Одинокое место Америка - Борисова Ирина - Страница 28
- Предыдущая
- 28/39
- Следующая
Жизнь королевства в период его расцвета была ярка и разнообразна. Ховард и Абигайль много путешествовали: два раза в год, весной и осенью они летали в Европу: Абигайль скучала по городам, утонченной культуре Старого Света. Они бродили по заснеженной Вене, где Абигайль принимали за русскую по ее искрящимся мехам и румянцу на раскрасневшихся от радостного возбуждения щеках, они колесили на машине по горным дорогам Греции, они сидели у моря, и Ховард читал для Абигайль вслух Соммерсета Моэма, а дочитав до фразы о путешествующих американских парах, читающих вслух друг другу на берегу моря, принимался громко хохотать, и Абигайль тоже улыбалась, и тогда они ощущали себя единой сплоченной командой, прибывшей с победительного в своем юном варварстве континента на континент, гордящийся прошлым и традициями, и им казалось, что сами они впитали как молодость и напор Америки, так и культуру и изысканность Старого Света.
В хрониках королевства Ховарда редко встречались посторонние люди: у Абигайль, как у настоящей королевы, не было друзей, Ховард также был слишком поглощен своим служением, чтобы тратить душевные силы на посторонних. Ховард и Абигайль часто посещали известный в Силиконовой долине профессиональный инженерный клуб, членами которого они были и где можно было завести полезные для их фирмы контакты; иногда они сближались с той или иной принадлежащей к тому же, что и они, кругу парой, часто вместе ужинали, совершали совместные набеги в рестораны Беверли Хиллз, потом незаметно друг от друга отдалялись. В этом клубе Ховард часто играл перед публикой на рояле: он любил музыку, у него был абсолютный слух, в детстве он мечтал брать уроки, но родителям было не под силу учить музыке обоих сыновей, они решили учить только младшего брата Ховарда, который собирался стать профессиональным музыкантом, но в последний момент брат передумал и решил стать футбольным тренером, а Ховард все же выучился музыке самостоятельно, его любимая вещь была рапсодия Гершвина в стиле блюз, а иногда он просто импровизировал, и несмотря на его веселый и легкий характер, звуки, которые клавиши издавали под его пальцами, были заунывны и грустны.
Возможно, играя, он вспоминал отца, которого увидел недавно через двадцать лет после расставания. Отец жил в католическом госпитале, прикованный к инвалидному креслу, ему предстояла серьезная операция, и Ховард приехал его повидать. Отец целыми днями сидел в своей палате неподвижно, перебирая четки, ничего не читал и даже не смотрел телевизор, его лицо просияло, когда он увидел Ховарда, и Ховард был потрясен, увидев отца через столько лет, но справился с собой, улыбнулся, и через час они уже ощущали себя друг с другом так, как будто расстались только вчера, они вспоминали старые ирландские шутки, придумывали новые, о которых Абигайль говорила потом, что они не смешные: о человеке, едущем в лифте и неожиданно заявляющем тем, кто едет с ним, что на нем чистое белье, и сами до слез хохотали над этими не очень смешными шутками, и перед самой операцией Ховард обнял отца и сказал ему, что он его любит. Операция прошла успешно, и, обещая отцу писать, Ховард уехал домой, а отца вскоре перевезли в госпиталь другого города в Техасе, где жил брат Ховарда, футбольный тренер, с женой и четырьмя детьми, и брат писал Ховарду, что отец все также сидит в кресле и перебирает четки, и, вспоминая свое обещание писать и давний рассказ матери о том, как отец каждый день проверял пустой почтовый ящик, когда он, Ховард, шестнадцатилетним навсегда уехал из дома, Ховард много раз собирался написать отцу, но всякий раз письмо не шло дальше первой строчки: то, что ему хотелось сказать отцу, невозможно было выразить словами, которыми пишут письма, и всякий раз он откладывал письмо на завтра, пока не понял, что, скорее всего, не напишет этого письма никогда.
Если бы он все же написал его, он, возможно, сказал бы отцу, что их счастье с Абигайль не было полным: у них не было детей, несмотря на то, что вскоре после свадьбы, под Рождество, они придумали четыре имени для своих будущих четверых детей, и спрятали бумажки под высокой орегонской елкой. Такая большая елка бывала у них с тех пор на каждое Рождество, и они еще долго мечтали о том, как их дети будут когда-нибудь выбегать в ярко освещенную комнату и искать под такой же елкой подарки, но время шло, одно Рождество сменяло другое, а они были по-прежнему одни, и понемногу привыкая к этому и принимая, как данность, они не ходили к врачам и не дознавались, кто их них был причиной их общего несчастья, они просто приняли его, как общую судьбу.
