Драгоценный груз - Борисов Леонид Ильич - Страница 2

- Это божественно! - воскликнул француз, перелетая с одной стороны каюты на другую. То же, но более сосредоточенно и деловито проделал и Эдгар. Над Балтикой бушевала гроза, смотрители маяков не спали на Балтике третьи сутки. - Вы, сэр, поэт, - проговорил француз и, желая особенно польстить сожителю по каюте, добавил: - Вы, сэр, могли бы зарабатывать большие деньги в Париже, только пожелайте! Париж не скупится на развлечения, сэр... Ох, подумать только, что мне предстоит возвращение той же дорогой!..

- Я прочту вам "Улялюм", - сказал Эдгар. - Прошу не лгать мне в ваших комплиментах, мосье. Достаточно будет обычного восхищения во взгляде. Держитесь крепче, не перебивайте, я начинаю.

И он прочел - голосом низким, тоном печальным, с интонацией торжественно-скорбной - первые четыре строки, они заставили француза немедленно же уйти взглядом в себя и забыть о том, что он на корабле и что за стенами каюты неспокойное море.

Небеса были грустны и серы,

Прелых листьев шуршал хоровод,

Вялых листьев шуршал хоровод,

Был октябрь одинокий без меры...*

Эдгар перевел дыхание. Вдруг он почувствовал величие свое, меру того, что он сделал, того, что делать умеет и, может быть, сделает еще, если судьбе угодно будет отпустить ему десять-пятнадцать лет жизни.

- Был незабываемый год, - произнес как обычную, не стихотворную фразу Эдгар и, откашлявшись, весело глядя на француза, закончил первую группу строк:

Шел вдоль озера я, вдоль Оберы,

В полной сумрака области Нодд,

Возле озера, возле Оберы,

В полных призраков зарослях Нодд.

Странное, непонятное дело: "Улялюм" утишил бурю. Судно перестало раскачиваться, оно просто плыло, покачиваясь и поскрипывая, и было похоже, что каждая деталь судна, каждый винтик, гвоздик, вся его обшивка, все, что на борту, и все, что внутри, - все прислушива

* Перевод Н. Чуковского.

лось сосредоточенно, затаенно, в сговоре с морем, воспринимало гневом своих стихий страстную тоску чуждой стихии, той, что подарил один из пассажиров "Роберта Фултона".

А что сказать о французе? Он слушал и запоминал и, возможно, запомнил бы, если бы... Когда Эдгар закончил свою маленькую поэму и, устав и чувствуя внезапную жажду, опустился на койку, француз протянул ему руку и поблагодарил на своем родном языке:

- Великолепно, сэр! Это на грани гениального, сэр! Но у меня кружится голова, я заболеваю... Если мне суждено умереть, сэр, очень скоро, то - благословит вас бог за ваше мудрое, редчайшее приуготовление меня к смертному часу... Мне, сэр, очень нехорошо... - И повалился на койку.

Большая, страшной силы волна ударила в левый борт, судно накренилось, и еще раз ударила волна так, что стенка напалубной каюты отошла и отвалилась, как ненастоящая, как на сцене. Еще одна волна, подобно длинному и широкому языку, кончиком своим кольнула француза, приподняла его и вынесла наружу, в мир, во Вселенную, в покои Улялюм, - вынесла вместе с Эдгаром, но кинула в бездну только француза. Эдгар, потеряв сознание, вскоре очнулся. Было страшно холодно. Крупными, зловещими хлопьями падал снег. Что-то делала на палубе и о чем-то кричала команда "Роберта Фултона". Скрипели снасти. Килевая качка сменила бортовую.

- Где я? - спросил Эдгар, вслушиваясь в нестрогий ропот моря и в свою интонацию, показавшуюся ему сейчас исполненной иронии: вот так передразнивают, пародируют ставший шаблонным вопрос о том, где герой находится. - Где я? - уже с улыбкой повторил Эдгар и, весело, по-мальчишески рассмеявшись, громко позвал на помощь: - Сюда! Ко мне! Скажите же наконец, где я?

Было темно. Кто-то ответил Эдгару:

- Не кричите, сэр! Вы среди друзей, не беспокойтесь!

И эта фраза показалась ему неживой, жеванной и пережеванной авторами рассказов в воскресных приложениях к газетам всего мира.

- Вы уверены, что я среди друзей? - стараясь говорить серьезно, как на похоронах, спросил Эдгар. - Но что же со мною? И куда делся мой сожитель по каюте'

- Ваш сожитель по каюте, - голосом цвета преступных потемок ответил кто-то подле Эдгара, - милейший мосье Плюмо погиб в пучине, сэр. Помолимся о его бедной душе.

Одна за другой стали входить темные фигуры с накинутыми на голову клеенчатыми капюшонами, появились зажженные фонари, чья-то рука протянула Эдгару оловянную кружку, и голос рассвета в мае проговорил:

- Выпейте, сэр. Как себя чувствуете? Ваши вещи так и не нашлись... Будьте любезны, продиктуйте наименование содержимого вашего саквояжа... Деньги при вас, сэр?

Эдгар понял, что он ограблен морем: его саквояж, очевидно, отправился вслед за французом в пучину. Деньги... Были ли деньги? Сколько-то было, но очень мало. Часы? Они здесь. Документы, удостоверяющие личность? Они здесь. Очки, карандаш, ключ от саквояжа... Носовой платок. Даже два - по одному в левом и правом карманах клетчатой теплой куртки.

- Не могу сказать вам, сэр, - обратился Эдгар к тому, кто уже приготовился писать на маленьком, привинченном к полу, столе, - не могу сказать, что именно находилось в моем саквояже. Так, какая-то мелочь, ерунда. Рукопись, стихи - этого жаль. Все остальное...

Он махнул рукой жестом короля, милующего слугу, который потерял тысячу золотых, принадлежащих казне. Оловянную кружку он взял и выпил все, что в ней было: настоящая английская горькая, градусов на пятьдесят. Щекочущая теплота разбежалась по жилам и пригласила ко сну. Еще раз чья-то рука поднесла к его губам ту же кружку, еще раз он выпил и немедленно уснул. Клеточками сознания он еще уловил слова, показавшиеся ему наименее шаблонными из всех, что сегодня пришлось выслушать.

- Крепкий человек, героический характер, - произнес густой, шекспировский бас. - Потерять все свое имущество и заявлять, что это пустяки, мелочь... Хотел бы я знать имя этого человека.

- Эдгар Аллан По... - неслышно, сквозь плотную ткань неполного бессознания, пролепетал Эдгар. И - уже во сне рассмеялся, подумав: "Это тоже не натурально, это тоже литература, - кто из них знает какого-то Эдгара По?".

Закат в тот вечер был тревожен, даже страшен: половина неба неспокойно перемещалась, как это бывает с заревом от пожара, надменно-сдержанные волны хищно облизывали обшивку "Роберта Фултона", судно двигалось только с помощью одного паруса. Буря взяла себе мосье Плюмо, разбила шесть напалубных кают, украла личные вещи команды и пассажира из Балтиморы. В какой-то бухте судно чинилось в течение трех суток. Эдгар По писал письма. Потом играл в карты с капитаном и, к радости своей, немного выиграл.