Миллиардер из Кремниевой долины. История соучредителя Microsoft - Аллен Пол - Страница 9

Среди акционеров ССС была мать одного из учеников Лейксайдской школы; она слышала про наше техническое братство. Через несколько дней после моей разведки Фред Райт повел нас в ССС знакомиться. Местный гуру изложил условия сделки: мы получаем неограниченное время на терминалах в выходные при условии, что будем соблюдать основные правила.

– Можете пробовать повесить компьютер, – сказал он, – но если он повиснет от ваших действий, вы обязаны рассказать, что именно делали. И больше так не делать, пока мы сами не предложим.

В субботу мы встретились в терминальном зале ССС – раза в три просторнее нашей уютной комнатки в Лейксайде. Мы с восторгом смотрели на шесть терминалов ASR-33: больше не нужно дожидаться своей очереди. Дверь вела в святая святых – компьютерный зал. Операторы работали круглосуточно, в три смены. Квадратный зал освещали яркие лампы дневного света; под блестящим поднятым полом прятались толстые силовые кабели и кабели данных. Там, где устанавливались новые громадные дисководы, пол поднимали и прокладывали новые кабели. От множества кондиционеров и громадных компьютерных вентиляторов шум стоял такой, что некоторые операторы надевали наушники – как рабочие на фабрике.

Перейти с GE-635 на PDP-10 – все равно что пересесть с «Короллы» на «Феррари». Суббот катастрофически не хватало. Мы садились на автобус в ССС сразу после уроков, наплевав на физкультуру, – лишь бы приехать пораньше; со школьными портфелями в руках (я обожал свой кожаный коричневый – он открывался от малейшего прикосновения). Мы постепенно становились хакерами – в изначальном, некриминальном смысле этого слова: фанатиками-программистами, работающими на пределе. Как отметил Стивен Леви, хакерская культура – это «меритократия», власть образованных. Твой статус не зависел от возраста или от того, чем зарабатывает на жизнь твой отец. В счет шло только одно: мастерство и желание учиться программированию.

Каждому неофиту требуется наставник; в ССС их было трое – программисты мирового уровня, с виду весьма оригинальные. Все они, в отличие от администраторов, не считали нас досадной помехой; возможно, в нас они видели молодых себя. Иногда казалось, что я из старших классов попал на семинар аспирантов по продвинутому системному программированию.

Стив Расселл, по кличке Тормоз, главный по аппаратному обеспечению, маленький и кругленький, обладал своеобразным чувством юмора. В 31 год он вслед за Джоном Маккарти перебрался из Дартмута в Массачусетский технологический. Там Расселл создал на PDP-1 «Звездные войны» – первую по-настоящему интерактивную компьютерную игру.

Билл Уайер, худой очкарик, говорил мало. Автор SOS, одного из первых текстовых редакторов, он был похож на средневекового писца. Его всегда можно было увидеть за терминалом – он без устали корпел над сложнейшими программами.

Дик Грюн, бывший консультант DEC, который познакомился с Расселлом и Уайером в Стэнфорде, был самым общительным из всех, приверженцем нездоровой пищи и славился своей шевелюрой и фальстафовским весельем. Он любил повторять, что еще не создана такая операционная система, которую он не сможет повесить, – и при его мозгах в это охотно верилось.

Они звали нас «мальчишками из Лейксайда» или «тестировщиками». Иногда они заставляли нас одновременно запускать множество копий шахматной программы – чтобы попытаться перегрузить систему. Наша задача отлично соответствовала подростковому стремлению ломать все подряд – просто ради смеха, но направляла его в полезное русло. Как я сказал позже в интервью сиэтлскому журналисту: «Это лучший способ учиться – использовать лучшую на то время машину и смотреть, как она работает и как заставить ее работать на пределе».

Был и другой подход – мы гоняли в усиленном режиме часть программы, пока она не рухнет; тогда мы записывали на бумагу все свои действия и шли дальше. Самое лучшее – если удавалось повесить всю операционную систему: тогда телепринтер застывал и только жужжал, если кто-то пытался печатать. Потом Расселл с Грюном отыскивали причину поломки и радовались как дети – знали, что их платеж корпорации DEC снова перенесен. И мы тоже были счастливы. Пока нам удавалось вылавливать ошибки, мы оставались в блаженном краю бесплатного компьютерного времени.