Оглядываясь на прожитые годы, вспоминая главное из сделанного им в области электроники, Ховард утверждал, что мерилом полезности жизни человека служит его материальное благосостояние, он и Абигайль были яркой тому иллюстрацией — финансовый каркас их жизни имел крепкие опоры и не был подвержен воздействию катаклизмов. В эмоциональном и личном плане жизнь Ховарда и Абигайль была непрерывной погоней за новизной и совершенством ощущения: открывая для себя лучшие рестораны Лондона и Парижа, самые изящные, сшитые искуснейшими кутюрье туалеты, общение с известнейшими людьми мира — голливудскими актерами, в круг которых они были вхожи, лучшие фильмы, сделанные этими людьми, обширная коллекция которых хранилась у них дома, Ховард и Абигайль, не останавливаясь на этом, уже в зрелом возрасте научились летать, и, перелетев однажды на маленьком двухмоторном самолете через всю Америку, доказали себе, что они могут еще и это.
Их королевство располагалось в пятнадцатикомнатном доме, стены которого были украшены картинами, привезенными ими из дальних стран и городов, в которых они побывали. Их обычное утро начиналось с раннего подъема, первой сводки финансовых новостей с Восточного побережья, первого кофе и краткого совещания об их предстоящей атаке на деловой мир Америки. Днем Ховард запирался в лаборатории или уезжал к клиентам, Абигайль тогда царила в королевстве одна. Вечером они собирались вместе за ужином, а перед сном опять расходились — Ховард играл на рояле, а Абигайль писала стихи.
Они оба были религиозны, Бог занимал существенное место в их жизни, и хотя Ховард редко посещал церковь и относился к Богу с долей ирландского юмора, как к старому доброму другу, многие из стихов Абигайль были посвящены ее пути к Богу, с которого она обещала не сворачивать, несмотря на все искушения и соблазны суетного и сумасшедшего мира. И хотя голос Абигайль звенел, как колокольчик, когда она читала свои стихи, Ховард знал, что за этим нежным звенящим голосом скрыты железная воля и стальной характер. Предки Абигайль были родом из Пруссии: как они, она презирала как собственную, так и чужую слабость, как никто другой умела распознать в бизнесе недостойных партнеров, а если у достойных возникали проблемы, Абигайль предпочитала отойти в сторону, ожидая, пока они сами их разрешат, объясняя, что она не костыль для других людей. Движимая той же гордыней по отношению к себе, Абигайль никому, кроме Ховарда, не показывала своих стихов и никогда не пыталась их напечатать: в ее разговоре с Богом не должно было быть свидетелей, которые косым взглядом или неосторожной усмешкой могли осквернить или оскорбить святое святых ее души.
Это королевство было заколдованное — в нем словно остановилось время. Повседневная жизнь в нем была такая же, как и в других заурядных государствах, где нет ни ослепительных владычиц, ни преданных им пажей, а оба супруга просто тянут свою ничем не примечательную лямку. В королевстве Ховарда текли раковины, требовал ремонта водопровод, у Ховарда сильно лезли волосы, и он собственноручно заметал их, брызгая пол в офисе специальным антистатическим составом. Но старинная мебель в гостиной напоминала Ховарду о давно ушедших временах, когда эти диваны и стулья стояли в доме матери Абигайль, куда он, юный студент, приходил в сто лет не стиранных шортах и норовил на них усесться, а мать Абигайль, милая леди, которая ему всегда нравилась, старалась ненароком провести его в другую комнату, никогда не давая понять, что садиться на фамильную мебель в грязных штанах недопустимо. Мать Абигайль всегда была внимательнее к нему, чем его собственная мать, на каждый день рождения он обязательно получал от нее открытку. Через много лет, во время последней встречи с нею Ховард и Абигайль предложили устроить ее в дом престарелых, потому что ей уже было тяжело жить одной, но мать Абигайль сказала, что хочет умереть в своей постели, поцеловала Ховарда и поблагодарила его за все, а вскоре, действительно, умерла так, как хотела, и в наследство Ховарду и Абигайль досталась эта самая старинная мебель, на которую Ховард больше никогда не садился.
- Предыдущая
- 28/39
- Следующая
