Бастионы Дита - Чадович Николай Трофимович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/69
• Следующая

Однако довольно скоро Хавра вновь настиг настоящий припадок, и даже укусы слепыша лишь ненамного ослабили его муки. На этот раз о симуляции не могло быть и речи – вряд ли найдется человек, способный притворства ради пускать носом кровь и крошить в осколки собственные зубы. Его страдания были тем более ужасны, что позволяли увидеть со стороны предопределенную всем нам участь.

Я как раз держал его за голову, не давая затылку колотиться о половицы, когда в дверях раздалось хриплое рыканье:

– Не передохли еще? Меня небось ждете?

По роже хозяина я сразу понял, что он явился не с пустыми руками. На моей физиономии хозяин прочел, что торговаться и тянуть время – себе дороже. Зубами я вырвал пробку из поданного мне толстостенного штофа и, ножом разжав челюсти Хавра, плеснул в его глотку немного мутноватой жидкости. В том, что это настоящий зелейник, а не подделка, мы убедились уже через несколько минут. Синюшность кожи исчезла, мышцы обмякли, кровавая рвота прекратилась, с лица сошла жуткая, одеревеневшая улыбка. С тяжким стоном Хавр сел и принялся ладонями растирать лицо. Ирлеф побежала во двор за свежей водой, и я не преминул воспользовать этим.

– Мы не довели разговор до конца. Зачем ты напоил меня зелейником? Кто приказал это сделать – твой отец, брат, Предвечные, кто-то еще? Или это твоя собственная выдумка?

– Человек, подыхающий без зелейника, способен нести весьма затейливую чушь, – медленно, почти по слогам, произнес он. – Это даже не бред, а так… бессмысленный набор слов. Разве можно верить тому, что было сказано в агонии?

– Значит, и про Переправу, и про Предвечных, и про твоего отца – все чушь?

– Что я могу сказать тебе сейчас?.. Скоро сам узнаешь. А теперь дай мне хоть немного отдышаться… – Язык Хавра действительно еле ворочался, а после каждого слова он с хлюпаньем втягивал в себя воздух.

Вернувшаяся Ирлеф умыла и напоила его, а уж затем приступила к допросу хозяина, вновь занявшегося своими окороками и разносолами.

– Рассказывай, где достал зелейник.

– По кривой дорожке шел и в колдобине нашел, – продолжая громко чавкать, нагло ответил тот. – А вот где эта дорожка, а тем более колдобина, вам никогда не узнать. Больше вы меня туда никакими коврижками не заманите. Уж лучше я свое добро сам спалю. Понятно? А теперь все: болтовня закончена! Я уговор выполнил, и вы выполняйте. Вон из моего дома!

Спорить мы не стали. Честно сказать, здесь нам все так обрыдло, что перспектива ночевки под кустом на сырой земле не угнетала, а, наоборот, радовала. Как говорится, пришли незваные, уходим необласканные.

За экспроприированную одежду, оружие и окорока Хавр обещал при случае рассчитаться. Впрочем, сказано это было, скорее, для успокоения совести Ирлеф, чем для хозяина, пропустившего столь явную небылицу мимо ушей.

И снова мы шли куда-то по бездорожью, сначала через тихий, полный белками и крохотными пичугами лес, потом через унылую равнину, кишевшую необычайно жирной саранчой, а уж затем через такие места, где по непонятным причинам погибли не только растения и животные, но, наверное, даже микробы, – в чашечках высохших цветов мы находили сухих насекомых, а в одном из заброшенных домов натолкнулись на высохший труп человека, к ногам которого все еще прижимался высохший труп собаки. Вслед затем на нашем пути оказались почти непроходимые болота, густейшие заросли тростника и что-то вообще непонятное, предельно вонючее, похожее на огромный навозный отстойник. Надо думать, мы уже углубились в Окаянный Край.

– Куда мы идем? – с тоской вопрошала Ирлеф. – Ради чего забрели сюда? Что мы скажем по возвращении Блюстителям? Ведь ты, Хавр, палец о палец не ударил, чтобы выполнить их поручения.

Тогда Хавр с самым серьезным видом принимался измерять шагами давно заброшенные поля и в поисках самородков промывать торфяную грязь в ручьях.

