Спрятанная война - Боровик Артем - Страница 23

• Предыдущая
• 23/43
• Следующая

…Сколько часов я провел на наших авиабазах в Афганистане под яростным солнцем Баграма и Джелалабада, Шинданда и Кундуза, Кандагара и Герата? Сейчас уж не сосчитать. Острым саднящим клинком врезались в память 39 минут и 42 секунды боевого вылета на МиГ-23 в июне восемьдесят шестого. Тогда, три с лишним года назад, полет вызвал во мне пьянящее чувство странного восторга: представьте, что вы катаетесь со сверхзуковой скоростью на «американских горках», установленных в аду. Но прошло время, и вместе с ним – восторг. Образовалась серая, холодная пустота, постепенно наполнившаяся невнятной смесью тоски и вины. Мы летали четверкой на северо-восток, к границе с Пакистаном, прячась в рельефе гор от паковских радиолокационных станций. Подполковник Карлов и я шли в «спарке», под крыльями которой не было ни одной «пятисотки». И хотя наш МиГ не бомбил, сегодня от этого не легче. Вернувшись тогда на авиабазу в Баграм, я лег на койку в комнате отдыха летного состава и долго слушал, как пиликает на своей миниатюрной скрипке афганский сверчок.

Играл он виртуозно и самозабвенно. Его-то музыка как раз и родила первые сомнения, тоску. Несопоставимость МиГа и сверчка раскалывала сознание, словно попытка понять бесконечность или постичь фразу: «Я часть той силы, что вечно жаждет блага, но совершает зло».

Последний или, как говорили наши в Афганистане, крайний раз я был на баграмской авиабазе неделю назад, в самом начале января. Жил в модуле прямо у ВПП и не мог спать, потому что штурмовики давали форсаж над моей крышей и головой. Познакомился с Антоном – бравым военным летчиком, ходившим вразвалочку, руки – в карманы роскошной, вкусно пахнувшей кожаной куртки. Как-то раз сидели мы с ним в ЦБУ[22] – просторной темной комнате, едва освещенной многочисленными приборами. На стенах были изображены свои боевые самолеты и самолеты вероятного противника, висели карта-решение командира полка на отражение воздушного нападения, карта группировки ВВС и ПВО вероятного противника на ТВД[23], ТТХ [24] своих и чужих самолетов. В дальнем углу красовались опознавательные знаки истребителей-бомбардировщиков Афганистана, Пакистана, Ирана, Китая и Индии.

– У каждого из наших летчиков, – сказал Антон, хлопнув рукой по развернутой на столе карте, – сильно развито чувство профессионального самолюбия. Так что он стремится нанести точный удар, попасть именно туда, куда ему было приказано. Даже если это кишлак, в котором, помимо банды, возможно, есть и мирные. Раз взлетел, значит, надо точно нанести БШУ. Лично у меня такая позиция. Я запретил себе ощущать что-либо во время бомбардировок. Все свои личные чувства и сомнения следует оставлять на аэродроме.

Или держать при себе. Если действовать иначе, неизбежно возникнет вопрос: а для чего же тогда мы здесь?

Я посмотрел на стену и прочитал: F-16 – экипаж – один человек; практический потолок – 18 тысяч метров; максимальная скорость 1400 – 2100; максимальная перегрузка 7 – 8 единиц. Вооружение: пушка «Вулкан», бомбы, НУРСы. Потом подумал: неужели этот человек испугался журналиста?

Или история, рассказанная мне про него, – ложь?

Суть ее заключалась в следующем: несколько месяцев назад он в паре с ведомым пошел на север наносить БШУ по кишлаку, где засела банда. Через несколько секунд после сброса бомб ведомый крикнул в СПУТактико-технические характеристики.[25]: «Кажись, промазали…» Оба штурмовика сделали противоракетный маневр, спрятались в облаках, развернулись, но пошли не на кишлак, а домой – в Баграм. Лишь на подлете ведомый дождался ответа: «Ну и слава богу, что промазали».

