо в рот. Ой, как здорово! Совсем здорово!

Скоро и все ребята стали смотреть на Нелё. А Раиса Нельчевна сказала:

- Молодец! Совсем молодец!

Потом все опять стали говорить медленно. И тогда Уля наклонилась к кукле и, посадив её поудобнее, сказала тихонько:

- Катя, давай и мы: реч-ка... те-чёт!..

ПО ГОРЯЩЕМУ НЕБУ...

Целых три дня куролесила пурга. И все три дня они не выходили на улицу. А так надоело сидеть в доме! Даже ссориться друг с дружкой начали. Засыпали, думая, что, пока спят, пурга образумится, просыпались с надеждой, что она уже кончилась. Но она не унималась, всё гудела и гудела...

Это было нестерпимо - сидеть взаперти, в четырёх стенах. Другое дело дома, в родной тундре. Там в пургу, забравшись в чум, который дрожал и гнулся под напором ветра, они не чувствовали себя в таком плену, как здесь. Там всё было привычно: придвинешься ближе к жаркой печурке, зароешься в мягкие оленьи шкуры, и что тебе пурга! Она поёт на все голоса, и ты с ней. А чуть приподнял полог чума, можешь с ней и поразговаривать.

Раиса Нельчевна хорошо понимала своих питомцев, потому что сама выросла в тундре и вместе с родителями кочевала с оленьим стадом. Она тоже была когда-то "нулевишкой" и так же, как теперь эти ребята, трудно привыкала ко всему новому. Окончив школу, она, может быть, тут же вернулась бы в свою тундру, но ей захотелось учиться дальше, и она не побоялась уехать очень далеко. Целую неделю плыла на теплоходе по Енисею, потом не один день ехала поездом в Ленинград.

По ленинградским улицам и переулкам можно ходить год, и всё не осмотришь. И она бродила по этим непривычно для неё говорливым, шумным улицам, разглядывала стройные ряды каменных домов, таких разных, непохожих один на другой. Вечерами город загорался тысячами огней, будто много караванов судов пришло сразу. Побывала в знаменитых ленинградских театрах, и в детских тоже, порадовалась за ребят, которые смотрят такие интересные спектакли. А сколько книг в ленинградских библиотеках! Любую, какую тебе надо, можно найти и прочитать.

Но почему-то прошло немного времени и всё чаще стал вспоминаться ей родной Енисей, широкий, такой, что другой берег чуть виден; розовые всплески на нём, когда летом солнце, никогда не заходя за горизонт, окрашивает розовым цветом облака; покрытая влажным мхом просторная тундра. И ребята. Любознательная, неугомонная, родная её таймырская ребятня, всем интересующаяся, непрестанно обо всём расспрашивающая - о своей тундре и о том, что очень далеко от них.

Закончив институт, Раиса Нельчевна тут же вернулась в свой далёкий бревенчатый посёлок учить своих северных ребятишек.

Когда за окнами вдруг стихло и продолжало гудеть уже только наверху, над крышей, ребята сразу побежали одеваться.

Старшие остановили их:

- Куда вы, на улицу носа высунуть нельзя!

- А мы не боимся, - ответил за всех Егорка. - Что мы, пурги не видали?! Она уже уходит.

И высунулись - с трудом, все вместе навалившись на дверь. Однако снежный вихрь так крутанул, что тут же все влетели обратно. Что они! Взрослые-то - ворвутся с улицы и никак не отдышатся. Оказывается, пурга и не собиралась сдаваться. Ничего не оставалось делать, только ждать. Да ещё слушать: как она там, воет?..

И до чего же были рады, когда ещё через три дня на всех словно глухота напала - никто больше не слышал ни свиста, ни воя... А Раиса Нельчевна сказала:

- Однако, пурга-то прошла. Уж сегодня-то после уроков мы обязательно пойдём гулять.

Все закричали, запрыгали. Егорка умудрился перекувырнуться через голову. Потом затихли: вдруг все пойдут гулять, а тебя одного оставят!

Последний урок показался особенно длинным. Громко выводили хором:

На уроке я сижу,

Я читаю и пишу...

А сами только и думали: скорее бы на улицу, скорее бы поиграть!

Наконец пропели последнюю песенку:

Я считаю: раз, два.

Я пишу, учу слова,

и - наперегонки в раздевалку.

Морозом крепко охватило лицо, едва только выскочили наружу, защипало, закололо иголками. Здравствуй, Мороз Иванович, вот и мы к тебе!

А снегу-то! Сугробы выше головы, дома все занесло по крышу, ни окон, ни дверей, только трубы торчат. К дверям тоннели прокопаны. Школа большая снежная гора, да и только. Вот почему там, внутри, пурги не слышно было - потому что под снегом.

Снег искрится, мерцает - то ли звёзды играют в нём, то ли луна издалека, от горизонта, поддразнивает, спрячется - выглянет... Прибитый ветром снег крепок: топай - не провалишься, звонко скрипит под ногами видно, рад ребятам.

Старшеклассники с железными лопатами (деревянными тут делать нечего) рубят снег, очищают крыльцо, дорожку - не лазать же по сугробищам! А снег не поддаётся, только маленькие кусочки и отскакивают. Тогда сбегали за пилой. Дело пошло быстрее. Стали пилить снег, как дрова. Заклубились снежные опилки. И сразу одна, другая глыба отвалились. Миша, Егорка, другие мальчишки бросились помогать, оттаскивать в сторону снежные бруски.

Потом стали строить из них крепость.

Саня Маймаго - вот хитрющий! - ему то ли лень было таскать снежные глыбы, то ли хотелось показать, что он уже настоящий каюр*, - запряг в санки свою, вернее, школьную собаку и подкатил.

• Предыдущая
• 5/23
• Следующая