Впереди нас, как я предполагал, ожидала загадочная Переправа, но уж очень уныл был путь к ней и чрезвычайно скудна кормежка. Зелейник мы честно разделили на троих, разлив во фляги, позаимствованные у хозяина, в простые фляги, без всяких секретов. Срок мой все еще не наступал, видно, кто-то из слепышей сумел-таки продырявить мою шкуру.

Как я ни всматривался в окружающие пейзажи, но так и не сумел понять, где здесь исконные земли, а где оставленные Сокрушениями заплаты. Чужая цепкая жизнь, однажды уцелев, расползалась во все стороны, смешивалась с автохтонами[4], давала причудливые помеси. За все это время мы видели лишь одно крупное существо, вернее, его останки – что-то длинное, массивное, желеобразное, опутанное не то кишками, не то щупальцами, облепленное, как тестом, шевелящейся массой белых червей, смердело в седловине меж двух голых холмов. Но край этот вовсе не был безлюден – нам то и дело попадались кострища, следы топоров на пнях, сложенные из камней пирамидки, отмечавшие места погребений.

Для знакомства с нами обитатели этих мест выбрали весьма неудачное время, когда как раз Хавр – была его очередь дежурить – не спал. Сначала нас обстреляли из ружей, к счастью, не травилом, а обыкновенными камнями (полноценные боеприпасы, видимо, были в этих краях редкостью), после чего атаковали в развернутом строю. Бой окончился раньше, чем я смог принять в нем участие – ни один из выпущенных Хавром зарядов не пропал впустую. Незадачливые вояки отступили с той же расторопностью, с которой только что нападали, оставив в предполье три бездыханных тела, под действием травила продолжавших менять свой облик в сторону полной бесформенности.

– Кто это был? – спросил я, не успев даже толком рассмотреть налетчиков.

– Почему был… Они и сейчас здесь, – ответил Хавр, меняя обойму.

И действительно, не требовалось сверхзоркого зрения, чтобы убедиться – мы со всех сторон окружены врагом, уже расставлявшим впереди своих рядов огромные щиты из веток, предназначенные для отражения шариков с травилом. С первого же взгляда стало ясно, что нам противостоит не регулярное войско и даже не племенная рать, а сборище разношерстного люда, объединяющим началом для которого могли быть только жажда наживы да страсть к насилию. Будь я здесь один, не задумываясь бросился бы на прорыв, но куда, спрашивается, убежишь с Ирлеф, о беге вообще никакого представления не имеющей, или даже с тем же Хавром, чье ничем не защищенное тело пронзит самое первое копье? Оставалось надеяться на сверхъестественное или на то, что Хавр распугает лиходеев очередным Сокрушением, или я, прихватив своих спутников, вновь проскользну сквозь время.

Но Блюститель Заоколья, оказывается, неплохо знал нравы подобной публики.

– Эй, вы там! – изо всей мочи закричал он. – Что вам нужно? У нас ничего нет, кроме рваной одежды и пустых мешков. А за наши жизни придется заплатить вдесятеро. Устраивает цена?

Никакого ответа на это заявление не последовало, и Хавру пришлось вновь повторить его в более дерзкой форме. Ряды наших противников разомкнулись, и вперед выступил некто, прикрываемый сразу двумя щитами (хотя разделявшее нас расстояние намного превышало дальность эффективной стрельбы). С нами вступали в переговоры – несомненно, это был хороший признак.

– Не тебе, голодранец, назначать цену за ваши жалкие жизни. Это Окаянный Край, и кто бы нам здесь ни встретился, зверь или человек, он обречен на смерть.

– Мы не звери и не человеки. Мы вам не по зубам. Зачем двум волкам рвать друг дружке шкуру? Не проще ли поискать в поле зайцев?

– Не звери и не человеки… – стоявший за щитами был явно заинтригован. – Кто же вы тогда?

– Мы исчадья Изнанки, могучие и неуязвимые перевертни, – Хавр продолжал вдохновенно врать.

– Подумаешь, испугал! Что мы, перевертней не видели. Нож входит в них точно так же, как и в исконников.

– Не знаю, о каких перевертнях ты говоришь. Ты, верно, путаешь их с овечками из своего стада. Пусть кто-нибудь из вас выйдет на поединок. С любым оружием. Против него будет драться безоружный перевертень. – Хавр скосил глаза в мою сторону и тихо спросил: – Сможешь?

• Предыдущая
• 32/69
• Следующая