Состоятельная женщина. Книга 1 - Брэдфорд Барбара Тейлор - Страница 34

• Предыдущая
• 34/114
• Следующая

– Да, дорогой. И попроси ее прийти к нам домой пораньше, чтобы присмотреть за мамой. Скажи ей, что ночью она даже бредила, но утром, когда мы уходили, ей стало получше и она решила отдохнуть. Только не заговори тетю Лили и сам не засиживайся. Ворота фабрики закроют ровно в шесть. Если не успеешь, то тебе придется ждать до восьми, пока их опять откроют. Но из твоих денег вычтут часть за опоздание. Так что учти! Будь молодцом, ладно? – И поцеловав брата в холодный лоб, Эмма на прощание постаралась получше натянуть ему на голову его кепчонку.

– А ты не подождешь, пока я зайду к ней в дом, а? – попросил Фрэнк дрожащим голосом, стараясь не слишком показать, как ему страшно оставаться одному в предрассветной мгле.

– Хорошо, мой милый. Иди – я подожду, – кивнула головой сестра.

Фрэнк бросился со всех ног бежать к дому, поскальзываясь на каменных плитах, покрытых слоем седого инея. Эмма следила, как маленькая фигурка исчезает в тумане, пока не превратилась в почти неразличимый во мраке силуэт. Но она все равно стояла, как было обещано, потому что до нее доносился стук его башмаков, – это Фрэнк подошел к дверям домика тети Лили, жившей на главной улице их деревни, спускавшейся к берегу реки Эр. Вот она услышала, как он стучит своей жестяной коробкой с бутербродами, – теперь можно было не сомневаться, что он находится у цели и сумеет разбудить даже мертвого, не то что тетю Лили, подумала она не без ехидства и тут же пожалела, что вспомнила о мертвых. Задрожав от пробиравшего до костей холода, она повернула обратно и заспешила в противоположном направлении – к вересковым лугам.

На дороге в этот час не было кроме нее никого – в своей длинной черной юбке и потертом куцем пальтишке она тем не менее умудрялась выглядеть по-своему изящной. Маленькая фигурка, спешившая в Фарли-Холл, не останавливалась ни на секунду. Время от времени, правда, Эмма поднимала голову, чтобы оглядеть свинцовый небосвод и черневшую унылую вересковую пустошь, тянувшуюся перед ней и пропадавшую в кромешной мгле.

Холмы, волнистой чередой возвышающиеся над деревней Фарли-Виллидж и рекой Эр в нижнем ее конце, выглядят всегда темными и мрачными, независимо от погоды. Но когда начинает свою осаду долгая и унылая в здешних краях зима, окружающий пейзаж кажется полотном художника, выполненным одним гризайлем с его бесконечными оттенками одного и того же серого цвета, перекликающегося с пепельными облаками, которыми постоянно затянут небосвод. В эти зимние месяцы вересковая пустошь становится особенно дикой и безлюдной – застывшие, словно изваяния, скалы и обнаженные склоны холмов лишены не только красок, но и самой жизни. Ни на минуту не прекращается дождь, чередующийся со снегом, а дующие со стороны Северного моря ветры несут с собой холод и промозглость. Сложенные из крупнозернистого песчаника холмы, значительно более мрачные, чем покрытые зеленью известняковые отложения в долине по соседству с ними, нескончаемой линией окаймляют горизонт и хранят гордое молчание, прерываемое разве что жалобным пением ветра: даже многочисленные маленькие ручейки, обычно такие звонкие и радостные, не нарушают, как весной и летом, монотонности окружающего пейзажа и умолкают, скованные льдом.

Огромное плато, занимаемое вересковыми пустошами, тянется до самого Шипли – на много-много миль. Частично плато это доходит даже до Лидса, крупнейшего промышленного центра и главного города графства. Местность здесь на редкость однообразная – лишь изредка можно увидеть одиноко торчащий утес, несколько почерневших деревьев, поникший колючий кустарник да заброшенный домик... Вот и все, что хоть отчасти оживляет холод и пустоту здешних мест. Добавьте к этому вечные туманы, густые и промозглые, которые висят над этим морщинистым плато, „съедая" и самые высокие вершины и подножия окружающих холмов, и вы сможете представить себе весь пейзаж, где земля и небо смешались в одном сером месиве. Все вокруг обволакивающе влажно, расплывчато, неподвижно и выморочно в своем молчаливом одиночестве. Кажется, здесь нет даже следов человеческой цивилизации – да и что, спрашивается, делать человеку на этой негостеприимной земле, да еще зимой. Неудивительно, что мало кто отваживается посещать безлюдную, ничем не радующую глаз местность.

