Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая

— Вы говорите о трибунах, — спокойно отозвалея Готье, — я имел в виду только себя и моих друзей.

— Вы и ваши друзья — это и есть литература! — загремел Гюго, и глаза его сверкнули гневом. — Кто-то, по-вашему, борется, а кто-то стоит в стороне и грызет шоколадную конфетку!

— Вы суровы, мэтр, — спокойно возразил Готье, стараясь не смотреть на Гюго. — Вы действуете гиперболой, так нельзя — нельзя в данном случае. Нельзя всё переносить на Францию и ее судьбы.

— Только Франция! — громко сказал Гюго, на секунду привставая. — Только ее судьба! Отечество, отечество и еще раз отечество! Прежде всего отечество! Потом литература, если в том есть надобность!

— Правда! Святая истина, мэтр! — воскликнул Жюль, хлопая себя по колену. — Я с вами согласен, мэтр!

Гюго увлекся. Ему, чья жизнь, как он сам говорил приближалась к вершине горы, после которой все дни наши «катятся вниз, как камешки», приятно было видеть сочувствие своим взглядам от представителя молодежи. Он улыбнулся Жюлю. Жюль привстал, хотел что-то сказать — и молча опустился на диван. Гюго нравился этот молодой бретонец, нарядившийся для чего-то столь нелепо и безвкусно. «Шуточки де Кораля, — решил Гюго. — Он любит иногда подвести простодушного человека, очень любит…» Гюго рассматривал своего нового гостя внимательно и пытливо, раздумывая о том, какой костюм больше подошел бы ему: куртка рыбака или рубаха крестьянина?

— Расскажите, что вы делаете, — обратился Гюго к Жюлю.

Жюль взглянул на де Кораля — тот ободряюще кивнул и улыбнулся. Жюль перевел взгляд на мадам Гюго. Она качнула головой, что означало: говорите вce, что вам угодно, чувствуйте себя как дома. Жюль поднял глаза на Готье: поэт ковырял крючком в своей трубке и чему-то насмешливо улыбался. Жюль посмотрел на Гюго. Необходимо ответить этому сосредоточенному на какой-то мысли человеку так, чтобы он на всю жизнь запомнил слова Жюля. Кроме того, следует ответить с максимальной ясностью и лаконизмом: ответы длинные скоро забываются, в памяти остается только то, что выражено скупо. Десять дней, с утра до вечера, репетировал Жюль предстоящий ему ответ.

— Я делаю далеко не то, что мне хотелось бы, мэтр, — произнес Жюль.

Молнией сверкнула мысль: «Только бы он не перебил! Иначе я собьюсь!..»

Гюго молчал.

— Я хочу заняться литературной деятельностью, литература тянет меня, — проговорил Жюль. — Я очень люблю всё, что имеет отношение к науке. Люблю физику и астрономию. Может быть, можно писать романы о науке, мэтр, я думаю об этом. Только не знаю, как это сделать… — Он развел руками. — Я еще ничего не знаю, мэтр, и Ваш вопрос очень труден для меня. Сказать по совести, дома я приготовил ответ, но вижу, это совсем не то, не так. Простите меня, мэтр!

Гюго откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза рукой, потом выпрямился, снова скрестил руки на груди. «Отец, живой отец мой», — подумал Жюль и заложил ногу на ногу.

— Сейчас я должен писать всё что угодно, для того чтобы существовать, — сказал он, уже нисколько не робея.

— Что вы называете существованием? — резко спросил Гюго, и кресло скрипнуло под ним.

К такому вопросу Жюль не был подготовлен, однако он быстро нашелся:

— Существованием я называю ежедневную суету и хлопоты, нечто бесцельное и скучное, мэтр! Для того чтобы делать то, что мне нравится, к чему я чувствую призвание, необходимы время и средства.

— Так, — сказал Гюго, поднимая голову и глядя в упор на Жюля. — Ежедневную суету можно превратить в интересную, полезную для себя и людей работу. Суетится только тот, кто не знает, чем ему заняться. Непременно пренебрегите всем во имя задуманного. Живите деятельно, не суетясь.

— Я очень люблю науку, — перебил Жюль и тотчас побледнел, дивясь своей бестактности.

— Очень хорошо, — одобрил Гюго, меняя интонацию. — Служите науке, она нужна народу. Но прежде всего для этого необходимо образование. Надо много знать, чтобы дать что-то народу.

— Вот я и ищу себя, — теряя всё свое самообладание, произнес Жюль, следуя расписанию домашних репетиций. Он любил эту фразу настолько, что даже перестал видеть в ней смысл.

