Несколько слов о Клайве С Льюисе - Трауберг Наталья Леонидовна - Страница 2

Льюис, просто и твердо веривший в Провидение, был бы рад, что его смогут читать многие и темы его своевременны для многих. Он был бы рад, если это так; я не знаю, так ли это. Сравнительно долгий, почти

двадцатилетний, опыт "самиздатовской" жизни Льюиса у нас подсказывает, что этот писатель разделил судьбу всего, что только есть в христианстве, он очень нужен (и не только христианам), его все время читают, но почти не слышат и не могут толком понять.

Если мы вынесем за скобки все беды "самиздатовского" слова -- от искажений до вольной или невольной эзотеричности,-- останется печальный факт: чаще всего в Льюисе ценят ум. Видимо, темнота наша

и униженность дошли до того, что первым возникало ощущение причастности к какой-то очень высокой интеллектуальной жизни. Оксфордские коллеги Льюиса (нс друзья, просто коллеги) этому бы удивились. Как

всякого христианина, его считали старомодным и простодушным. Надо сказать, его это почти не волновало.

Конечно, умным он был, а вот высокоумным -- не был. Обычно подчеркивают его логичность, и сам он подчеркивал ценность логичного размышления. Однако на свете уже немало книг, критикующих Льюиса именно со стороны логики. Ответить на них трудно, сторонники его просто ими возмущаются. Я долго не могла понять, почему не возмущаюсь, хотя очень люблю Льюиса. Наконец, кажется, поняла.

В "Размышлении о псалмах" (1958) Льюис писал, что Послания апостола Павла никак не удается превратить ни в научный трактат, ни даже в прямое назидание, и, порассуждав об этом, прибавляет, что это

хорошо: простое свидетельство христианской жизни само по себе важнее и трактатов, и назиданий.

Заключение это можно отнести и к самому Льюису. Все, что он писал,-это отчеты, заметки о христианской жизни. Его называют апологетом, а теперь даже -- лучшим апологетом нашего века, по снова и снова думаешь, возможно ли вообще оправдать и защитить христианство перед лицом мира. Когда пробуют это делать, слушатели отмахиваются от любых доводов -- из Аквината, из Августина, из Писания, откуда

угодно. Несметное множество людей вроде бы не нуждается в доводах, но не хочет и проповеди, а спрашивает только действий поэффективней, то есть чистой, потребительской магии и чистого, плоского законничества. Но что описывать -- сочетание магизма с легализмом много раз описано и обличено, даже в глубинах Ветхого завета.

Словом, если человек не сломился (названий этому много -- сокрушение, обращение, покаяние, метанойя), никакая логика и никакой ум не приведут его к христианству. В этом смысле совершенно верно, что для обращения Льюис не нужен. Он даже вреден, если без поворота воли, без "перемены ума" человек будет набивать себе голову более или менее мудреными фразами. Но тогда вредно все. Любые свидетельства

вредны, если набивать ими голову, а не сердце. Именно это происходит нередко у нас. Вообще ничего не может быть опасней, чем дурное неофитское сознание: душа осталась, как была, а голова полна "последних

истин" (пишу "дурное", потому что неофитами в свое время были и Августин, и Честертон, и сам Льюис). Собственно, вместо "неофит" лучше бы сказать "фарисей"; ведь опасней всего самодовольство, которое здесь возникает. Если же его нет, если человек сломился, сокрушился -- жизнь его совершенно меняется. Ему приходится заново решать и делать тысячи вещей -- и тут ему поможет многое. Он будет втягивать, как губка, самые скучные трактаты, что угодно, только бы "об этом". Льюис очень помогает именно в такое время.

Он очень важен для христиан как свидетель. Страшно подумать об этом, но ничего не поделаешь: каждый называющийся христианином -- на виду. Каков бы он ни был, по нему судят о христианах, как по капле воды судят о море. Льюис -- свидетель хороший. И людям неверующим видно, что он -- хороший человек; это очень много, это -- защита христианской чести. А уж тем, кто уверовал, "переменил ум", полезна едва ли не каждая его фраза -- не как "руководство", а как образец.

Приведу только три примера, три его качества. Прежде всего, Льюис милостив. Как-то и его и других оксфордских христиан обвиняли в "гуманности", и он написал стихи, которые кончаются словами: "А милостивые все равно помилованы будут" (перевожу дословно, прозой). Снова и снова убеждаясь в этом его качестве, которое во имя суровости отрицает столько верующих людей, мы увидим, однако, что он и непреклонно строг; это -второе. Прочитаем внимательно "Расторжение брака"--там не "злодеи", там "такие, как все". Взор Льюиса видит, что это -- ад; сами они -- что только так жить и можно, как же иначе? Льюиса упрекали, что в век Гитлера и Сталина он описывает "всякие мелочи". Он знал, что это не мелочи, что именно этим путем -- через властность, зависть, злобность, капризность, хвастовство -идет зло в человеке. Он знал. как близко грех. Когда-то отец Браун у Честертона сказал: "Кто хуже убийцы?-- эгоист". Вот -- суть, ворота, начало главного греха. Наверное, третьей чертой Льюиса и будет то, что он постоянно об этом пишет.

Кажется, Бердяев сказал, что многие живут так, словно Бога нет. К Льюису это не отнесешь. Самое главное в нем -- не ум, и не образованность, и не талант полемиста, а то, что он снова и снова показывает нам не эгоцентрический, а богоцентрический мир.

Теперь -- немного о каждой книге и об их судьбе. "Страдание" первый его христианский трактат, написан он в самом начале второй мировой войны. Церкви тогда неожиданно стали полны, и Льюиса все чаще приглашали то к летчикам, то на радио --- нс как англиста-филолога, конечно, а как проповедника; он был одним из многих, их ведь немало в Англии. Вскоре ему пришло в голову описать обычнейшие искушения от имени беса. Он быстро написал "Письма Баламута" (сперва они назывались "Как бес бесу"), читал их друзьям, в 1941 г. опубликовал в газете, но только в 1943 г.. когда их переиздали в Америке, Льюис стал "знаменитостью". К славе он так и не привык, "Письма"-- не любил и огорчался, что больше всего понравилась такая опасная книга. На три года позже он прочитал друзьям "Расторжение брака" (первоначальное название "Кто собрался домой" - слова из песни, которую поет герой честертоновского романа "Перелетный кабак"). Тогда же. в 1943 г.. он читал лекции в Дареме, и они переросли в трактат "Человек отменяется", а беседы по ра