Между тем именно по направлению к этой унылой вересковой пустоши спешила Эмма промозглым февральским утром 1904 года. Узкая извилистая дорогая, змеившаяся между отрогами холмов, была кратчайшим путем из деревни в Фарли-Холл, так что Эмме приходилось пересекать вересковую пустошь в любое время года и суток, невзирая на весь ужас, внушаемый ей этими глухими местами.

Дрожа от холода, стараясь как можно глубже пролезть в старенькое, залатанное пальтецо, доставшееся ей из хозяйского дома среди других обносков, но гревшее не больше, чем простая бумага (оно уже никуда не годилось, когда кухарка подарила его ей прошлым летом), спешила Эмма на работу. Она вспомнила, как была рада этому подарку и как благодарила кухарку: она терпеливо латала многочисленные дырки, надставляла подол и пришивала новые пуговицы. Что поделаешь, если она так быстро выросла из него – теперь оно тянуло в спине, а рукава стали настолько коротки, что худенькие Эммины руки торчали из них, как у какого-нибудь жалкого огородного пугала, и голые детские запястья и кончики пальцев совсем закоченели от холода. Предательский ветер умудрялся пробирать ее до самых костей, свободно проходя через куцее пальтецо. От сырости у нее онемели ноги, и она шла, не чувствуя их. Потуже обмотав голову шарфом, она поскорей сунула озябшие и потрескавшиеся от мороза руки в карманы. Зубы у нее дрожали мелкой дрожью, глаза слезились на холодном ветру – и как ни ненавистна была ей работа прислуги, сейчас она всей душой желала поскорее добраться до Фарли-Холл.

Порывы завывающего ветра толкали ее вперед, парусом надувая подол длинной юбки и облепляя ее клочьями тумана, так что идти становилось все труднее. Эмма с надеждой смотрела вверх: вот-вот должен был, она знала это, наступить рассвет.

К тому времени, когда Эмма наконец добралась до огороженного каменным забором поля, она совсем выбилась из сил. Прислонившись к турникету, она взглянула на крутую тропу, по которой только что поднималась. Она до сих пор еще дышала с трудом, и сердце в груди никак не могло успокоиться. Туман внизу становился клочковатым, кое-где виднелись просветы, через которые теперь ярко сияли огни, – деревня начала просыпаться. А совсем внизу, в долине, появилось тусклое свечение: это подсказывало ей, что текстильная фабрика в Фарли готова начать свой трудовой день. Скоро, она знала, раздастся резкий фабричный гудок, вторгаясь в окрестную тишину, чтобы оповестить всех: ворота фабрики открываются. Через проходную на фабрику устремятся рабочие, мужчины и женщины, которые, отметив время своего прихода, начнут очередной день своей вечной каторги – одни будут расчесывать шерстяную пряжу, другие – ткать, чтобы потом созданное их руками можно было отправлять далеко за пределы Англии в разные уголки света.

Эмма не могла не подумать в этот момент о своем младшем брате Фрэнке, одном из тех, кто трудился на фабрике. Какой же он маленький, хрупкий, как не приспособлен к тому, чтобы выдерживать долгие часы монотонной работы, заключавшейся в том, чтобы сортировать и складывать прядильные катушки, опорожнять огромные бадьи, подметать полы и смазывать маслом станки. Фрэнк был ее постоянной головной болью. Как ужасно и несправедливо, что он должен работать на фабрике вместо того, чтобы учиться! Ведь он еще совсем маленький мальчик. Когда он жаловался отцу, что едкий запах пропитанной жиром шерсти вызывает у него тошноту, отец беспомощно отворачивался, разводя руками, и ничего не отвечал Фрэнку. В такие минуты его глаза выражали крайнее смущение. Бедный отец! Что он мог сказать своему сыну? Ведь и Эмма знала это, те деньги, что зарабатывал Фрэнк на фабрике, нужны были семье позарез, даже те жалкие медяки, которые он приносил домой. Хоть бы уж отец подыскал сыну более подходящую по духу работу, менее утомительную и более чистую, не связанную с фабричной обстановкой, оказавшейся Фрэнку явно не по плечу. Положение казалось поистине безвыходным, но отец, похоже, с ним смирился и ничего не желает делать – это-то и было для Эммы самым страшным и пугающе-непонятным. Как всегда, мысли ее вернулись к больной матери. Как она там, одна в их доме на Топ-Фолд? Сердце Эммы тревожно сжалось. Сегодня ей особенно не хотелось уходить из дому и оставлять маму одну. Но у нее просто не было другого выбора. Если бы она не пошла в Фарли-Холл, то ей бы ничего не заплатили за всю эту неделю.

• Предыдущая
• 34/114
• Следующая