Гюго вложил в нее тот смысл, о котором Жюль и не подозревал:

— Вы ищете себя? О, как мне это знакомо! И до какого же возраста, приблизительно, намерены вы искать себя?

— Год, два, три — я не знаю, — потерянно и смущенно ответил Жюль.

— Так. Ну, а кто будет вашим оповестителем? — спросил Гюго так строго, что Жюль кашлянул, закрыв глаза. — Я хочу сказать, мой дорогой юноша, — кто же шепнет вам на ухо утешительную весть: ты нашел себя! Кто? И как, наконец, узнать, что вы нашли себя, а не кого-то другого?

— Я это почувствую, мэтр!

— Ага! — ядовито процедил Гюго. — И что же тогда вы скажете себе, что будете делать? Думайте, думайте, не торопитесь! Я подскажу, если вы ошибетесь.

— Наверное ошибусь, мэтр, — со вздохом сказал Жюль. — Подскажите сразу!

— Хорошо, подскажу, — оживился Гюго. — Не себя надо искать, совсем нет, но то дело, в котором вы с предельной полнотой сможете служить родине своей и народу. Обществу, людям, будущему!

Гюго щелкнул пальцами.

— Ищите себя в прогрессе, в науке, — продолжал он. — Сама литература есть наука — ее область, самая увлекательная и доступная всем. Если только, само собою, она талантлива. Литература неталантливая вредна!

— Спасибо, мэтр! — задыхаясь проговорил Жюль, привставая с дивана. — Почти то же самое говорил мне и мой сосед Блуа. Он говорил… Простите, я вас слушаю!

— Будет дурно, если вас будут читать только избранные, — сказал Гюго, искоса посматривая на Готье, который вдруг насторожился. — Мы живем и работаем не напрасно, когда нас любят внизу. Вы понимаете?

— Понимаю, мэтр! Я счастлив! — Жюль встал и поклонился Гюго.

Совершенно неожиданно заговорил Готье.

— Искусство есть форма, — начал он холодно и бесстрастно. — Прекрасны все темы: и наука, и люди, и вот эта трубка. Я предпочту хорошо изображенную — словом или красками — трубку бездарному портрету человека. Талант, произведение искусства, оценка тех, кто понимает! Вот круг!

— А я предпочту портрет, пусть и посредственно написанный, — вмешалась мадам Гюго. — Это вызовет соревнование. Трубка соревнования не вызовет. Цель искусства — человек, а не то, что он держит в зубах!

— Превосходно! Отлично сказано! — певуче одобрил Гюго. — Критика наша редко говорит подобные вещи; критика вообще привыкла оперировать банальными, затасканными, серыми определениями! Жаль, что среди нас нет критика, — он, наверное, похитил бы эту мысль! Ее хватит на два фельетона по пятьсот строк в каждом. Жду возражений, Тео, ну?

— За меня возразит автор будущих романов о науке, — обидчиво отозвался Готье. — Прочтите ваши стихи, Жюль Верн!

Гюго прикрыл рукой глаза. Мадам Гюго обратилась с каким-то вопросом к де Коралю. Вошел слуга с подносом, на нем стояли две бутылки, пять бокалов, ваза с фруктами. Готье налил себе вина, выпил, отер губы синим шелковым платком.

Вошел другой слуга и подал Гюго визитную карточку. Гюго встал, извинился и вышел. Де Кораль и Готье занялись вином. Мадам Гюго отпила глоток. Жюлю предложили инжир и финики. После второго бокала вина он заявил, что у него нет хороших стихов. Готье похлопал его по плечу и сказал, обнажая в улыбке белые, красивые зубы:

— Не существует ни плохих, ни хороших стихов, юноша! Есть стихи, совершенные по форме, и есть стихи, несовершенные по форме. Форма — всё!

— Мои стихи несовершенны по форме, — непринужденно произнес Жюль, поедая финики.

— Догадываюсь, — сказал Готье. — Мадам! Прикажите набить мою трубку!

Воспользовавшись этой просьбой, мадам Гюго покинула гостей. Пришел слуга с коробкой табаку и набил трубку Готье. Жюль съел все финики, их было много. Готье заметил это и не без лукавства сказал:

— Не ваши ли это стихи, мэтр: он съел все финики, и вот болит студенческий живот! Ха-ха! Не ваши ли это стихи, Жюль Верн?

— Нет, не мои, — ответил Жюль. — Я уже сказал, что мои стихи несовершенны по форме.

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая