Убийство в спальном вагоне - Жапризо Себастьян - Страница 13

- Это Поль. Снимок сделан два года назад.

- Насколько я понимаю, вы говорите, мадам, что ваша сестра не была бережливой, но отличалась... как бы сказать, эгоистическим характером. Так?

- И да и нет. Я бы не назвала ее эгоисткой. Скорее даже щедрой. Но и легковерной во всем. Все глупости делала по наивности. Да, она была слишком наивна. Ее все упрекали за это. Не знаю, как вам сказать, но теперь, когда ее нет...

Слезы потекли снова. Грацци подумал, что лучше перейти к другому сюжету - Бобу, например, а затем прервать разговор и вернуться назад. Помимо воли он опять коснулся больного места.

- Вы ее попрекали? Вы ссорились?

Ему пришлось обождать, пока она вытрет глаза своим скомканным платком. Женщина подтвердила кивком головы, тихими всхлипываниями.

- С год назад, на Рождество, из-за пустяка.

- Какого пустяка?

- Машины. Она купила машину марки "Дофин". До этого много раз приходила к моему мужу, просила его оформить кредит и сделать покупку, в общем все такое. Ей давно хотелось иметь автомобиль. За несколько недель до покупки она уже говорила "моя машина". Получив ее накануне Рождества, Жоржетта заставила нарисовать на передних дверцах свои маленькие инициалы. Мы ждали ее к обеду, но она опоздала, объяснив почему: была счастлива, просто невероятно счастлива...

Грацци уже порядком осточертели слезы, которые непрерывно текли по ее бледному лицу.

- Мы пошутили из-за инициалов. А затем, знаете как это бывает, одно за другое, кончилось тем, что начали говорить ей вещи, которые, в конце концов, касались только ее... Вот. Потом мы стали видеть ее реже, вероятно, пять или шесть раз за два года.

Грацци сказал, что понимает. Он представил себе Жоржетту Тома за столом накануне Рождества, гордую своей купленной в кредит машиной "Дофин", с инициалами, и внезапно обрушившиеся на нее упреки и саркастические замечания. Подумал о неизбежном молчании, в котором был съеден десерт, о холодных поцелуях на прощание.

- Мы думаем, что убийство не связано с ограблением. Не можете ли вы назвать человека из ее окружения, который бы ее ненавидел?

- Кого? Таких нет.

- Вы говорили об этом Бобе. Женщина пожала плечами.

- Боб на такое не способен, это невероятный шалопай, но просто невозможно представить, что он способен кого-то убить. В особенности Жоржетту.

- Ее муж?

- Жак? Зачем? Нет, он женился, у него ребенок. Он никогда не таил зла на нее.

Теперь муж одобрял каждую ее фразу. Внезапно открыв рот, он произнес громким фальцетом, что преступление совершил садист.

Человек в наручниках в глубине комнаты, не поднимая глаз, вдруг рассмеялся, выпрямившись на стуле, и поглядел на свои наручники. Возможно, он среагировал на эти слова или просто был безумен.

Грацци встал, сказал Контам, что у него есть их адрес, что они еще увидятся до конца расследования. Когда те уже шли к двери, кивнув двум инспекторам, Грацци опять вспомнил квартирку на улице Дюперре и задал вопрос, который буквально пригвоздил их к месту.

Женщина ответила: нет, конечно же, нет. Жоржетта встречалась за последнее время только с одним мужчиной по имени Боб. Жоржетта совсем не такая женщина, как, похоже, думает о ней Грацци.

Он утверждал, что Жоржетта - феномен, что ее, мол, надо понять. Во всяком случае, он лично никогда не думал, будто один в ее жизни. По натуре, слава богу, он не ревнив. Но уж коли инспектор намерен продолжать эту тему для разговора, ему лучше сразу осознать свое заблуждение, иначе разобьет себе башку о стенку.

Его и в самом деле звали Бобом. Так было написано и в удостоверении личности. Робер - это псевдоним. Он сказал, что у родителей были странные взгляды. Когда ему было два года, они утонули, катаясь на паруснике в Бретани. Два месяца назад ему исполнилось 27 лет.

Жоржетта умерла в тридцать лет. Что же до его переживаний, то инспектора они не касаются. При всем его уважении, фараоны ему противны и смешны. Ему, правда, не известно, к какой из этих категорий принадлежит инспектор. Скорее всего - ко второй. Просто потеха думать, будто у Жоржетты водились деньги. Оборжаться можно, если считать, что ее муж способен кого-то прикончить в поезде, не наделав в штаны. Не меньше, чем сделать другой вывод, будто тут убийство по страсти. Ведь из-за этой мерзости сразу попадешь на гильотину. Куда печальнее, если угодно, предположение, будто бы он, Боб, мог совершить такое убийство, да еще в вагоне второго класса, не поставив себя в смешное положение. Инспектор - как его имя? Грацциано? Кажется, был боксер по фамилии Грацциано? Так вот инспектор, похоже, совсем свихнулся, коли так думает.

Пришел он только потому, что его тошнит при мысли, что фараоны рылись в вещах Жоржетты. Накануне вечером он был на улице Дюперре, и ему совсем не по душе, как был произведен обыск. Уж коли вы не способны класть вещи на место, лучше их вовсе не трогать.

Его могут посадить в камеру, но он будет говорить то, что ему угодно. И если даже инспектор такой умник, пусть лучше послушает. Фараонам лучше позабыть об обидчивости еще до поступления на работу в полицию. В возрасте инспектора вести себя как барышня - просто несерьезно.

Во-первых, никто не обкрадывал Жоржетту, потому что нечего было красть. Даже полицейский способен допереть до этого.

Затем. Она была слишком приличной особой, чтобы водить знакомство с кем-то, кто хотел бы ее кокнуть. Он надеется, что инспектор (как же, черт побери, его имя?) Грацциано, "вот именно, спасибо!" - он надеется, что инспектор усек, что он имеет в виду.

Наконец, если верить паскудной фразе паскуды-журналиста, понадобилось три минуты, чтобы задушить Жоржетту. Пусть инспектор поднатужится и поймет - это и есть самое важное. Ему, Бобу, конечно, наплевать, но при мысли о трех минутах он готов взорвать весь Париж. Нет надобности ходить на курсы повышения квалификации в префектуре полиции, чтобы понять простую вещь: профессионал не может позволить себе роскошь потратить столько времени. Так что чей-то сынок, совершивший это, просто любитель. И в довершение всего не очень-то ловкий, то есть паскуда из всех паскуд на свете.

Если бы он, Боб, верил в бога, то стал бы просить его, чтобы убийство, вопреки очевидности, совершил профессионал. Тогда бы можно было поверить, что журналист лишь повторил чье-то паскудство и Жоржетта умерла без страданий.