Колония - Бова Бен - Страница 53

• Предыдущая
• 53/101
• Следующая

Кови Бовето и Цзю Чжан Лю не могли в большей степени отличаться друг от друга, и все же принадлежать к одному биологическому виду.

Бовето был человеком рослым, массивным, с широким лбом, нависшим над крошечными, зыркающими, подозрительными глазами. Лицо его обычно выражало хмурое настроение. А первый инстинкт всегда побуждал его атаковать любую проблему в лоб.

Лю же в более раннюю эпоху стал бы философом, мудрецом, мандарином. Он был миниатюрным, тихим, почти аскетичным на вид. Свои настроения страсти и удовольствия он старательно скрывал за маской ничего не выражающего лица.

Они сидели в номере Лю в штаб-квартире Всемирного Правительства в Мессине. В номере присутствовала лишь самая слабая аура Китая: висевшая на одной стене картина, писанная на шелке, драгоценная ваза в углу. В остальном же он, как и все прочие номера в здании штаб-квартире, блистал современным западным хромом, пластиком и стеклом меблировки.

— Но он же отходит от сердечного приступа, — говорил Бовето. Он тяжело сидел в плетеном пластиковом кресле с кружкой темного пива на столике перед ним.

Лю сидел, не сгибая спины, на табурете с плюшевым верхом по другую сторону стола, у его локтя стоял стакан абрикосового вина размером с наперсток.

— Ему больше восьмидесяти лет, — тихо напомнил китаец. — Он не может долго протянуть дальше.

Бовето пожал плечами.

Тогда Законодательное собрание изберет нового директора.

Лю склонил голову едва ли на сантиметр.

— Ты подумывал о том, кто может быть кандидатом?

Глаза африканца сузились.

— Немного.

— Возможно будет полезным, — мягко предложил Лю. — Если мы обсудим возможные кандидатуры и сойдемся на одном лице. Если мы сможем достигнуть такого соглашения, то наверняка сможем убедить основную массу африканских и азиатских делегатов проголосовать за это лицо, и оно наверняка станет следующим директором.

Бовето сделал долгий задумчивый глоток пива.

— Кого ты рассматриваешь, как самых вероятных кандидатов? — спросил он.

Лю разрешил себе чуть улыбнуться.

— Я думаю, ни Уильямс, ни Мальков не имеют ни единого шанса. Законодатели побоятся вновь открыть раны «холодной войны», если изберут американца или русского.

— Может быть, — допустил Бовето. — А как насчет аль-Хашими?

— По-моему, его не интересует пост Директора, хотя, возможно, я не прав. Если он выставит свою кандидатуру, то, я думаю, это будет всего лишь тактикой — ходом с целью добиться у других уступок в обмен на поддержку из кандидата.

— Андерсен?

Он способный администратор. Европейский блок проголосует за него, и американские голоса он, вероятно, тоже получит, при условии, что Уильям не станет добиваться этого поста. В Законодательном собрании его многие уважают и любят.

— Но ты не хочешь видеть его на этой должности, — сказал Бовето. Это не было вопросом.

— У меня на уме другой кандидат.

— Кто?

— Ты, конечно.

Глаза Бовето сверкнули. Как легко отражается душа у него на лице, подумал Лю.

— Ты примешь на себя такую ответственность? — спросил китаец.

— А азиатский блок проголосует за меня? — спросил контрвопросом Бовето.

— Я сделаю для этого все, что в моих силах.

Бовето снова потянулся за пивом.

— Ну, я, конечно, должен подумать об этом. До настоящей минуты у меня и в мыслях не было занять этот пост. — Но лицо его кричало: Да, да, да!

Поставив почти опустевшую кружку на стол, Бовето сказал:

— Это все в будущем. А что нам делать с проблемами, с которыми мы столкнулись сегодня? Этот Освободитель…

— Аль-Хашими провел переговоры об освобождении заложников с челнока, — сказал Лю. — Этой проблемой занимается он.

— Но Освободитель стоял за свержение правительства Южной Африки. И предводительница этих угонщиков-ПРОНовцев скрылась. Должно быть он позволил ей бежать. И предоставил остальным политическое убежище.

— Это не важно, — ответил Лю. Эти мелкие мятежи мало что значат. Мы должны сосредоточить свои усилия на гарантировании того, чтобы Директорство перешло из нетвердых стареющих рук Де Паоло в руки сильного, способного лидера. Вот тогда мы сможем разделаться с мятежниками и революционерами.

