Выбери любимый жанр

Sub specie aeternitatis - Бердяев Николай Александрович - Страница 37


Изменить размер шрифта:

37

В 7-м заседании читается доклад кн. С. М. Волконского «К характеристике общественных мнений по вопросу о свободе совести». Этот доклад представляет из себя решительную защиту свободы совести и характерен, как голос, исходящий из высших и консервативных слоев русского общества. «Все, говорит кн. Волконский (речь идет о г. Стаховиче и нападениях против него), что появилось на страницах «Московских Ведомостей» за подписями Рождественских, Знаменских, Симанских и других, ряд возражений, опубликованных в «Орловском Вестнике» и перепечатанных в других газетах, все это канцелярское богословие — какая-то логическая немощь, облекающаяся в елейно-благолепную церковность на подкладке политической благонадежности. (Курсив наш). Эта последняя нота так сильна, что она пробивается сквозь всякую другую аргументацию, лезет вперед, и теперь уже не только всякий церковный, не только всякий богословский вопрос на богословской почве, но всякий философский вопрос на богословской почве превращается в вопрос полицейско-политический; это какой-то заколдованный круг, из которого никто не может выйти, и в который непременно всякого хотят втащить». Тут кн. Волконский подходит к самому основному вопросу и, по-видимому, не без влияния Вл. Соловьева. Православие, руководимое г. Победоносцевым и возносящее молитвы за русский неограниченный царизм, попирающий все заветы Христа, превратилось в способ обнаружения политической благонадежности. Против этой язвы русской жизни должны, наконец, подняться голоса не только индифферентных к религии людей, борцов за политическую свободу, но, может быть, еще более людей религиозных, для которых особенно должно быть отвратительно превращение церкви в полицейский участок, в который тащат, но в который никто уже больше не хочет идти по внутреннему порыву сердца. Такие голоса начинают раздаваться по почину одного из самых крупных русских людей — Вл. Соловьева, и люди, борющиеся за религиозную свободу и за религиозное обновление, должны сознательно войти в могучее освободительное движение, вне которого нет ни религиозной свободы, ни какой-либо другой. Пробудившееся религиозное сознание, жаждущее воплощения христианства в жизнь, не может не стать в резко отрицательное отношение к антихристианскому самодержавному государству и к существующей организации церкви. Историческое православие, приниженное, холопствующее перед правительством, пропитанное лишь мертвящей обрядностью, держится религиозной бессознательностью народа, индифферентизмом интеллигенции, слабостью духовного алкания.

Ответы представителей духовенства на запросы об отношении между церковью и государством, о роли св. Синода, о том, может ли христианская религия прибегать к орудиям государственного насилия в вопросах религиозной совести, поражают своей двусмысленностью и растерянностью. Архимандрит Антонин, один из главных духовных ораторов «собраний», может доказывать, что православное христианство есть абсолютная истина и потому исключает всякую другую веру и безверие, что представители христианства должны совершать духовное насилие над человеческими душами во имя их спасения, но как только дело доходит до пользования государственным насилием, к чему конкретно и сводится вопрос о свободе совести, аргументация обрывается, и начинает говорить представитель самодержавного государства, а не православной церкви. Литераторы, защищавшие свободу совести, одержали идейную победу над духовенством, хотя их аргументация была очень несовершенна, и они не решались поставить точки над i.

«Принципиальных рассуждений о том, говорит епископ Сергий, допускает ли христианство свободу совести, мне кажется не может быть. Известны слова Спасителя: «никто не может прийти ко мне, если не привлечет его отец, пославший меня», т. е. обращение ко Христу и верность Христу это такой внутренний и сердечный акт, который ведает только Бог, да сам человек. Христос в своей жизни показал нам полный пример свободы». Казалось бы, что принцип христианской свободы имеет безусловное значение, и его нельзя ограничить по соображениям утилитарным, но как только епископ Сергий и др. переходят к русской действительности, заветы религии мгновенно забываются и уступают место государственно-утилитарным соображениям, якобы преследующим интересы меньшей братии. Нас хотят убедить, что религиозная совесть насилуется во имя любви к народу, который может погубить свою душу отпадением и ересью. Тут за епископом стоит чиновник св. Синода г. Скворцов и подсказывает ему, что нужно делать на практике, практика — это его область, тут он хозяин и, если нельзя делать того, чему учит Христос, то он слишком твердо знает, чему учит пославший его г. Победоносцев. Один оратор верно замечает: «какая поразительная двойственность в речах всех духовных ораторов. Каждый начинает с утверждения, что христианство нераздельно с свободой совести, каждый ставит эту свободу в красный угол, а в заключение покадив ей в меру, задергивает над святыней завесу и начинает распоряжаться так, как будто этой святыни совсем нет на свете». Причины этой двойственности так понятны — нельзя безнаказанно служить разом Богу и мамоне, Христу и русскому самодержавию, попирающему на каждом шагу не только христианские заветы, но и самую элементарную человечность. Ничего не может быть уродливее и отвратительнее этого служения двум богам. «В принципе, говорит г. Философов, свобода признается, de facto отрицается. То, что выставляется основой христианства, что является несомненным элементом для дальнейшего развития христианского учения — отвергается во имя удобства жизни». Г. Мережковский говорит: «когда же именно государство было религиозным, действительно христианским началом? Вы указали на самодержавие. Я думаю, что в самодержавии есть зерно религиозное, но ведь это только потенциально, а не реально. Мы теперь не можем вполне религиозно ощутить, что «царь — отец», это для нас только легенда прошлых веков. Когда церковь пользуется средствами насилия, то это не от Христа и не от христианского государства, возможного в будущем».