Рядом с наставниками я от смущения почти терял дар речи. Мы перенимали их жаргон; «клудж», например, означал небрежную временную заплатку в программе. Гуру терпели наши приставания и время от времени бросали нам кость – показывали что-то, над чем сейчас работали. Мы благоговели перед их умением подобрать оптимальный алгоритм и наиболее экономично его реализовать – умением, чрезвычайно важным в эпоху ограниченной компьютерной памяти.

Мы могли свободно заниматься собственными маленькими проектами. Билл сочинял военную игру; Рик боролся с Фортраном. Я писал программу-сваху, проверяющую людей на совместимость. По вечерам мы обычно получали зал в полное распоряжение. Если нужно было забрать распечатки программ, мы стучались в машинный зал, приветствовали дежурного оператора, забирали распечатки и возвращались к телетайпам. Можно было еще успеть бросить взгляд на PDP-10, но и только.

Ключом к коммерческому разделению времени было надежное, высокоскоростное устройство хранения данных – способ предоставить легкий доступ к информации. CCC месяцами возилась со старыми дисками, способными дать каждому пользователю место лишь для пары десятков файлов умеренной длины. Поэтому понятно, с каким восторгом Рассел получил коробку футов восьми в длину и четырех в высоту: магнитный диск с перемещаемыми головками от Bryant Computer Products в Уолд-Лейк, Мичиган. Представитель компании (по акценту – явный южанин), сопровождавший устройство, называл его «Гигант Брайант». Название прижилось.

Устройство было восхитительно мало. Электромотор в центре вращал толстый вал с укрепленными на нем 12 стальными дисками с оксидным покрытием – каждый больше трех футов в диаметре. Диски вращались, а магнитные головки на рычагах с гидроприводом, поддерживаемые тонкой прослойкой воздуха, двигались над поверхностью дисков, считывая данные. На устройстве можно было хранить около 100 млн символов – значительно больше, чем на любых других устройствах (на обычных сегодняшних ноутбуках объем данных в шестьсот раз больше займет 0,002 % объема диска).

К сожалению, «Гигант Брайант» часто давал сбой. То и дело по малейшей причине (достаточно было пройти неподалеку) головка касалась диска и сдирала оксидную пленку: фатальная авария, данные безвозвратно утеряны, диск ремонту не подлежит.

Для архивного хранения данных CCC использовала менее капризное устройство на магнитных лентах – DECtape. Это были четырехдюймовые контейнеры – достаточно маленькие, чтобы поместиться в кармане, и достаточно крупные, чтобы хранить миллион символов. 260-футовая лента вмещала столько же информации, сколько две с половиной тысячи футов бумажной перфоленты – или чуть больше, чем восьмидюймовая дискета, которую IBM представила пять лет спустя. При всех ограничениях механического катушечного устройства DECtape работал быстрее и надежнее, с двойным резервированием и двумя слоями майлара, защищающими оксидный слой. Во время демонстрации представители DEC пробивали в ленте дыру диаметром в дюйм, а потом показывали, что данные сохранились.

Но главное – DECtape поддерживал древовидную структуру, такую же, как и «Гигант Брайант» или будущие дискеты. Обычная магнитная лента работала как последовательный поток, изменить записанные данные было невозможно; если записать что-то новое в середине ленты, последующие данные можно утерять. А на DECtape информация разбивалась на отдельные блоки – каждый блок можно было переписать, не затрагивая остальные. Теперь стало возможным хранить по несколько программ на одной ленте, искать любую по имени, редактировать любую независимо или записывать новые данные поверх старых. Пока я не купил домой собственный терминал, мои картриджи DECtape были первым элементом компьютерной технологии, принадлежавшим лично мне. Мы хотели иметь их побольше – картриджи были знаком статуса. Эти маленькие картриджи делали мою работу менее эфемерной, более материальной – она словно обретала реальную и вечную ценность.