Особый отдел и око дьявола - Чадович Николай Трофимович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/73
• Следующая

– Берите выше! В прошлом месяце шестой десяток разменял. Только меня в деревне все так зовут. Даже родные дети… Борька да Борька… Вот я и привык. Тем более по Сеньке и шапка! Вы ведь меня Борисом Лукьяновичем звать не станете, верно?

– Не стану, – подтвердил Цимбаларь. – Впредь я буду называть вас господином Ширяевым. Но с «гражданином начальником» вы тоже завязывайте. Это отрыжка прошлого.

– Слушаюсь! – Он приставил ладонь к своему затасканному малахаю, и только сейчас Цимбаларь заметил, что правый рукав его шубейки пустует.

– С рукой что случилось? – поинтересовался он.

– Только не думайте, что за кражу отрубили, – Ширяев улыбнулся всем своим щербатым ртом. – На зоне в пилораму попал. Вот она мою клешню до самого плеча и укоротила. Зато благодаря этому досрочно освободился.

– Срок большой был?

– Десять лет. По моей статье предельный.

– А какая статья?

– Сто третья.

– Убийство без отягчающих обстоятельств? – уточнил Цимбаларь, уже позабывший старый уголовный кодекс.

– Так точно. Родного брата зарезал, – ничуть не смущаясь, пояснил Ширяев.

– По пьянке небось?

– В том-то и дело, что на трезвую голову… Помню, сидим мы однажды всей семьёй за столом, ужинаем. А ко мне вдруг навязчивая мысль прицепилась. Убей брата, да и точка! Я её гоню, а она опять в голову лезет. Терпел я до тех пор, пока меня не затрясло. В глазах темень. Чувствую, ещё чуть-чуть – и сам подохну! Схватил нож, которым маманя хлеб резала, и прямо брату в сердце! Потом опомнился, хотел на себя руки наложить, но родня не позволила. Сам во всём властям признался. Сначала меня в дурдоме держали. На психа проверяли. Через полгода признали вменяемым и впаяли срок. С тех пор ношу на себе каиново клеймо.

– Неужто вам брата не жалко?

– Жалко, конечно… Но с другой стороны, если бы я его тогда не прикончил, то сам, наверное, помер бы…

– Похоже на приступ паранойи, – Цимбаларь смерил собеседника испытующим взглядом. – Недаром говорят, что здесь такие эксцессы не редкость.

– Да не может быть! – запротестовал Ширяев. – У нас шизиков нет.

– Рассказывай! – Цимбаларь и сам не заметил, как перешёл на «ты». – Даже газеты писали, что в Чарусе случались случаи массового психоза, сопровождаемые галлюцинациями.

– Так то совсем другое дело! У нас люди верующие, вот им царство небесное и грезится. Это божья благодать, а не галлюцинация. Знак свыше!

– Ты сам эти знаки получал? – Цимбараль сознательно перешёл на чужой лексикон.

– Случалось, – нехотя признался Ширяев.

– Подробности изложить можешь? Что тебе грезилось – ангелы в облаках или черти в аду?

– Подробности? – Ширяев задумался. – Нет, не могу… Не невольте… Есть святые вещи, о которых лясы точить непозволительно. Да и смутно всё… Это как сон. Пока спишь – душа ликует. А проснёшься – и вспомнить нечего.

– Жаль, – Цимбаларь бросил на собеседника взгляд, который ранил сильнее, чем злое слово. – Я думал, мы подружимся…

– Конечно, подружимся! – заверил его Ширяев. – Я, гражданин начальник… тьфу… товарищ майор, человек безотказный. Разузнать что, сбегать куда или помочь чем – это запросто. В любой час дня и ночи.

– А почему нараспашку ходишь? – Цимбаларь попытался запахнуть его верхнюю одежду. – Так ведь и простудиться недолго.

– Да ни за что! Я в таких местах побывал, против которых наша Чаруса солнечным Крымом покажется. Закалился, как булатная сталь… Тем более цыганка нагадала мне смерть от огня, а не от простуды.

– Тогда ты долго проживёшь, если, конечно, в постель с сигаретой ложиться не будешь, – изрёк Цимбаларь. – А теперь скажи, церковь уже открылась?

– Батюшка там, – сообщил Ширяев. – К крестинам готовится. Но службы сегодня не будет. В воскресенье приходите.

– Службу я, скорее всего, пропущу. У меня вопросы не к богу, а к священнику. Для начала хотелось бы познакомиться с ним поближе.