О г. Мережковском нужно отдельно поговорить, это талантливый человек и ставит он много интересных вопросов, его книга о «Л. Толстом и Достоевском» читается с большим интересом[28]. Он говорит иногда очень резкие истины представителям духовенства, но да будет стыдно ему за то место, где он легко утверждает, что «в самодержавии есть зерно религиозное». Для г. Мережковского борьба между православием и самодержавием есть как будто бы борьба «Богочеловека» с «человекобогом», это все та же проблема Христа и антихриста. Таким образом, самодержавие, если и оказывается у него злом, то злом возвышенным, мистическим по своей природе.

В русском самодержавии нет ничего мистического или демонического, о нем нельзя судить по исключительной личности Петра Великого, как это склонен делать г. Мережковский. Наше полицейское самодержавие покоится на культе грубой силы, на самом бесстыдном материализме, какой только знает история, и это подтверждается каждым действием русского правительства. Романтическая мечта славянофилов об идеальном самодержавии не имеет ничего общего с историческим и действительным самодержавием, и эта вредная и нелепая мечта была разрушена выразителем и истолкователем подлинного самодержавия — Катковым. Катков обнажил природу русского самодержавия и доказал, что в основании ее лежат принципы государственного позитивизма, полицейской казенщины, а не религиозные и идеалистические. Недаром Каткова назвал Вл. Соловьев исторической Немезидой славянофильства[29]. И г. Мережковскому не воскресить заблуждений славянофильства, давно сданных в архив истории.

Единственной положительной, созидательной работой, к которой оказалось способным русское правительство, было поощрение промышленного развития. Самый видный представитель правительства г. Витте (во всяком случае, скорее позитивист, чем мистик) пытался быть экономическим прогрессистом, созидателем материальной культуры страны, и в то же время политическим реакционером и тем самым гасителем ее духовной культуры. Г. Плеве, менявший несколько раз религию во имя своей бюрократической карьеры, чужд уже всяких созидательных планов, он нигилистический и материалистический отрицатель всякой культуры, всякой жизни, всякого творчества и прежде всего духовного, так как оно предполагает ненавистную его полицейской душе свободу. Ведь религия, мистицизм и всякий идеализм предполагает прежде всего признание прав человеческого духа, его свободного от материально-полицейского гнета творчества, и не может быть признано религиозным и мистическим то, что направлено исключительно к уга- шению духа, приковывает его к земному участку, что всем оголенным, материалистическим существом своим отрицает духовную свободу и творчество и не знает других путей деятельности, кроме полиции и жандармерии, тюрьмы и кнута, виселицы и кровопролития. Г. Мережковский должен был бы громко заявить, что первым действенным проявлением мистического православия, возрожденного христианства, не может не быть ясное и решительное требование уничтожения полицейского самодержавия и низвержения принципов государственного позитивизма и утилитаризма, всякого полицейского и прямо физического гнета во имя мистических прав человеческого духа. Настоящий, искренний мистик, если он отрицает политическую логику и не понимает значения правовых гарантий, может быть только анархистом. Либеральному и социалистическому государству мистик, если он не торгует своим мистицизмом и относится к нему серьезно, имеет право противопоставлять только анархис- тический клерикализм, а никак не самодержавное государство. И мы думаем, что анархистическая мечта есть единственная, достойная и идеалистическая мечта о свободном общении людей, потому что идеалистический анархизм был бы окончательным торжеством внутреннего над внешним, свободы над насилием, человеческого духа над природной и социальной материей[31]. Но путь к этому царству свободы далек, и на пути этом вступает в свои права политическая логика, которая требует, как конкретной задачи, создания более свободной и совершенной организации государственного строя, наиболее гарантирующего свободу и права человека. Мечта конкретизируется и требует от нас не только идеалистической постановки задач, но и реалистического отношения к их выполнению.

37
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело