Практичное изобретение - Кларк Артур Чарльз - Страница 12

— Это выглядит логичным, — заметил Р. Дэниил.

— Предположим, мы имеем по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких-либо неприятных последствий. Второй робот переключится от сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.

— А поскольку Р. Престон впал в состояние полного отключения…

— Значит, хозяин Р. Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и рекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всем сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.

— Непременно. Вы меня извините, друг Элидж? Я должен поговорить с капитаном без свидетелей.

— Ну конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.

Р. Дэниил вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.

Р. Дэниил вернулся через полчаса, и эти полчаса, пожалуй, были самыми длинными в жизни Бейли.

Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на все его сходство с человеком, нельзя было ни о чем догадаться, и Бейли также постарался сохранить полную невозмутимость, когда спросил:

— Ну так что же, Дэниил?

— Все произошло, как вы сказали, друг Элидж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просил передать вам, что он в восторге. И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.

— Вот и хорошо, — сказал Бейли, который теперь, когда все окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. — Но, черт побери, Дэниил, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?

— Постараюсь, друг Элидж. Но, разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…

— Валяйте.

— Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правде должен быть легким, а переход от правды ко лжи — трудным? Это означало бы, что робот, полностью отключившийся, собирался вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р. Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?

— Совершенно верно, Дэниил. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт-то признался. Разве нет?

— Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элидж, так быстро сделали свой выбор?

Губы Бейли задергались. Он не выдержал и улыбнулся.

— Дело в том, Дэниил, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, еще до того, как стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов, я истолковал ее как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.

— Мне хотелось бы узнать, что именно вам дал анализ человеческого поведения.

— Черт побери, Дэниил, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно возраст двух математиков, один из которых — глубокий старик, а другой еще очень молод.

— Да, конечно, но что из этого следовало?

— А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться им с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, мог бы он это сделать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.

Р. Дэниил довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Лиджу Бейли руку.

— Мне пора, друг Элидж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи.

Бейли сердечно потряс протянутую руку.

— Если можно, Дэниил, — не до очень скорой.

Те из наших читателей, которые следят за научными и научно-популярными журналами или только за научными публикациями в газетах, будут, вероятно, очень удивлены, снова увидев подпись Страхила Смилова, «злополучного героя нашумевшего скандала с рукописью Клитарха»,[9] как соблаговолила меня назвать «Вечерняя почта». Я обращаюсь к этим читателям с покорной просьбой: не спешите посылать в редакцию возмущенные письма, пока не дочитаете этот репортаж до конца. Больше того. Я обещал быть скромным, как подобает победителю, но не могу удержаться от похвальбы: я, Страхил Смилов, совсем не такой злополучный, ибо уже три дня ношу в нагрудном кармане выписку из приказа, которым «за особые заслуги перед журналом» меня повышают из простого литсотрудника в редакторы… Но пора мне закончить это вступление и перейти к делу, иначе я рискую увлечься и дойти до самовосхвалений. А я, как вам известно, самый скромный и застенчивый человек в мире.

24-го марта секретарша нашей редакции заглянула ко мне в кабинет и сказала равнодушно:

— Страхил, к шефу!

Кажется, я невольно поморщился. До сих пор не знаю, то ли я вспомнил старое правило: «Не вертись около начальства, чтоб не задало тебе работы», или уже тогда предчувствовал, какие неприятности меня ожидают.

— К шефу или к заместителю? — спросил я.

— Конечно, к Божилову, — ответила секретарша и хлопнула дверью.

Пока я иду к кабинету заместителя, могу вам выдать один секрет. Наш Главный — человек тихий и вежливый; но как и всякий Главный, он не только «главный», но и «очень главный», а потому вечно мотается по разным заседаниям, в редакции бывает редко и все дела предоставил своему заместителю Божилову. А Божилов вдесятеро хуже Главного. Судите сами: если ругает Главный, то кажется, что он ласково похлопывает тебя по плечу, а если тебя ласково похлопает Божилов, то плечо будет в синяках. Если же ему когда-нибудь и приходится сказать хоть кому-то доброе слово, то он это делает с таким видом, словно его мучает зубная боль.

После всех этих объяснений вы не удивитесь, что, торопливо шагая по коридору, я обдумывал, по какому поводу на этот раз услышу привычное; «Придется удержать у вас четверть зарплаты, Смилов».

Итак, я постучался и вошел. Божилов оторвал взгляд от бумаг на своем столе, обернулся ко мне и улыбнулся. Я окаменел: за всю долгую историю нашего журнала это была его вторая улыбка. Первая появилась шесть лет назад в связи с опечаткой, превратившей одну фразу в пикантную двусмысленность и повлекшей за собой целый ряд неприятностей.