– За милую душу! – обрадовался Ширяев. – А хотите, на себе отвезу, – в подтверждение своих слов он по-лошадиному заржал. – Я одно время в зоне на трелёвке работал. Там, где лесовозы вязли, мы шестиметровые баланы на руках таскали.

Уже рассвело, и в синем морозном воздухе над избами стояли столбы розового дыма, как бы соединявшие небо и землю. Вековые ели, со всех сторон подступавшие к деревне, сверкали от инея. Низкое солнце было маленьким и красным, словно шляпка только что откованного гвоздя.

Повнимательней приглядевшись к Ширяеву, Цимбаларь подивился ширине его плеч и поджарости стана. Такой богатырь, даже действуя одной рукой, мог запросто проткнуть любого человека вилами. Интересно, где он был той ночью?

Однако традиционных вопросов о причинах смерти прежнего участкового Цимбаларь Ширяеву задавать не стал. На это ещё будет время.

От других здешних строений церковь отличалась разве что размерами да некоторыми архитектурными изысками. Стены её были срублены из кондового красного леса, четырёхскатная крыша покрыта осиновой дранкой, а металлом блестела только чешуйчатая маковка и восьмиконечный крест, венчавший её. Впрочем, как и сыроварня, церковное здание стремилось больше вширь, чем ввысь. К пространству, оберегающему людей от стужи, северные зодчие всегда относились экономно.

Поднявшись на крыльцо, Ширяев ломиться в дверь не стал, а вежливо постучался. Изнутри раздался глухой голос:

– Кого господь дарует?

– Люди добрые к тебе, отец Никита, – вкрадчивым голосом сообщил Ширяев. – Раб божий Борис и государственный муж, присланный к нам править порядок.

– Ну так заходите, не стойте на морозе, – ответил священник. – Только дверь широко не открывайте. Крестильню выстудите.

Ширяев уже хотел было войти в церковь, но Цимбаларь придержал его.

– Пойди погуляй пока, – сказал он. – Я с батюшкой без свидетелей хочу поговорить.

– Будет исполнено! Считайте, что меня уже нет, – упругой походкой таёжного охотника (или ночного разбойника) Ширяев сбежал с крыльца.

Отец Никита оказался ещё нестарым мужчиной с небольшой рыжей бородкой, высоким лбом и цепким взглядом. Деревенские старушки, не пропускавшие ни одной службы, наверное, души в нём не чаяли.

Голос, первоначально показавшийся Цимбаларю глухим (виной тому, наверное, была толстая дверь), на самом деле оказался звучным и проникновенным. Одет батюшка был в повседневную тёмную рясу, единственным украшением которой служил тяжёлый бронзовый крест, спускавшийся чуть ли не до пояса.

Сославшись на срочные дела, он попросил немного подождать и скрылся в боковой комнатушке, расположенной под лестницей, ведущей на звонницу.

В церкви было холодно, хотя и не так, как на улице. Являясь человеком, от религии бесконечно далёким, Цимбаларь тем не менее мог отличить алтарь от аналоя, а клирос от хоров. Кроме того, он знал, что массивная шестнадцатирожковая люстра, свешивавшаяся с потолка, называется паникадилом.

Повсюду горели свечи, а в воздухе стоял сладковатый и печальный запах ладана. Не сумев побороть любопытство, Цимбаларь приблизился к высокому, пятирядному иконостасу, откуда на него с укором, печалью и сочувствием взирали почерневшие от времени лики святых. С превеликим трудом можно было узнать сидящего на троне Иисуса, скорбящую Богоматерь, крылатого Иоанна Крестителя.

Внезапно сзади раздался голос батюшки:

– Любуетесь?

Цимбаларь, не терпевший, когда к нему приближаются со спины, ненароком вздрогнул, но воли чувствам не дал и смиренно произнёс:

– Иконы-то у вас все старинные. Наверное, немалых денег стоят?

– Я бы не сказал, – ответил батюшка. – Есть, конечно, парочка древних, предположительно афонского письма, но я их держу отдельно. Не ровён час кто-нибудь позарится. Зимой и весной к нам не доберёшься, но летом туристы наведываются. Кто знает, что у них на душе?

– Да, такого прибора ещё не изобрели, чтобы в человеческих душах читать, – согласился Цимбаларь. – Это уже скорее по вашей части.

• Предыдущая
• 21/73
• Следующая