В июне 86-го, находясь здесь же, в Баграме, я, помнится, подсел к одному мальчиковатому летчику. Из кармана его бежевых летних брюк наивно торчала огоньковская книжечка повестей Экзюпери. Взгляд светлых, как небеса, глаз был мрачным. Потерянно кривились ранние горизонтальные морщинки на тонкой коже лба. Я открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но не спросил, а выдохнул его: мне на плечо положил свою сильную руку политработник. "Оставь парня, – посоветовал он, – не бери у него интервью.

Это наш пацифист. Любит, понимаешь, думать".

…Баграмская авиация работала денно и нощно. В среднем она сбрасывала за сутки около 200 тонн боеприпасов.

Бывало и больше. Например, в период обеспечения операции «Магистраль»[26]. Тогда ежедневный расход боеприпасов достигал 400 тонн.

Непросто жилось баграмским летчикам. Они рисковали не только в воздухе, но и на земле. Обстрелы РСами участились со второй половины августа 88-го. Особенно тяжко пришлось 13 ноября и 26 декабря.

По другую сторону аэродрома обосновались афганские летчики. Им тоже приходилось несладко. Особенно если учесть, что недели через две вся советская авиация должна была подняться и уйти в Союз, оставив их наедине с оппозицией.

– Национальное примирение – что это? Почему? – спрашивали они, разводя сухими коричневыми руками. – Почему примиряемся с врагом? С врагом дерутся!

Двадцатисемилетний майор Амин медленно встал из-за стола, и все затихли.

– Я, – сказал он и утопил тонкие пальцы в густой бороде, – начальник ОТП[27] полка. Шесть лет назад окончил летное училище в Союзе. За пять лет я налетал тысячу пятьсот часов. Ты мне можешь верить. Я солдат Халька. Объясни, почему мы врага раньше звали бандитом, потом басмачом, потом террористом, затем экстремистом, дальше – непримиримым, а сейчас – оппозицией. Но ведь с оппозицией не воюют!

В глазах его вспыхнули два вопросительных знака.

– А кадровый политика?! – Он встал со стула, быстро и нервно заходил по комнате. – Почему так много продажных людей командуют нами? Прислали вдруг в Баграм человека и дали ему МиГ. А он перелетел в Пакистан. Почему нам его дали? Я всегда знал, что он предатель. Он всегда промахивался, не попадал по кишлаку, хотя всем известно было: там банда сидит… Но нас убеждали, говорили, что он революционер. Почему так?

Он подошел к карте, висевшей на стене, и прислонился к ней тощей, узкой спиной.

– Вы уходите! – выкрикнул он. – Мы все равно будем воевать. Но если нам опять плохо, вы придете помогать афганский друг?

Амин помолчал, а потом подошел совсем близко ко мне, спросил:

– Придете?!

От этого вопроса холодок пробежал по спине.

Поздно вечером того же дня я вылетел из Пули-Хумри на паре вертушек в Найбабад, где расположился резервный КП 40-й армии.

Погода была паршивой. Вертолет мотало и трясло, словно грузовик на проселочной дороге: зубы отчаянно выстукивали чечетку.

Рядом со мной летел прокурор из бывшего Кундузского гарнизона – человек с аккуратными черными усиками, быстрыми внимательными глазами и слегка скошенным на кончике носом. Из одного кармана он достал портативный фонарик, из другого – мятый нераспечатанный почтовый конверт. Наведя на него луч жидкого желтого света, чертыхнулся:

– Сучьи сыны! Прокурорам не доверяют… Опять! – в голосе его слышалась тихая, сдавленная злоба. – Полюбуйтесь-ка…

Прокурор протянул мне конверт с жирным штемпелем:

«Поступило со следами вскрытия. Оператор УФПС»[28].

– А вот предыдущее – от жены. – Он сунул юркую руку под ремень подвесной парашютной системы, крестом обхватившей его грудь, и достал из кармана пожухлый конверт. Я разглядел на нем другой штемпель: «Поступило в грязном виде. Оператор №…»

– Как-то я не вытерпел, – опять заговорил прокурор, ища своими глазами мои, – вызвал фельда, отчитал его:

«Что за хамство?! Я же прокурор, полковник, в конце концов!»

• Предыдущая
• 23/43
• Следующая