И опять мы в небе - Бороздин Виктор Петрович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/46
• Следующая

Мячков кончиком остро отточенного карандаша несколько раз чуть подвинул крошечный магнитик внутри компаса, пока стрелка, покачавшись, не замерла, показывая точно на север. Теперь можно было быть спокойным. Ведь малейшее отклонение от курса привело бы в конце пути корабль к отклонению на десятки километров.

Георгий удовлетворенно захлопнул крышку, конечно, не компаса, а компаса, как он по-морскому называет его. Друзья подшучивали над этой его приверженностью, а он в ответ лишь иронически усмехался. Прослужив пять лет в Севастополе, в гидроавиации, он и сейчас продолжал считать себя моряком. Возможно, он прав: воздухоплавание – сродни мореплаванию.

Стоящий на штурвале глубины четвертый помощник Виктор Почекин крутанул ручку телеграфа, давая приказ бортмеханикам снизить обороты. Ответный перезвон телеграфа подтвердил: приказ принят. Гул моторов сразу умерился. Корабль, словно получив свободу, стал легко покачиваться, отдыхая от напряженного хода.

Надо было заново проверить статическую уравновешенность корабля в воздухе. За время полета часть горючего израсходовалась, корабль облегчился, и в то же время моторы, гондола, все металлические части обледенели, насколько-то утяжелив этим корабль. Статическая уравновешенность могла быть нарушена.

Почекин взглянул на стрелку альтиметра. Динамическая сила корабля сейчас почти на нуле, и стрелка сразу покажет тенденцию корабля – куда его потянет: вверх? вниз?

Стрелка, вздрагивая, колебалась возле нейтральной линии. Но для уверенности надо было проверить еще и на скорость подъема и спуска корабля – если корабль статически уравновешен, они должны быть одинаковы.

Штурвал заходил в руках Виктора. Корабль, приподняв нос, плавно шел вверх, потом так же плавно опускался. Виктор следил за показаниями вариометра. Работал сосредоточенно, не замечая доносившихся из пассажирского салона голосов, взрывов смеха. Порывы ветра играючи подбрасывали корабль и уносились дальше, путая все показания, и Почекин начинал выверять снова.

Резкая поперечная морщинка разрезала лоб, что-то неотступно упрямое проглядывало в четко очерченном лице. Характер у Почекина был беспокойный. Возникавшие в жизни препятствия вызывали обычно одно лишь желание: преодолеть во что бы то ни стало. Всегда, еще с мальчишества так было. Из-за этого нелегкие сложились отношения с отцом – инженером-путейцем, директором шпалопропиточного завода в городе Навле под Брянском, где они жили.

Первое столкновение произошло, когда они, комсомольцы, члены группы «легкой кавалерии», явились на завод для проверки работы. Взялись за дело рьяно, со всем комсомольским запалом и без особых сомнений. Отец, сощурив такие же, как у Виктора, цыганские глаза, холодно и сухо докладывал им о заводских делах.

А дома взорвался:

– Молокосос, сам еще ничему не научился, а учишь отца!

А Виктор был твердо убежден, что именно они, молодые, знают все самое важное в жизни, чего старшим никак не понять.

Второе столкновение, еще покрепче, произошло, когда Виктор, едва достигнув восемнадцати лет, вдруг, не спросив у отца ни совета, ни согласия, женился и уже после сказал об этом.

– На ногах еще не стоишь! – вскипел отец. – Специальности никакой не имеешь. На что жить будете?

Виктор молча покидал в чемодан свои вещи, и в тот же день они с Марусей уехали в Москву пытать счастье. Ушел из дому, ни на секунду не задумавшись.

Трудностей пришлось хлебнуть по горло. Хотелось учиться дальше. В школе учеба давалась легко. В кабинете отца было полно книг, Виктор читал их. Возможно, это помогло, девятилетку в Брянске, куда ездить приходилось каждый день полтора часа на паровичке, окончил с отличием. В Москве устроился работать ночным сторожем, чтобы днем учиться. Когда спал, одному богу известно. Жили с Марусей в разных общежитиях. Денег не хватало, но буквально на последние гроши, забыв про усталость, вечерами радостные бежали в театр, на галерку.

В этом они и сейчас не изменились, такими же театралами остались. К его приезду Маруся наверняка обежит все театральные кассы, раздобудет билеты.