Бовето нахмурился, а затем улыбнулся.

— Полагаю, ты прав, — согласился он.

Они мчались во мраке сквозь холодную грозу, подскакивая на ухабах узкой дороги, насквозь промокшие. В ушах у них гремели гулкие раскаты грома, ландшафт стробоскопически освещало раздвоенными как змеиный язык вспышками молний, при которых все на мгновения заливалось резким голубовато-белым свечением, а потом опять исчезало в черноте.

Дэвид чувствовал как дрожит Бхаджат за рулем электропеда. Через несколько километров он велел ей свернуть на обочину. Ливень хлестал так сильно, что они едва-едва видели что-либо за гранью фар электропеда.

— Нам надо найти какое-то укрытие, — прокричал он, перекрывая раскат грома.

Волосы прилипли к ее лицу. С носа и подбородка стекала вода. Одежда приклеилась к телу, показывая все выпуклости, обрисовывая ее пупок, соски, ребра.

— Здесь поблизости нет никакого укрытия, — проорала она в ответ. — И мы не должны останавливаться. Они нас догонят.

— Только не при такой грозе, — крикнул Дэвид.

— Нам нельзя останавливаться, — настаивала она.

— Тогда, по крайней мере, дай я сяду за руль.

Он взялся за руль, а она прижалась к нему, дрожа всем телом, стуча зубами, когда он нагнулся вперед, вглядываясь в сплошную пелену дождя.

Зрелище это и ужасало и веселило душу. Дэвид читал о грозах, видел видеозаписи ураганов и торнадо. Но эта гроза была настоящей. Он чувствовал, как жалят его холодом хлещущие по нему капли дождя, вынуждая его сощурить глаза и узкие щелки. Гром гремел, подавляя, ужасая и сотрясая землю. Молния, раскалывая тьму, опаляла каждый нерв в его теле.

Неудивительно что наши предки поклонялись им, подумал Дэвид. Гром и молния. Они низводят тебя до полного ничтожества. Я муравей, бактерия, молекула, шмыгающая по ландшафту. Их мощь-то и вселяла ужас, ведущий к поклонению. Мощь и красота. Боги, зримые боги. Настолько величественные и могущественные нас!

Затем более прагматичная часть его мозга подумала, а не притянет ли к ним молнию на этой широкой и плоской, без единого деревца, пампе.

Нам следовало бы остановиться и лечь у обочины, подумал он, и оставить этот металлический электропед на приличном расстоянии от нас.

Но вместо этого он гнал дальше, с дрожащей позади него Бхаджат.

Дождь наконец кончился и тучи понеслись дальше, открывая прозрачное, усыпанное звездами ночное небо. Дэвид знал, что батареи электропеда не протянут всю ночь без перезарядки, и поэтому стал искать в темноте городок, деревню, одинокий дом. Ничего. Только тьма от горизонта до горизонта.

Уже почти светало, когда они увидели на небольшом взгорье вдали от дороги какой-то сарай. В сероватом свете раннего утра Дэвид свернул с мощеной дороги, и они запрыгали по траве к покосившейся деревянной двери сарая.

Батарея сочла нужным отказать именно в ту секунду, и Дэвиду пришлось поднажать на педали — стиснув зубы и напрягая ноги — остаток пути до сарая.

— Заведи электропед в сарай, — произнесла страшно слабым голосом посеревшая от усталости Бхаджат. — Не дай им увидеть его… с воздуха.

Это был старый маршрутный сарай вакеро, где верховые пастухи скотовладельца могли укрыться на ночь во времена предшествовавшие появлению вертолетов и электропедов. Он явно и теперь еще использовался при случае пастухами, так как деревянное однокомнатное строение все еще стояло, хоть и некрашенное, защищенное от непогоды. В нем стояло четыре койки, а на полках над раковиной нашлись даже кое-какие консервы. Сарай построили над колодцем, у раковины стоял старомодный ручной насос.

Бхаджат била неудержимая дрожь, и она закашляла, как только улеглась на койку.

— Ты простудилась, — сказал Дэвид, положив ладонь ей на лоб. Тот так и горел. — А может и хуже.

• Предыдущая
• 53/101
• Следующая