Inanity - Малахов Олег - Страница 17

Ночь стала бесконечной. Забытье -- безболезненным и оправданным ощущением, стирание границ -- закономерной реакцией на возбуждение.

На следующий день сон отступил при странном ощущении, настигшем меня. Сон почему-то более не мог завладеть сознанием. Неестественная тишина лежавших рядом тел настораживала, они еще источали тепло, но невообразимая их неподвижность порождала волнение. Солнце ослепляло окна. Глаза болели. Голые и полуголые тела, беспорядочно разбросанные среди залов, застыли в истоме наслаждения. Я встала и попыталась пробраться к окну, чтобы настежь распахнуть его и предаться свежести ветра, но тут же споткнулась о чье-то безжизненное тело красивого парня, наверное, Лари. Он не пошевелился. Я могла предположить, что каждый за ночь выпил громадное количество спиртного, и они принимали наркотики, только мне не предлагали. И сейчас они всего лишь не в силах отречься от заключившего в тиски их мозг забытья. Но наконец-то я оказалась у окна, и, облитая солнцем, открыла его. Ветер бурно ворвался в помещение и покрыл тело ледяной росой, терзая волосы, впиваясь в глазные яблоки. Меня пронизал беспокойный дух сплава древних цивилизаций. Я отвернулась от потока ветра и обозревала колыхаемые тела таких веселых и красивых людей, покоривших меня своей свободой и любвеобилием. Внутри я кричала не своим бесчинствующим голосом, внешне я хладнокровно взирала на груду тел до смерти любивших жизнь людей. А когда апогей внутреннего переживания соединился с апофеозом внешнего, я превратилась в космос, и улыбалась спокойной человекоподобной улыбкой, глазами змеи, губами мадонны.

Часть IV.

Insanity

Апулей сидел у подножия Попокатепетль и по словечку воскрешал свои сутры. Сидел на сырой после жгучего дождя и очередного извержения магмы земле, искусанный малярийными вьетнамскими комарами, которые последовали за ним в далекие страны, сидел, зараженный неведомой ему болезнью. Ткань сари, которой он покрывал свое тело, была исписана автографами Ким, Кэли и Фрэнка.

Я отдаю частичку своего кожного покрова, кровную составляющую жизненного процесса, скитающуюся клетку со своим атомом и микрофлорой, в агонии отдаю, отдаюсь сопричастности к созданию космоса, с тоской, с надеждой познать смысл космогонических преображений.

Пабло явно спал. Подобно сну, несущему сердцу свет, сон Пабло был самым необъяснимым и был он не ко времени, и погружал в глубину страстей, которая затягивает, и сложно освободиться от оков бездонного сна. Было очевидным, что Пабло спал, даже когда обнимал Марию и называл ее Полиной, или глотал ее капли пота, и открывал глаза, даже когда ковылял на кухню и пил фраппе. Он бесспорно спал странно и беспокойно. Ему виделось, что: не было у него пистолета, чтобы застрелить младенца, он же желал во что бы то ни стало освободить новорожденного от необходимости приобретать пистолет, чтобы застрелить младенца. Досадно.