…За два круга над городом закончили статическое уравновешивание, Мячков уточнил курс. Передали Петрозаводской радиостанции благодарность за отличную работу. И легли курсом на Мурманск.

К полудню облака, вдруг разорвавшись, поспешно разбрелись по сторонам, открыв чистейшую синь неба. Тумана словно и не было, растаял, не заметили как. Широко, во всю свою доброту, распахнулся горизонт – необозримый, видимость тридцать километров, куда же еще?! Для штурвальных благодать! Предсказание Давида Градуса полностью оправдалось.

Внизу неторопливо проплывали бесконечные карельские леса, неисхоженные, необжитые. Ни дорог, ни поселков, лишь топорщились острой щетиной деревья, и низкое солнце отбрасывало от них длинные синие тени на заснеженные поляны, на густо разбросанные повсюду гладкие блюдца озер. Поражал снег. Он сиял такой ослепительной первозданной белизной, что глазам больно становилось. В гондоле стало по-праздничному светло. Словно играя в догонялки, по стенам бежали солнечные зайчики, перескакивали на потолок, снова на стену, на лица людей…

Пассажирский салон опять полон. Кому охота идти после вахты в киль, залезать в спальный мешок, когда здесь такая благодать! Ребята расстегнули куртки, шлемы… Посыпались шутки, острые словечки. Курильщики, лишенные папирос, с хрустом грызли леденцы, смачно посасывали. Щурясь от солнца, посматривали на четкую, казавшуюся очень близкой землю.

Вернувшийся с вахты в моторной гондоле Митя Матюнин совсем прильнул к иллюминатору. Вспомнилось родное липецкое приволье, где не только леса, а и поля просторные, сочные… Мальчишкой ему довелось их исходить вдосталь – пас скотину по найму. Шести лет остался сиротой – отец погиб в империалистическую. Потом довелось быть и землекопом и грузчиком… В Долгопрудный бортмехаником на дирижабль попал, когда уже закончил повышенные курсы механиков и индустриальный техникум. А до этого служил в военной авиации под Ленинградом. Там и полюбилась специальность моториста.

– Смотрю: хороши леса! – показал он в иллюминатор Новикову. – А наши – липецкие, воронежские – куда лучше, верно, Костя? Они же у нас густые какие! Орешника, калины сколько! А грибов летом…

Новиков даже развел руками:

– Еще бы!

– Сравнили кукушку с ястребом! – раскатисто рассмеялся Демин. – Да в ваших липецких лесах зайца порядочного не подстрелишь. А тут, я вам скажу, медведи… Под каждой елкой по мишке. Эх, прилететь бы сюда в другой раз да поднять косматого из берлоги…

– Ага, прямо из гондолы рогатиной, – подхватил Новиков.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Из гондолы же сподручнее. И безопаснее. – Он лихо подмигнул. – Подцепил рогатиной и полетел.

В радиорубке умолкла морзянка. Вася Чернов прочитал последние сообщения:

– «В Кронштадте «Ермак» заканчивает ремонт. Две тысячи моряков спешно грузят уголь».

– Вот это аврал! – даже присвистнул стоявший у иллюминатора бортмеханик Бурмакин.

– Понятно, спешат, – сказал, подходя ближе, Новиков. – Счет времени сейчас идет на часы.

– «Таймыр» прошел половину пути до Гренландии»… – продолжал читать Вася. – У них там двенадцатибалльный шторм, им достается! Корабль здорово обледеневает. Крен достигает пятидесяти семи градусов. Матросы привязываются веревками, чтобы не смыло волной, и обкалывают лед. Из Мурманска сегодня выходит ледокольный пароход «Мурман» с двумя самолетами на борту – летчиков Черевичного и Карабанова.

– А на «Таймыре» звено самолетов летчика Власова, – добавил Градус. И вдруг взорвался: – Только что там делать летчикам? Вот же, смотрите. – Он выхватил из-под пачки карт газету: – В папанинской телеграмме ясно сказано: «В пределах видимости посадка самолета невозможна». Это же Гренландское море! Подумайте только: там с Гренландских ледников адский холод жмет, а рядом теплое течение Гольфстрим. Представляете, какое там непрестанное столпотворение, как льды корежит?

• Предыдущая
• 14/46
• Следующая