Мария не могла родить Пабло младенца. Пабло ругал себя за беспомощность в стремлении поправить ее здоровье. Однажды он хотел раскроить голову Марии, вскрыть ее тело, и все-таки узнать, в чем же причина ее бесплодия. Но потом чуть не зарезал себя своим любимым скальпелем, разозлившись на себя за подобные желания. Но когда он надрезал свою кожу на груди, скальпель выскользнул из его руки, чего практически не происходило в его практике. Он подумал через несколько дней после своего припадка, когда рана начала заживать, что у него может получиться нечто необъяснимо великое, что он способен на маленькое чудо. Он искал сперва чудеса в снах и чужих историях, а теперь сам чувствовал рождение чуда внутри себя. Пабло тер руки, скалил зубы, блестел глазами, ронял волосы. Пабло превращался в одержимого идеей человека. Пабло влюблялся в свои замыслы. Он начинал бродить задумчиво по аллеям университетского парка. Предупреждал студентов не тревожить его. Пил много кофе и почти не спал, проводя ночи за воскрешением и систематизированием своих знаний. Он перечитывал старые учебники по биологии и анатомии. Его мозг распухал от постоянного членения и выведения формул. Он перечитал Платона, особое внимание уделив его "Диалогам", а потом и своему диалогу с великим греком. Он уносился в прадавние времена и встречался с ним, или связывался по телефону. У него все складывалось, как он хотел, но его изыскания еще далеко не оформили структуру его творения. На мгновение он отвлекся и вспомнил письма, написанные для Марии: Он появился совершенно неоправданно, и обезобразил все. Моей энергии не хватило, чтобы уберечь тебя от погружения в пространство обреченности, которым этот человек бравирует и куда он пытается завести всех и каждого, кто находится вблизи. Ты же закрыта от меня. Я бы постарался отдать тебе ту необходимую часть энергии, которая бы позволила тебе ничего не бояться, расстаться с обеспокоенностью, которая возникла у тебя при виде этого человека. Всем было хорошо до этого, и ты это помнишь. Но еще это ненужное гадание, я выпал из пространства, которое меня в тот день охраняло от помешательства. Я должен перестать гадать и пытаться заглядывать в будущее. Ты боишься....... ты не можешь решиться, последовать внутренним звучаниям, внять стону души. Мне с тобой тепло и радостно. Не бойся боли, не болей боязнью. Свечение может стать вечным, и жизнь превратится в безупречное движение навстречу собственному солнцу. А оно у тебя уже есть, но ты не хочешь мне его показывать....

Потом Пабло вспомнил этого человека, в которого он превращался иногда, измученный столкновениями с жестокой праведностью жителей города.

Пабло трясся от слишком весомых размышлений, роящихся в переполненном отказывающемся пропускать дополнительную информацию мозгу. Лихорадочно вопрошал себя, пытаясь достичь состояния неудержимости: Я изучил химиобиологию, гносеологию, антропологию и генетику, токсикологию и высшую бактериологию, я досконально изучил строение человеческого тела, мозга, как мучался я с левым полушарием, сколько раз приходилось вносить коррективы в схемы и формулы, никак не мог определить закономерности в процессах перетекания жидкостей, но в итоге нарисовал самую точную карту человеческого мозга. Годы занимался пересадками жизненно важных внутренностей, выведением материй, дублирующих кожный покров, имитирующих костное строение, заменяющих мышечные сочленения. Я пришивал руки и ноги, затем изобрел способ сращивания естественной и искусственной плоти. Я могу с закрытыми глазами оперировать на женских половых органах, операции по пересадке матки я уже могу доверить своим ученикам, нарастить пенис теперь могут мои третьекурсники, не обращаясь за консультациями ко мне. Я смог определить состав семени и самостоятельно смог вывести его формулу, получив с ее помощью семя опытным путем, используя природные составляющие, я выделил сперму в природе, а не просто посредством полового акта или мастурбации. Я даже умудрился создать искусственный яичник!!! Я первый расшифровал человеческий ДНК на сто процентов!....

Почувствовав силы заразить себя безумием, Пабло терзал себя головоломками, своим сокровищем начал считать грандиозность своих планов... Смотрел на руки свои и виделось ему, будто руки его -- сплетение колючей проволоки. Бежал вдоль берега моря -- и казалось ему, что море волнуется и отступает, и волны пытаются не задевать его, бегущего, вдохновенно пересчитывающего решения все более нереальных и уму не постижимых задач, развенчивающих основы генетики. Пабло задавал сам себе вопросы, и иногда ничего не мог ответить. Самым сложным было вычислить предрасположенность к мутации после намечаемого им опыта, рождающегося в муках, но неописуемо загадочно и безудержно. Порой Пабло вычитывал какие-то интересные факты в безызвестных и, казалось бы, бесполезных книгах Меллера, Павлова, Шопенгауэра. Он стал проводить гораздо больше времени в лаборатории. Отменялись многие лекции, и операции проводились без него. Пабло искал ингредиенты хромосома наследственности. Он искал еще и хирурга, который бы смог способствовать воплощению его замысла. Ему нужен был помощник, опытный и мудрый.